Обстоятельства, связанные с подготовкой Амстердамского договора, равно как и в целом русско-французские отношения в 1709–1717 гг. не нашли полного освещения в отечественной историографии. Во Франции единственным специальным исследованием данного вопроса до сих пор остается книга виконта П. де Гишена «Петр Великий и первый франко-русский трактат (1682–1717)», опубликованная еще в 1908 г. и написанная исключительно на французских материалах[23].
Дополнительного изучения требует также вопрос о посреднической роли французской дипломатии в мирном урегулировании военных конфликтов России с Турцией и Швецией. Менее всего прояснен вопрос о посредничестве Франции в заключении мирного договора между Россией и Турцией в декабре 1720 г.[24]
Секретная статья Амстердамского договора 1717 г. предусматривала посредничество Франции в заключении мира между Россией и Швецией, но на практике обе стороны прибегли к нему лишь после провала Аландского конгресса 1718 г, когда они не смогли прийти к соглашению[25]. Воспользовавшись неожиданной смертью Карла XII в декабре 1718 г., французская дипломатия вновь предложила свои посреднические услуги воевавшим сторонам. В результате умелых действий французского дипломата Кампредона 30 августа 1721 г. в Ништадте в Финляндии был подписан мирный договор между Россией и Швецией, положивший конец более чем 20-летней Северной войне[26]. Ништадтский договор закрепил выход России к Балтийскому морю.
Участие Франции в мирном завершении Северной войны отвечало и ее собственным интересам, прежде всего из-за ощутимого падения французского влияния в Европе после унизительного для Франция Утрехтского договора 1713 г, по которому она лишилась части своих владений в Северной Америке и вынуждена была отказаться от большинства притязаний на самом европейском континенте.
После Амстердамского и Ништадтского договоров можно было ожидать дальнейшего сближения между Россией и Францией. Но этого не произошло, несмотря на постоянно выражавшуюся Петром I готовность идти на широкое сотрудничество с Францией. Он предложил скрепить союз двух стран брачными узами между своей младшей дочерью Елизаветой и юным Людовиком XV. Петр был даже согласен выдать ее замуж за герцога Шартрского, сына регента.
Однако его идея была встречена в Версале с холодным высокомерием. Он ожидал официального признания версальским двором своего императорского титула, но натолкнулся на вежливый отказ. Когда Петр предложил герцогу Орлеанскому разделить с ним то влияние, которое Россия приобрела в Польше, регент демонстративно игнорировал это предложение, дав понять тем самым, что рассматривает российское «присутствие» в Польше как временное. Царь надеялся на широкий приток необходимых его стране технических специалистов и ремесленников из Франции, но в Версале были безучастны к нуждам и потребностям царя-реформатора и не поощряли «утечку умов» в Россию[27]. Все свидетельствовало об очевидном нежелании Франции укреплять наметившийся было союз с Россией: 1717–1726 гг. – это время упущенных возможностей в русско-французских отношениях.
После смерти Петра и воцарения Екатерины I в 1725 г. отношения Франции к России стало еще более враждебным. Франция демонстративно поддержала короля Дании против герцога Голштинского, зятя Екатерины. В Турции совсем еще недавняя линия французской дипломатии на нормализацию турецко-русских отношений, позволившая дважды – в 1720 и 1724 гг. – предотвратить войну между Портой и Россией, сменилась откровенно подстрекательской, антирусской позицией нового французского посла в Константинополе д’Андрезеля. Первый министр Франции герцог Бурбонский сделал поразивший даже версальский двор выбор супруги для юного короля Людовика XV. Ею должна была стать Мария Лещинская, дочь изгнанного из Польши короля. Этот мезальянс трудно было объяснить иначе, как прямым вызовом России в Польше. Не имела успеха и настойчивость российского посланника во Франции князя Б.И. Куракина, добивавшегося признания за Екатериной I императорского титула.
«Здешний двор в том чинит трудность, – сообщал он в мае 1725 г. в Коллегию иностранных дел, – и без взаимного авантажу при каком случае или при какой важной негоциации того титула дать не может»[28]. Продолжалось бессмысленное и расточительное для французской казны субсидирование обескровленной в войне Швеции.
Демонстративная, трудно объяснимая в тех условиях враждебность версальского двора по отношению к России, разумеется, не осталась незамеченной в Вене, где еще с 1717 г. с тревогой наблюдали за франко-русским сближением.
Умелыми действиями и интригами австрийская дипломатия сумела привлечь на сторону своего императора ближайших советников Екатерины I – А.Д. Меншикова и вице-канцлера А.И. Остермана, прежде ориентировавшихся на Францию. Постепенно в Петербурге пришли к выводу о преимуществах внешнеполитической ориентации на Австрию, с которой у России никогда не было серьезных противоречий, зато всегда были общие враги – Турция, Швеция и Польша. С середины 1725 г. начинается русско-австрийское сближение.
Однако мысль о сохранении союза с Францией все еще не была оставлена в Коллегии иностранных дел Российской империи. В секретной инструкции князю Б.И. Куракину от 23 ноября 1725 г. подчеркивалось: «Мы никогда не намерены с какой бы то ни было державой вступить в обязательства, которые интересам французским или против Франции быть могли, пока Франция взаимно таким же образом поступать будет. Вы можете о сем намерении французский двор наикрепчайше обнадежить»[29]. Посланнику поручалось информировать первого министра Людовика XV о желании России заключить новый торговый договор с Францией. «К сему, несомненно, всегда готовы будем», – подчеркивалось в инструкции[30].
Но добрая воля, проявленная Россией, равно как и предложение об улучшении русско-французских отношений путем заключения торгового договора, были отвергнуты Францией. России ничего не оставалось, как принять настойчивое предложение Австрии о заключении союзного договора, который был подписан в Вене 6 августа 1726 г.
Заключение русско-австрийского союзного договора 1726 г. подвело черту под первым периодом отношений между Россией и Францией. Он характеризовался, с одной стороны, косвенным противостоянием двух государств, вытекавшим из их старых союзов, из расхождения внешнеполитических устремлений. С другой – это было время пробуждения взаимного интереса друг к другу, попыток сближения и взаимодействия, потерпевших неудачу по вине Франции, которая не смогла правильно оценить изменений в европейской политической системе, вызванных новой ролью России, и продолжала проводить прежнюю линию на поддержание «Восточного барьера».
В изучении русско-французских отношений 1700–1726 гг. имеются «белые пятна», ликвидация которых требует широкого использования французских и особенно отечественных архивных материалов. Помимо перечисленных тем и вопросов, ожидающих своего изучения, необходимо указать на слабую разработанность такой важной проблемы, как культурные связи России и Франции в первой четверти XVIII в.[31]
Представляется важным более детально выяснить неоднозначное отношение во Франции к петровским реформам начала века, поскольку именно тогда, в первой четверти XVIII в., возникло два противоположных подхода к оценке происходившей европеизации России – одобрительный и негативно-критический, прочно утвердившиеся в идеологии Просвещения и в позднейшей французской политической мысли. Тогда же родился и миф о «русской угрозе» для Европы[32].
