— Не знаю... Уже из дому гонят. Работать надо, а тут вот это... Черт его знает, что делать?..

— А не бросишь?

— Я? Не брошу! Лучше голодный уйду в свет, а не брошу...

— Пройдет... А разве у меня лучше? Отец на меня не кричит и вообще ничего не говорит, но это еще хуже, по­тому что я сам знаю, что он-то молчит, а про себя думает очень недоброе. Сегодня я беру из-под кровати винтовку, а он сидит молча на лавке и так как-то на меня смотрит, что мне страшно стало. Если б он ругал, так я бы хоть отговаривался. А то он молчит, ни слова, и я молча пошел... Я, может быть, еще зиму пробуду так, а потом пойду из дому, не выдержу... хоть куда...

— И я поехал бы куда-нибудь, чтобы учиться...

— А мне, брат, в уездном комитете обещали на буду­щий год послать куда-нибудь...

— Если бы вместе! Вот бы хорошо! Вот бы тогда пора­ботали! Тогда бы не только этого, сына священника, а всех бы по политике загнали.

В слово «политика» Рыгор вкладывал умение разби­раться во всех событиях, происходящих в мире, и в напи­санном в газетах и книгах.

— Тебе легче политика дается,— говорил Рыгор,— а мне эта политика очень трудна. Ты вот скажи, как ты доклады учишь?

— Учу?.. Я совсем докладов не учу.

— А как же ты?

— Почитаю книжку, какую надо, или газету и делаю.

— Ну?!

— Ей богу!

— А я ж, брат, замучился, когда поручили мне доклад.

— Какой?

— А вон, как коммунисты захватили власть... Я ду­мал, думал и чуть не плакал, а потом взял книжку, полез на чердак, чтобы мачеха не видела, и заучил наизусть всю книжку. Да и то запутался, когда хлопцы захохотали... Не умею я так, как ты.

— Надо было бы поехать учиться куда-нибудь...

— А секретарем ячейки тогда кто?

— Янка останется. Я уже довольно побыл. Ячейка у нас уже большая, пусть он и побудет.

Алесь достал из кармана небольшую в синей картонной обложке книжечку и показал Рыгору,

— Видел?

— Не-а!.. Что это?

— Билет. И тебе прислали...

Рыгор долго держал в руке книжечку, поворачивал ее, перелистывал, рассматривал. Потом, возвращая Алесю, не­смело, с удивлением спросил:

— А Сергей говорил, что в шелковой?..

— Глупый, где это шелку набраться. Мало что он го­ворил.— Алесь спрятал билет в карман, сдвинулся с места, на котором сидел, и поднял незаметно дерн. Под дерном лежали обоймы с патронами.

— У меня здесь около сотни штук и дома немного. Эти боюсь дома прятать, чтобы дети не нашли, а тут никто не знает... На и тебе две обоймы.

Алесь подал две обоймы поржавевших слегка патро­нов. Достал еще четыре обоймы и, стряхнув с них песок, положил себе в карман.

Через час пять человек с винтовками, по-разному оде­тые, шли в Алесевку. Алесь и Рыгор были босые и без свиток. Начальник этой группы, местный партиец-красно­армеец, совсем недавно вернувшийся домой, был в сапо­гах и красноармейской одежде. Два других — партийцы-мужчины — были в ботинках.

В Алесевке их встретили с некоторым удивлением, но в хату председателя сельсовета, где хлопцы остановились, вскоре по заданию председателя зажиточные алесевцы начали приносить все, что следовало сдать по разверстке. Красноармеец взвешивал масло, сало, рожь, а Алесь вни­мательно записывал все на бумагу против фамилии того, кто сдавал, и давал тому расписаться.

Приносили разверстку по одному, медленно, и затяну­лось это до самой ночи.

Недалеко от хаты председателя была вечеринка. От­туда доносились игривые звуки гармошки. Гармонист иг­рал польку. Рыгор стоял с винтовкой у ворот и слушал. К нему подошел старый крестьянин, оглянулся и тихо сказал:

— Вы стерегитесь, Булгак может прийти. А вечерин­ку я советовал бы обыскать, револьверы у этих богатых есть.

Рыгор позвал красноармейца. Крестьянин повторил свой рассказ. Еще раз предупредил, чтобы остерегались.

По улице шли три местных хлопца и о чем-то шеп­тались. Заметив их, крестьянин притаился у ворот и по­дождал, пока они пройдут. Когда хлопцы исчезли в тем­ной улице, крестьянин пошел домой. Красноармеец вызвал из хаты комсомольцев и повел их на вечеринку. По пути рассказывал, что кому делать.

— Алесь станет у двери, вы возле окон, а я с Рыгором буду искать.

Когда красноармеец с Рыгором вошел в хату, музы­кант по-прежнему задорно резал польку. По хате кружи­лись парами хлопцы и девчата. Рыгор и его друзья стали у порога и ждали.

Стукнул еще раз барабан и забренчал жестянками. Пропела еще раз гармонь басами и замолчала. Остано­вились танцы. Красноармеец вышел на середину хаты, поднял вверх руку.

— Товарищи. У нас есть сведения, что на вечеринке есть кое-кто с револьверами. Если верно,— я прошу сдать их.

Никто не ответил.

— В таком случае я вынужден обыскать хлопцев.

Хлопцы столпились в углу у двери. Девчата отошли в другую сторону. По одному подходили к Рыгору хлопцы и давали себя ощупать, а потом отходили к девчатам.

У хлопцев не нашли ничего. Рыгор глянул на друга, махнул рукой музыкантам и подошел к лавке, где в углу стояло ведро с водой. За ведром лежало два нагана. Рыгор взял наганы и показал. Все как будто удивленно смотре­ли на них и молчали.

Снова заиграл музыкант. Начались танцы.

* * *

Ночь...

В хатах давно погасли огни.

Всего несколько минут тому назад в хате на окраине виден был свет, мелькали в танцах силуэты людей. По­том раскрылась дверь, и вечеринка десятками самых раз­ных молодых голосов хлынула на улицу, поплыла по ней и пропала в коротких всхлипах гармошки, глухих ред­ких звуках барабана. Потом кое-где слышался тихий ше­пот и поздние торопливые шаги. Теперь все смолкло. Застыли серые в свете луны очертания хат.

На дворе тепло. Алесь сел на бревно, прислонился к стене плечами, слушает тишину ночи, и, зачарованный ею, думает.

В гумне спят товарищи. Время от времени шуршит сено, это кто-нибудь из них ворочается. Наверное, тра­винки лезут в нос или в ухо и щекочут.

Перед воротами небольшой кусочек луга. Луг порос уже молодой травой. Влево сразу огород: белые головы ко­чанов и по бокам тропки, ведущей в гумно, высокие маковины. Вправо за плетнем тоже луг и в одну сторону, недалеко от плетня, рожь, а в другую — луг и молодой густой осинник. Над осинником низко повис большой бе­лый круг луны. Темное небо вверху синее, и на нем бело­ватые звезды. Перед воротами на соседней меже старая груша. Она высоко поднялась перед гумнами и, широко распустив покрытые листьями густые ветви, застыла не­подвижно. Алесь смотрит вверх. Оттуда из темной синевы просвечивается понемногу от звезд и течет на землю бело­ватый нежный свет. Все ночью напоено музыкой совсем неслышной, которую можно только угадывать. Алесь угадывает эту музыку в тихом шорохе молодой травы, в мигании звезд, в застылости листьев груши, в дрожании белесого тумана, повисшего над лугом, и на ветвях осин­ника. Эта музыка вливается в самое сердце, трогает са­мые тонкие, самые нежные струны в душе человеческой и наполняет ее благими думами, будит в сердце смелые, самые наилучшие желания и формирует их. Ночью та­кой простор мыслям! Ночью у человека наедине с собой самые искренние и самые чистые мысли.

Алесь осматривает винтовку. Он открыл затвор и про­верил, есть ли в коробке патроны. Спустил тихонько ку­рок. Поставил между ног винтовку и ласково погладил ее ствол. Ощущение холодной гладкой стали успокаивает. По руке от ствола прохлада передается всему телу.

«Как хорошо вот так в ячейке и в отряде. И я не бо­юсь, нет, но хотел бы проверить себя. Пускай бы сейчас оттуда, из-за осинника, из тумана или из-за соседнего гумна, подкрадывались бы бандиты, и чтобы товарищи спали и не слышали... Как бы я хотел этого. Я подпустил бы их вон туда, до плетня, чтоб стали перелезать, а тогда спустил бы курок в первого, второго... двух или даже трех я успел бы убить, пока бы они опомнились, а потом они залегли бы, наверно, за плетнем и тоже стреляли бы или отползали бы назад и отстреливались. А товарищи бы крепко-крепко спали и проснулись бы уже тогда, когда я раненый подполз к воротам и упал там... Испытать бы большую боль, такую, от которой хочется кричать и за­глушить ее криком. Я стерпел бы...»