Танва наверняка еще долго простояла бы, раздумывая, как ей поступить, чтобы и время провести чуть приятнее, и не вызвать недовольства вельможи. Но ей неожиданно пришли на помощь, притом люди, от которых она ничего хорошего как раз и не ожидала. Сзади послышался шум, Танва оглянулась и увидела, как двое охранников волокли по лестнице обмякшее тело уже не стонавшей и даже не шевелившейся вампирши. Виколь бесспорно была изящной женщиной, и ее красивое тело всяко не было тяжелым, однако мужчины не перекинули ее через плечо и не взяли за руки да ноги, а избрали для переноски плененного врага рода человеческого и Дома Ортанов совсем не гуманный способ. Один шел впереди, освещая дорогу факелом, второй тащил женщину за ноги, абсолютно не беспокоясь о том, что голова пленницы стукалась о ступеньки. Когда спуск был завершен, белошвейка мельком бросила взор на пленницу. Обмотанная вокруг ее головы тряпка была пропитана кровью, однако характерного багрового следа на ступеньках почему-то не осталось.

– Чего застыла?! Специально, что ли, под ногами путаешься?! – недовольно проворчал охранник с факелом, отстраняя девушку и освобождая спуск для тащившего тело товарища.

– Я ж впервые здесь, а куда идти, не объяснили, – честно призналась девушка.

– Куда, куда? Прямо, вот куда! Иди по коридору, сама все увидишь…

Сердитый охранник был прав. Стоило лишь девушке завернуть за первый поворот, и она увидела приоткрытую дверь. Из комнаты за нею доносились голоса, один из них был ей хорошо знаком, ведь это был голос Тибара.

У него было зелье, чудесное снадобье, созданное лучшим умом королевства, да и всего мира, магистралом Анвером Анкторибом, оклеветанным и казненным более сорока лет назад. Уж сколько раз инквизитор пил мутную жидкость из серебристой фляги, и каждый раз она спасала ему жизнь. По собственному опыту миссионер знал, что произойдет, как только он пригубит флягу: сначала ему будет плохо, а затем очень хорошо. Таков уж парадокс мироздания, за все нужно платить, а кто не хочет – тот в конечном итоге расплачивается!

Всего пара глотков, и гортань обожгла горечь, через несколько секунд взор помутнел, а очертания предметов расплылись, потом у миссионера закружилась голова, и ему захотелось выть от жуткой ломоты в суставах. Едва не разрываясь, слабое человеческое сердце бешено колотилось в часто вздымающейся груди, и выпившему снадобье казалось, что его мышцы перекручиваются, разрываются и выворачиваются наизнанку. Инквизитор терпел, его пальцы вцепились в доски стола, а рот от напряжения открылся, обнажая два ряда ровных, крепко сжатых зубов. Охотник за нежитью сдерживал крик, который вот-вот мог прорваться наружу, а его затуманенный разум вел обратный отсчет. Перетерпеть боль оставалось не так уж и долго, а затем перестройка организма будет завершена, и на целые сутки наступит сладостная эйфория. Внешне ничуть не изменившись, он превратится в могущественное существо, имя которому Человек, Человек с большой буквы! Его руки станут сильными, ноги быстрыми, глаза зоркими, слух чутким, а тело необычайно подвижным. Он сможет залечивать раны, от которых умирает обычный смертный, а если нежить оторвет или откусит от него целый кусок, то на этом месте вырастет новый орган или конечность.

Что и говорить, проживший нелегкую жизнь и печально ее окончивший Анвер Анкториб был настоящим гением, и даже Великий Создатель открыл перед ним секрет того, как изыскать резервы уязвимой и хрупкой человеческой плоти. Если было б возможно, инквизитор пил бы это чудесное снадобье каждый день, но, как известно, любые резервы небезграничны. Миссионеры, прикладывавшиеся к серебристой фляжке чаще двух раз в год, быстро старели и умирали, прожив свой век за несколько ярких, полных событий лет.

К сожалению, сожженный на костре ученый муж не успел довести снадобье до ума; не ввел в состав чудесной смеси весьма полезные ингредиенты, не снижающие эффективность действия, но ослабляющие боль. И вот теперь инквизитору приходилось, стиснув зубы, расплачиваться за глупость собрата по цеху, неосмотрительно приговорившего безобидного исследователя Анкториба к смерти и не давшего ему завершить величайший труд, позволяющий человеку хоть на время сравняться по силе и ловкости с богомерзкой нежитью. Так было, так будет – недальновидные дураки, оголтелые фанатики и мерзкие корыстолюбцы портят любое благое начинание. Это болезнь, это инфекция, от которой никогда не придумать панацеи, самые просветленные умы всегда будут тонуть во тьме невежества и алчности…

Обратный отсчет был завершен, и тут же, как будто по мановению волшебной палочки, боль мгновенно утихла, однако знакомое чувство, всегда следующее за тяжкими страданиями, не посетило измучившееся тело. Миссионер усомнился, свершилось ли превращение, ведь в комнате по-прежнему было темно, а окружающий мир не наполнился новыми, недоступными человеческому уху звуками. Чтобы окончательно убедиться в провале попытки, инквизитор с силой ударил по поверхности стола кулаком. Старенькая утварь должна была расколоться пополам, но вместо этого доски лишь слегка прогнулись, а сжатую в кулак руку посетила тупая боль.

Теперь уж он точно знал, что метаморфоза не удалась. Рано или поздно подобное должно было случиться. Хоть он и пил зелье осторожно, не чаще одного раза в год, но потребление снадобья на протяжении последних сорока лет не могло остаться бесследным. Чудо-эликсир великого ученого уже не действовал на его организм, и это произошло очень не вовремя…

Закрыв лицо руками, инквизитор сел на стол. Будь на его месте кто другой, то наверняка бы рвал волосы от отчаяния или впал бы в состояние бешенства. Однако на выплеск эмоций у стареющего и заметно ослабевшего миссионера просто не было сил, как физических, так и душевных. За долгие годы жизни его мозг утратил былую остроту ощущений. Поражения и неудачи, которые раньше бесили, теперь воспринимались весьма стоически, а подчас и просто наплевательски философски. Он разучился по-настоящему радоваться, но зато его и не сводила с ума печаль. Если теряешь в чем-то одном, то непременно находишь в другом!

Действующий лишь в собственных интересах миссионер замыслил немыслимое, составил безумно-дерзкий план и, самое удивительное, почти осуществил его. И вот теперь, когда до победы остался всего лишь маленький шаг, капризное Провидение сыграло с ним злую шутку. Зелье не подействовало, а он так на него рассчитывал. Инквизитору стало чертовски обидно и даже жалко самого себя, однако это досадное обстоятельство не могло оказаться уважительной причиной для того, чтобы отступиться от задуманного. Гениальный интриган решил не отказываться от дерзкого плана и не менять его, поскольку на корректировку уже не оставалось времени, а дойти до конца… пусть даже с огромным риском для собственной жизни.

Белошвейки не посещают допросы, а если бы посещали, то не смогли бы вышивать, поскольку у них еще долго тряслись бы руки и непослушная игла выскальзывала бы из потерявших прежнюю ловкость пальчиков. Танва попалась в руки палача всего один раз и довольно легко отделалась. Однако ее воспоминания об этом «визите» оказались настолько сильны, что, как только девушка переступила порог небольшой пыточной, она чуть не лишилась сознания. В груди мгновенно закололо, стало трудно дышать. Чтобы не упасть, девушка прислонилась спиною к холодным камням стены, а ее пальцы нервно затеребили маленькие крючки на вороте платья.

Мужчины еще только готовились к экзекуции над безликим, а ей уже стало нехорошо. Танве было даже страшно подумать, что же случится с ней, когда последние приготовления будут исполнены и гревшийся возле горящего камина граф отдаст приказ начать пытку. Белошвейка уже не боялась обморока, она точно знала, что лишится чувств, стоит лишь раздаться первому крику иль стону. Вопрос стоял иначе и куда серьезней, Танва боялась умереть от разрыва сердца, уже сейчас учащенно колотящегося в груди. Она когда-то и от кого-то слышала, что такое происходит с очень впечатлительными и не привыкшими к жестокости людьми. Проверять на себе это утверждение девушке не хотелось, но новый хозяин не оставил ей выбора. Граф почему-то велел, чтобы она сопровождала его везде, в том числе и посещала допросы, занятие слишком суровое и жестокое для молоденьких, впечатлительных девушек.