Волосатый комочек жира не услышал и не почувствовал появления поблизости девушки. Его внимание было полностью поглощено идущим внизу боем. Время от времени он отрывал инструмент от слюнявого рта, картаво ругался на чужом языке, а затем продолжал измываться над флейтой с пущим рвением. Умом девушка, конечно же, не могла постичь, как красивая музыка могла воздействовать на стражников, превращая их в послушных марионеток, но совсем не обязательно знать, как варится пиво, чтобы его пить, или как устроена карета, чтобы в ней ездить. Танва догадалась, что низкорослый толстячок – мерзкий колдун, наложивший на стражей порядка сильное заклятие. Чудесные звуки, издаваемые изящным инструментом, почему-то не действовали на нее, но заставляли солдат подчиняться чужой воле и нападать на Тибара и его спутников. Мерзкое существо губило не только слуг графа, но и других людей. Белошвейка не сомневалась, что беда, постигшая живущее в доме семейство, – дело этих волосатых ручонок, а также была почему-то уверена, что стражники умрут в страшных муках, как только убийственная мелодия перестанет звучать. Вряд ли человек способен выжить, если кровь течет даже из глаз… Хоть девушка и не знала, кто сидит в нескольких шагах перед ней и зачем он устроил бойню, но решила, что он, а точнее, оно должно умереть.

Стараясь не шуметь и не привлекать внимания «флейтиста» резкими движениями, Танва стала подкрадываться к краю крыши. План праведного возмездия был прост: всего один толчок или удар ногой, и отвратно выглядевший колдун, беспомощно размахивая в воздухе уродливыми конечностями, полетел бы с крыши. Однако замыслу девушки не было суждено осуществиться, и дело заключалось не в том, что она двигалась недостаточно тихо, просто, как оказалось, загадочное существо обладало чутким слухом. Кончики мохнатых ушек быстро задергались, стоило лишь злоумышленнице сократить расстояние до пяти-шести шагов. Колдун не вскочил, не повернулся, а, не выпуская изо рта несмолкающую флейту, перекатился калачиком и встал почти вплотную перед Танвой.

Девушка не испугалась грозной физиономии злодея и блеска его узеньких, прищуренных глазок, лишь про себя отметила, что если человек уродлив, то во всем. Убогий вид «флейтиста» дополняли засыпанные мерзкими бородавками подбородок и щеки.

– Че притащилась?! – прогнусавил низенький человечек, не отрывая ото рта флейту. – Не вишь, я уже здесь!.. Иди поищи другое местечко для охоты! Че, мало в городе, где кровь сосать?!

«И он туда же! И этот безобразный сморчок принял меня за вампира! Назовет Виколью, все бородавки повыдергиваю! Не назовет – его счастье, просто с крыши спихну!» – подумала белошвейка, не воспринимая сурово взиравшего на нее противника всерьез. Да и как можно было бояться такое жалкое ничтожество, ущербное во всех отношениях? Мысль, что «флейтист» все же колдун и может быть очень опасен, почему-то не посетила голову девушки. Ее обманула внешность низенького толстячка, не только отталкивающе уродливая, но и смешная до колик.

Вместо ответа девушка ударила «флейтиста» обеими руками в грудь. Как Танва считала, силы неожиданного толчка должно было хватить, чтобы омерзительное создание отлетело на несколько шагов назад и, не найдя опоры под коротенькими да еще вдобавок и кривыми ножками, свалилось с крыши. Однако любитель смертоносных мелодий устоял. Сокрытый под стареньким балахоном, в котором Танва признала кусок материи, вырезанный из платья служанки, жир вдруг напрягся, стал твердым, как сталь, и отпружинил удар ее рук. Белошвейка пошатнулась назад и, поскользнувшись на черепице, упала на спину.

– А-а-а, ты так! – визгливым голоском заверещал рассерженный уродец. – Я с тобой по-хорошему, а ты вот как!.. Ты драться, пиявка?!

Не успела девушка и моргнуть, как обслюнявленный кончик флейты больно ткнул ее в лоб, а затем по ее и без того пострадавшим ногам забарабанили твердые, будто конские копыта, ступни «флейтиста». Вскочив на поверженную противницу, толстячок заплясал, а музыкальный инструмент, всего на миг покинувший уродливый рот с оттопыренными толстыми губами, вновь вернулся на прежнее место и заиграл веселую деревенскую мелодию, под которую толстушки-крестьянки давят по осени виноград.

Неизвестно, как долго продолжалось бы это издевательство, но только боль и завладевшая рассудком Танвы ярость быстро положили ему конец. Девушка изловчилась, согнулась дугой и вцепилась обеими руками в кожу на дряблых, волосатых ляжках танцора. Привыкшие часами держать иглу пальцы мертвой хваткой впились в податливую плоть, сжали ее и принялись с силой крутить то влево, то вправо… В этот миг белошвейка почувствовала себя музыкантом, настраивающим перед игрой свой инструмент. С каждым поворотом ненавистный мучитель истошно орал, причем в различных тональностях, и, позабыв об игре вместе с пляской, пытался оторвать ее кисти от терзаемых, раскрасневшихся и моментально опухших ног. Пока «музыкант» выл и дергался в борьбе за свои конечности, инструмент выпал из его рта, покатился по черепицам покатой крыши и свалился вниз…

– Во, дура! Во, дрянь! Че натворила, мерзавка!!! – брызгая на всю округу слюною, запричитал толстяк, едва ему удалось вырваться из безжалостных тисков девичьих пальцев. – Я ж тя щас порву! Собственными кишками подавишься!

Угрозы, угрозы, угрозы… Как часто они всего лишь пустые слова и как редко соответствуют действительности! Стоило лишь разгневанному толстяку кинуться к вставшей на четвереньки девушке, как в его упитанную ягодицу с жужжанием впился неизвестно откуда прилетевший арбалетный болт. Душераздирающий вопль прищемившего хвост кота – тихая, убаюкивающая колыбельная по сравнению с теми звуками, которые издал высоко запрыгавший, заметавшийся по крыше толстяк. Выделывая в воздухе сложные акробатические перевороты и демонстрируя поистине чудеса пластики, злодей все-таки вытащил инородный предмет из мягкого места.

Борьба с «подарком» от невидимого стрелка отняла у колдуна слишком много сил. Когда Танва встала и осторожно приблизилась к врагу, грозивший ей жестокой расправой уродец уже не был способен не только осуществить обещанное, но даже оказать мало-мальское сопротивление. Широко расставив конечности, он стоял на четвереньках возле самого края крыши и, надрывно хрипя, проделывал головою движения, какие совершает кот, отрыгивая попавший в желудок комок шерсти. Колдуну было плохо, он задыхался, притом не только от боли и слез. Из продырявленного седалища фонтаном хлестала кровь. Злодей страдал, ему было больше не до борьбы, но это отнюдь не означало, что поединок окончен…

Без всяких сомнений и капли сострадания Танва занесла ногу и, вложив в последний удар весь остаток сил, пинком отправила толстяка в полет.

– Не-е-ет! – заверещало нелепое создание, кувыркаясь в воздухе, забавно размахивая коротенькими ручками и быстро двигая кривыми ножками.

Белошвейка отвернулась. Ей не хотелось видеть, что будет дальше. Достаточно того, что она услышала громкий шлепок, бесспорно означавший ее победу.

Мы часто совершаем поступки, о последствиях которых задумываемся лишь потом… когда уже слишком поздно, чтобы что-то изменить. На крыше Танве казалось, что она поступает правильно, напав на толстячка-«флейтиста». Белошвейка искренне радовалась, когда вслед за флейтой на мостовую полетел и ее мерзкий хозяин. Она полагала, что со смертью колдуна богомерзкие чары развеются, что она освободит людей от оков чужой воли, однако на самом деле девушка их погубила…

Спустившись вниз через трубу камина, Танва обнаружила за обеденным столом лишь трупы, причем очень быстро разлагающиеся. Мертвая плоть, местами уже отделившаяся от костей, добавила к спертости воздуха новый аромат, настолько омерзительный и тошнотворный, что девушка наверняка мгновенно избавилась бы от содержимого своего желудка, если бы там, конечно, хоть что-нибудь было. По случайности, как оказалось, счастливой, белошвейка уже давно не ела, и поэтому закономерным следствием ее мук не стало неприличное действо.