Днем слышали солдаты несмолкающие пушечные вы­стрелы на фронте. Каждый день через деревню везли на подводах искалеченных, раненых людей. И выстрелы и ра­неные напоминали об угрожающей смерти, и солдаты ти­хонько высказывали друг другу нарастающий в сердце страх и желание поехать или удрать домой.

Через четыре дня после того, как послал Никита пись­мо брату, писал он вечером первое свое донесение в контр­разведку Н-ской действующей армии. В донесении Ники­та писал, что в полку тихо, но письма из дому и раненые тревожат солдат, и советовал, чтобы перевозку раненых производили по какому-нибудь другому пути.

* * *

Тихо в хате. Тепло. От небольшого огонька в лампе мало света в новой Кондратовой хате, царит полумрак.

Кондрат со всей семьей за столом ужинает. На столе небольшая корзиночка с печеным картофелем. Кондрат берет в руку крупные яблоки печеного, как раз по его вкусу, картофеля, сдувает с него пепел, долго качает картофелину в ладонях, чтобы отстала корочка и чтобы картофелина была более рассыпчатой, потом соскребает немножко верхнюю кожицу, чтоб оставалось желтенькое, пригоревшее, ломает картофелину пополам, высыпает себе в рот рассыпчатое ее нутро и медленно жует желтую, при­горевшую вкусную корочку.

Кондрат ест картофель и время от времени посматрива­ет в окно. На дворе начинается дождь. Дождь стучит кап­лями в стекла, и слышно уже, как начинают за окном па­дать капли с крыши на землю.

Потом на дворе затарахтела повозка. Кто-то остановил коня. Кондрат положил разломанную пополам картофели­ну и прилип лицом к оконному стеклу.

— Смотри, не Никитиха ли приехала. Она, наверное...

Кондрат набросил на плечи пиджак и пошел на двор.

Вся семья прилипла к окнам.

На дворе у повозки стояли женщина и двое детей. Мужчина, подводчик, снимал с повозки большущую кор­зину. Кондрат поцеловался накрест с Меланьей, подал ру­ку соседу, который привез ее.

— Это же написали бы, я бы и приехал, конь все равно отдыхает:..

— А если я привез, так что?

— Да ничего, но и свой конь есть, и на своем можно привезти.

Семья отошла от окон и сгрудилась на крыльце. Кондратиха поздоровалась с Меланьей и так же, как и Кондрат, трижды накрест поцеловалась с нею. Внесли в хату чемо­дан и корзину. Кондрат добавил огонь в лампе, помог Меланьиным детям раздеться и опять сел на свое место у стола...

— Достань разве сала да поджарь,— обратился он к жене,— они ж, наверное, не постят... Оно и нам постить тяжело, нет селедцов и алей вышел... А может и картошки бы нашей печеной попробовали, я так очень люблю. Все богатство наше теперь в картошке.

Три года, прожитые Меланьей в городе, отучили Кон­драта видеть в ней свою крестьянку. Ее городской костюм отличал ее от всей семьи. Меланья чувствовала это и хо­тела как-нибудь сгладить разницу своим поведением.

— Ой, я ж очень люблю печеную картошку, еще не забыла.

— Правда, садись да попробуй, может, давно уже ела ее,— приглашал Кондрат.

Жена ставила на стол молоко и, косо глянув в сторону Кондрата, сказала:

— Чего ты с картошкой своей пристал, вот вкус нашел...

В стекла стучал мелкий осенний дождь. С крыш на мягкий песок у свеженасыпанной завалинки падали капли воды.

Часть вторая

На земле, раздвинув ноги, сидел Алесь. Вокруг него це­почкой, взяв друг дружку за пояски, ходили дети. Впереди самый большой — это «матка». Большой медленно вел за собой своих «детей» и ставил вопросы Алесю. Тот отвечал.

— Коршик, коршик,— спрашивала «матка»,— что ты делаешь?

— Ямочку копаю,— отвечал коршик.

— Зачем тебе ямочка?

— Камушки прятать.

— Зачем тебе камушки?

— Иголочки острить.

— Зачем тебе иголочки?

— Мешочки шить.

— Зачем тебе мешочки?

— Камушки собирать.

— Зачем тебе камушки? .

— Твоим деткам зубки выбивать.

— Зачем зубки выбивать?

— Чтоб они моей капусты не клевали.

— А зачем тебе капуста?

— Своих деток кормить.

— Зачем тебе детки?

— Чтоб твоих клевать.

После этих слов «матка» стала напротив «коршика» и приготовилась к защите детей, замерших на месте за пле­чами «матки». «Коршик» подхватился с земли и хочет наброситься на самого крайнего мальчика. Потом запры­гали, забегали дети вокруг «матки», а «коршик» налетает на них и всюду натыкается на нее, высокую. Утомила та­кая игра «коршика», и он как будто притих, остановился на минуту, потом, прицелившись, прыгнул и ухватил са­мого заднего мальчика за плечи. Остальные метнулись в сторону, рванули за собой «матку», и она, неповоротли­вый тяжелый мальчик, упала па землю. Алесь захохотал.

— Ну, и «матка», падает, как кабан.

Василь Кондратов (маткой был он) поднялся с земли, глянул на Алеся, стоявшего неподалеку в коротеньких чер­ных штанах, и зло крикнул ему два раза:

— Хоть из панов, да без штанов! Хоть из панов, да без штанов!

Дети стали полукругом и ждут, что будет дальше. Когда они впервые увидели на выгоне Алеся в коротких черных штанах, позавидовали ему и невзлюбили его. Алесь начал каждый день гонять на выгон свиней и учить детей разным, привезенным из города, играм, они увидели в нем хороше­го компаньона и стали самыми близкими его друзьями. Ва­силя они не любили. И сейчас их симпатии были на сто­роне Алеся. Эти симпатии усиливались еще и потому, что Алесь часто, как знали дети, страдал из-за Василя. Очень часто бывает, что Василь съест в кувшинах сметану и мате­ри скажет, что видел, как Алесь в кладовку лазил. Тогда мать наказывает Алеся.

Дети смотрят на Алеся и подмигивают ему. А он гля­нул на Василя, подошел к нему спиной и с улыбкой сказал:

— Хлопцы! Что это воняет так падлой? Вы не знаете?

Он поморщился.

— А-а! Это же клоп, вонючка рыжая, тут стоит! А я думал, что это воняет? Уй! Ну, и рыжий! На твоей голове блины можно без огня печь...

Дети захохотали, а Василь отошел немного в сторону и крикнул Алесю.

— Ничего!.. Подразнись вот, я маме скажу. Приехал, жрешь наше добро да еще смеяться будешь? Хорошо же! Мама тебе покажет!..

— Уй, как воняет! — кричали дети.— Уй, как воняет!

Василь пошел домой. Тогда дети опять посадили одно­го хлопца в кругу и стали ходить вокруг него с «маткой». «Маткой» избрали Алеся.

* * *

По полю наперегонки с ветром несутся белым густым облаком снежные метели. Им много простора в поле, ничто не удержит их. Низкие кусты ольшаника, поросшие над канавой возле шляха, засыпаны снегом, и чуть-чуть выгля­дывают из него отдельными голыми веточками их верши­ны. Метели несутся по полевым просторам, застилают бе­лизною густой горизонт и там, слившись в одно с белова­тыми снежными тучами, пропадают бесследно.

В стороне от поля, как только может охватить глаз, сто­ит густой стеной громадный бор. Мчатся метели полем до самого леса и, долетев до подножья высоких и густых сто­летних сосен, останавливаются, начинают кружить и тихо ложатся на наметанные уже возле леса белые сугробы. В лесу совсем тихо, нету ветра и кое-где торчат из-под тон­кого пласта снега маленькая веточка или сосновая шишка. А вверху над лесом высоко плывут сизые тучи, $ ними мчится ветер. Ветер налетает на лес, гудит в вершинах де­ревьев, сметает с них снег. Качаются сосны, плавает ввер­ху гул, и над лесом, словно дым, взвивается снег.

Недалеко от леса, на холме, стоит хата, в которой не­когда была клеть. Хата одним своим небольшим окном всматривается в даль, туда, где шлях, где видны белые кры­ши далеких хуторов.

Хата осенью только сложена, и усадьба совсем не ого­рожена. У хаты наметан высокий сугроб, это под снегом лежат бревна для строительства клети. За бревнами, даль­ше от леса, из жердей сделан сарай. Накрыт он еловыми лапками. А еще немного в сторону от сарая снежными бе­лыми бабами стоят два небольших стога. Стога выскублены снизу, и от этого кажется, что две толстые старые жен­щины завязли в снегу и застыли, не могут выбраться.