Гнома казнили. Хэлл продала лавку и поехала домой, в подгорья Эммин-ну-Фуин. Но добралась только до поворота на Старый Тракт. Нравы гномов были суровыми, а Хэлл за годы жизни в Бьонгарде привыкла к свободе. Да и вряд ли ей удалось бы выйти замуж снова, мужчин ее возраста среди соплеменников было гораздо меньше, чем женщин. Хэлл подружилась с хозяйкой и осталась в таверне. Морана с радостью и удовольствием уступила ей честь готовить завтраки и ужины, а так же обеды. Суккуб была хорошим поваром, но сама редко употребляла человеческую пищу. Необходимость готовить то, что не ешь, порядком утомила Морану за последние несколько веков.

– Вот это по-гномовски, – одобрительно сказал Магнус. – Кто-то еще не похмелялся с утра, а кто-то уже зверя добыл.

– Ото ж, – сказала Хэлл, подходя к стойке. – Но и похмелиться не помешает.

Гоблин нацедил пива из бочки и подвинул Хэлл мигом запотевшую кружку. Гномица приложилась к пиву. Из кладовки появилась Морана. Увидев валявшуюся на полу тушу, суккуб брезгливо наморщила носик:

– Я не буду это есть.

– Да брось, Морнушка, – сказала Хэлл добродушно, стирая пену с усов. – Замариновать с лучком и уксусом, помидорчик там…

Магнус закрыл гроссбух и убрал его под стойку.

– У меня уже слюнки текут, – сказал гоблин. – Я пока разделаю. Пойдем, Газдрубала. Поможешь мне.

Магнус взял топор Хэлл, который гномица прислонила к стойке, и двинулся к выходу. Горгулья зашлепала вслед за хозяином, волоча по полу усеянный шипами хвост.

– Мариновать помогу, – сдержанно откликнулась Морана. – Но есть не буду. Я не ем то, что всю жизнь роется носом в грязи.

– Ох какие мы принципиальные, – хмыкнула Хэлл. – Вот мораль гномов: не парься, что ешь, главное, убежать не дай. И мы всегда сыты!

– При наличии крепкого желудка – вполне применимый алгоритм, – вежливо ответила суккуб.

Морана присела на корточки, чтобы внимательнее рассмотреть добычу.

– Я не понимаю, – пробормотала она озадаченно. – Это что, нога?

– Пятая, – ответил подошедший Магнус.

Морана хмыкнула:

– Пятиногого пса я знала когда-то… очень давно.

– Я помню, ты рассказывала, – кивнул гоблин.

– Но пятиногого кабана вижу впервые, – закончила Морана.

Суккуб помогла Магнусу и Газдрубале выволочь тушу во двор. К тому времени, когда Морана вернулась, Хэлл угрюмо созерцала потеки пены на дне кружки. Хозяйка налила гномице еще пива, насыпала на тарелку сухариков.

– А что стало с тем псом? – спросила Хэлл.

– Он спал в моих снегах… а потом наступил, – ответила суккуб.

Гномица отвела взгляд, чтобы не видеть холодного мерцания в глазах подруги.

– Я все время забываю, сколько тебе лет, Морана, – сказала Хэлл.

– Да знаешь, я – тоже, – непринужденно ответила суккуб. – Надо здесь проветрить, а то надымили ночью…

Гномица прикончила кружку одним большим глотком и поднялась. Подруги подошли к окну и стали снимать ставни.

– И что мужчины в тебе находят? – заметила Хэлл задумчиво. – Я не в обиду, я просто так, – добавила она поспешно. – Ведь ты же холодна, как… как…

– Как Железная Стужа, – согласилась Морана. – Видишь ли, есть время для холода и время для тепла. Есть время для тьмы и время для…

Ставень поддался их усилиям и поехал вниз. На пол таверны легли первые лучи взошедшего солнца – розовые и теплые.

– Света, – закончила Морана.

– Однако возникает ощущение, – кряхтя, отозвалась Хэлл. – Что когда наступать тем или иным временам, решаешь именно ты.

– Это – ложное ощущение, – рассеянно ответила суккуб. – Я могу только предвидеть, и это я умею хорошо. Правда, это еще никого не спасло…

Она задумчиво посмотрела в сторону двери, из-за которой доносились тяжелые удары топора и курлыканье Газдрубалы. Лицо Мораны исказилось.

– Пойду сделаю маринад, – сказала Хэлл и скрылась в кухне.

Захлопали дверцы шкафчиков с приправами. Затем, судя по острому теньканью и сдержанному проклятию, гном уронила нож.

– Помидорчики не забудь добавить, – заметила Морана.

Раздался страшный грохот. Аккомпанементом к нему послужили заковыристые ругательства. Суккуб обернулась и увидела на полу Андерета и Шэда. Гости вчера засиделись допоздна, и возвращаться в Бьонгард уже не рискнули. Ежи не появлялись в округе Бьонгарда уже месяца два. Но помимо партизан, в лесу хватало существ, которым кони с всадниками могли показаться лакомыми кусочками. Просто ужин с добавкой и доставкой на дом!

Закадычные друзья сидели у подножия лестницы, ведущей в номера. Видимо, спуск оказался стремительным, но и более болезненным, чем предполагалось. На верху лестницы стояла Сташи. Заметив Морану, она приветственно кивнула. Судя по ее усталому, но довольному личику, о ком бы она ни плакала вчера, либо Шэд, либо Андерет, либо оба они вместе смогли осушить слезы вампирки.

– Пива, хозяйка! – простонал Шэд. – Горю!

– Вижу, дыма много, – ответила Морана. – Сейчас потушим.

– А мне винца, – слабо добавил Андерет. – Беленького, сухого, «Слеза дракона» урожайного восемьдесят второго года, погреба Элиезертт…

– Конечно, конечно, – ослепительно улыбнулась Морана. – Желание клиента для нас закон… Кушать что будем?

Высоко в алом закатном небе кружились ласточки. Раскаленный край солнца еще был виден над домами. Но сумерки уже выходили из спутанных крон кипарисов, вытекали из-под изящных лавочек, стоящих на аллее вокруг клумбы, выныривали из темных вод Нудая и двигались на город – стряхивая с себя мягкие иголки, щепки, фантики, последние капли воды. Женщина в оранжевом кёртле, стоявшая на берегу небольшого пруда, переступила с ноги на ногу. Длинный подол сюрко попал ей под каблук.

– Блади раджери![14] – негромко выругалась она.

В зале, где заседал Верховный Трибунал, стояла такая духота, что у Энедики разболелась голова. Когда приговор был вынесен, эльфка выбралась в сад и с наслаждением нырнула в свежесть сумерек. Некоторое время она не могла думать ни о чем, бесцельно рассматривая свое отражение в зеленоватом зеркале пруда.

Женственность котта подчеркивали множество мелких лазуритовых застежек на длинных рукавах. Из-за своей формы этот фасон получил название «рукав – летучая мышь». Орнамент на подоле и низком вырезе составляло множество переплетенных между собой полосок оранжевой и голубой кожи. Из таких же полосок был сделан и пояс, длинный конец которого свободно свисал. Грудь голубого сюрко из тонкого сукна украшал меховой пластрон, щедро декорированный бусинами лазурита, бирюзы и оранжево-черного тигрового глаза. Короткие черные волосы эльфки прижимала серебряная сетка, отделанная синей эмалью. Мандреченка, пожертвовавшая эльфке свой костюм, была выше Энедики, да и сам фасон предполагал удлиненный подол. Нижний край сюрко был подбит двадцатью шестью беличьими хвостиками – тринадцатью голубыми, тринадцатью рыжими, разноцветные хвостики чередовались. Энедика, потея и злясь, часто наступала на них. Сюрко был одеждой знати, нарядом для торжественных церемоний, и предполагалось, что подол за красавицей носят пажи. Но эльфке пажа никто не выделил.

Утром, когда Искандер покинул спальню Крона, маг задумчиво посмотрел на Энедику – испуганная эльфка успела накрыться своей туникой из черного шелка.

– У нас в таком виде в суд не ходят, – покачал головой маг. – А уж тем более – на заседание Верховного Трибунала Мандры. Даже свидетели. Даже темные эльфы…

Он потянулся к столику, где лежало магическое блюдце, и катнул нефритовый шар. Крон связался с некой Фетиньей. Как поняла из разговора Энедика, Фетинья была княгиней Тринадцати Белок, то есть, как пояснил Крон с совершенно невозмутимым лицом, области под названием Нижняя Волынь. Такое прозвище было пожаловано князьям Нижней Волыни еще великим князем Мандры Владимиром Солнце за подвиги и ратную доблесть. Энедике было известно шутливое значение слова «белка » в мандречи – так люди называли белую горячку. Эльфке стало понятно, с кем же так доблестно сражался предок теперешних нижневолынских князей.