Самая популярная молодёжная газета страны, десятилетиями призывавшая молодёжь ехать на ударные стройки социализма, теперь размещала интервью восемнадцатилетней любовницы немолодого мультимиллионера, которая рассказывала, как искренне и сильно она любит своего нувориша, а в завершение сообщала, что мечтает «стать символом раскрепощения в этой ханжеской стране».

Был и телерепортаж о посещении известной поп-группой новогоднего утренника в детском саду: под руководством музыкантов четырёхлетние дети в костюмах зайцев и снежинок скандировали: «Малыши-карандаши обкурились анаши — тащимся-тащимся! Тащимся-тащимся!» — на слове «тащимся» они начинали топать ногами, вертеть головами и дёргаться, чтобы показать, как им нравится «тащиться». В дневных новостях, а затем и в вечерней программе «Время» необычный утренник подавался, как милая шалость и новый тип юмора — невозможный в прежнем, тоталитарном, государстве.

Постепенно отец свыкся с мыслью, что немедленного восстановления страны в прежних границах, не получится. Что не мешало ему время от времени возмущаться текущими порядками.

— Они дураки, — высказался он как-то раз о наших местных властях, но подразумевая не только их, но и правительства некоторых других бывших советских республик. — Они не понимают, что такое слова. Думают, ими можно безнаказанно бросаться направо-налево. Ругают империю и воображают, что делают что-то путное. Я уже не говорю, сколько эта империя им дала — создала науку, промышленность, медицину, культуру, в конце концов! Не хотите замечать — не надо, благодарным быть не заставишь. Все их обвинения — аргументы Иуды. Иуда тоже мог бы сказать: Христос указал путь к Спасению, но не дал денег на дорогу… Но для них само слово «империя» стало ругательным, ты понимаешь? Им невдомёк, что империя — высший уровень государственного управления, а не то, что они себе вообразили. Учитывать интересы разных народов, с разными языками и культурными традициями намного сложнее, чем руководить небольшой моноэтнической страной. Разница между империей и тем, что они собираются строить у себя, — как между автомобилем и космическим кораблём! Автомобилем умеют управлять миллионы, орбитальной станцией — единицы! Немцы и французы только потому и стали великими нациями, что почитали рухнувший Рим и считали себя его наследниками! А эти теперь думают, что на кривой козе им удастся обскакать законы истории! Что хорошего может получиться у людей, которые презирают само искусство управление страной? Вот увидишь: те, кто сейчас громче всех ругают империю, те и окажутся главными неудачниками. Бог ты мой, столько прожить в империи и ничему не научиться! Ты со мной согласен?

— В принципе, да, — я готовился в очередной раз разочаровать отца. — С другой стороны, для небольших наций алгоритм выживания зачастую как раз в этом и состоит — в умении вовремя переметнуться от слабеющего покровителя к более сильному. Бессмысленно их за это упрекать — выживают, как умеют. И, если уж на то пошло, разве наша империя рухнула не от плохого управления? Дело не только в конкретных управленцах — среди них было много настоящих профессионалов, они делали, что могли, просто и правил дурацких много было. Где ещё в истории встретишь такие империи, как у нас — чтобы выкачивала ресурсы из метрополии для развития провинций, зачастую даже не своих? В Африку вкладывали сотни миллиардов. На Афганистан сколько ушло. Союзные республики процветали. А русская деревня погибала, российские города нищенствовали. Получилось что-то вроде дерева со слабым стволом и тяжёлыми ветвями — вот ветви и отвалились…

— Да, ошибок было много, — задумчиво согласился отец. — И всё равно, всё равно — всё вернётся на круги своя. И не такое переживали!.. Знаешь, как я это понял? У тебя число «сорок первый» с чем ассоциируется? С началом Великой Отечественной, верно? Для нас никаких других ассоциаций и не может быть. А для американцев «сорок первый» — это президент Джордж Буш. Понимаешь? При сорок первом президенте США распался СССР, а значит — что?.. А значит при сорок пятом американском президенте — восстановится, пусть уже и на другой основе. Иначе и быть не может: за нас — наша история, согласен?

— Я-то обеими руками «за», — вздохнул я, — а вот история вряд ли…

— Почему?

— В истории всё наоборот: то, что раньше тянулось веками и тысячелетиями, сейчас происходит гораздо быстрее — считай, все Средние века и Возрождение уместились в пятьдесят-шестьдесят лет советской власти. А в твоём прогнозе то, что длилось четыре года, теперь растянется на пару десятилетий.

— Хм, — отец задумался. — А причём тут Средние века?

— Это, конечно, только параллель, — объяснил я. — Средние века называют тёмными, хотя с чего спрашивается? Они очень многое дали — тот же готический стиль, например. Просто люди тогда жили не для себя, а для Бога, для Идеи— готовились ко Второму пришествию Христа, ждали конца света. Земная жизнь не имела значения, главное — войти в Царство Небесное. А потом пришла эпидемия чёрной чумы — та, что в «Декамероне» описывается. Она и в России была, но не в таких масштабах, как в Европе — там она выкосила миллионы, от трети до половины населения. И те, кто выжил, уже не хотел жить для Идеи — им захотелось пожить в своё удовольствие. Это, собственно, и есть Ренессанс — когда в центре становится не Бог, как было в Средневековье, а человек и его житейские потребности. Так и у нас: в 1920-30-е жили ради коммунистической Идеи: строили заводы, железные дороги, повышали урожайность, готовились к войне. Жить для себя, здесь и сейчас, было стыдно — жили для будущего. Для «светлого царства социализма». А потом случилась чёрная чума — Великая Отечественная. И народ перенапрягся, устал: миллионы погибших, миллионы калек, миллионы и миллионы обездоленных — таких Побед ещё никто не одерживал. Когда ликвидировали послевоенную разруху и голод, всем захотелось спокойной, сытной, комфортной жизни. И простым людям, и руководству. Тридцать лет до Горбачёва — это и есть советский Ренессанс. О коммунистической идее ещё говорили, но, скорей, по инерции и для приличия. Вспомни, сколько замечательных книг, фильмов, прекрасных песен в эти тридцать лет создано — и о чём они? Большинство — о любви, о простых человеческих чувствах. А сейчас, по-видимому, началось Новое время…

— Так думаешь, Советский Союз — пусть уже и на новой основе — не восстановится?

— Не знаю, — я пожал плечами, — всё может быть. Тот же Египет много раз распадался на мелкие части, но потом снова собирался в единое государство. Так что исключать нельзя, но всё же полагаться я бы не стал.

— Что ж, — вздохнул отец, — будем доживать век так.

Конец первой части

Друзья, если нетрудно: напишите в комментарии свои впечатления о первой части романа — какие части текста и герои понравились вам больше, какие меньше, и почему.

Может быть, отдельные главы показались вам затянуты (какие?).

Буду весьма признателен!

2.01. Тайный план

Когда исчезает жизненная цель, события, происходящие рядом, неизбежно вырастают в размере — от них начинаешь зависеть намного сильнее, чем раньше. В какой-то момент возникает подозрение, что в своей собственной судьбе ты, скорей, зритель, чем участник, или, что ещё хуже, ты — только эстафетная палочка, передаваемая от обстоятельства обстоятельству, от случая случаю. Даже призрак новой цели в таком положении воспринимается, как спасательный круг, за который спешишь ухватиться. А если её достижение требует смены места и образа действий — тем лучше.

В середине июля — вскоре после окончания третьего курса — я забрал документы из нашего университета и отправился в Москву, чтобы попытаться начать новую жизнь. У меня было два плана — безумный и запасной.

О запасном, придуманном на всякий случай (с отчаянной надеждой, что он не пригодится), я рассказал родителям: попробовать перевестись на исторический факультет МГУ или Московского пединститута, поскольку в нашем университете образование приобрело отчётливое антирусское направление. Главное же — что делать с дипломом историка в нашем городе по окончании университета (если не рассматривать поприще школьного учителя с нищенской зарплатой) уже сейчас абсолютно непонятно. А в Москве историки, возможно, ещё понадобятся. Родители не обрадовались, но на этот раз не стали возражать — с моих школьных времён многое сильно изменилось. Отец даже выразил надежду, что мне удастся закрепиться в Москве основательно — после окончания вуза найти хорошую работу, завести семью и как-то решить вопрос с жильём.