— Как это?

— Ну, так. Я их сын от первого брака, а у них это и есть первый брак, понимаешь?

— Что-что?!

— В общем, я ничего другого и не говорил, но ты… короче, извини.

Вероника несколько секунд думала, потом поражённо прикрыла рот ладошкой и всерьёз рассердилась:

— Я его тут жалею, а он… Ах, ты маленький обманщик! Сейчас же плыви к берегу!

— Извини, — повторил я. — Случайно вышло.

— Ничего не хочу слышать, — она возмущённо помотала головой.

— Но я же тебя не обманывал, — стал объяснять я, — я просто сказал…

— Знаю, что ты сказал. Ловко выкрутился. А сам, наверное, сидишь и думаешь: «Эта Вероника — такая дура!».

— Ничего подобного. Я так не думаю.

— Я сказала — плыви к берегу!

Я начал грести.

— Не к тому, — сказала она, — к станции.

Я послушно изменил направление.

— Так ты меня жалела? В смысле: согласилась пойти в парк из жалости?

Она не удостоила меня ответом.

— Всё-таки из жалости?

— Отстань, солнышко.

Повернувшись ко мне боком, она насупилась и сердито сложила руки под грудью. Но уже перед самой станцией ей самой сделалось смешно:

— Да, солнышко, как ты ловко меня…

— Это было неумышленно, — поспешно сказал я.

— А я уже напредставляла себе разных драматических разностей… Ты, оказывается, солнышко, ещё тот казуист! Тебе надо юристом быть, а не математиком.

— Я подумаю.

— Ты весь мокрый, — сказала она на берегу. — Эта гадкая Вероника тебя всего забрызгала.

— Ерунда, — сказал я, — скоро высохнет.

— Ты можешь простудиться.

— Ещё чего!.. Летом?!

— Тогда что там у нас осталось по программе?

— Парашютная вышка.

— Веди меня к своей вышке.

Мы поспорили, по какой из тропинок идти, — по правой или по левой. Я уступил, и мы поднялись наверх, промахнувшись метров на двести. По дороге нам не попалась ни одна живая душа.

— Я же говорил, — сказал я.

— Ну и ладно, — Вероника села на пригорок и показала на место рядом с собой. — Садись.

Я сел.

— Как красиво, — выдохнула она.

— Ага, — сказал я, — очень.

Отсюда был виден весь парк — озеро, каскад фонтанов, в котором по праздникам зажигали цветную подсветку, крыша главного корпуса университета.

— Иногда смотришь на город со стороны и думаешь: «Я обязательно буду здесь счастлива». А у тебя такое бывает?

— Бывает. Иногда.

Неожиданно, не иначе, как в наваждении, я провёл рукой по её волосам. Потрогал косичку, верней. Вероника отстранилась и посмотрела на меня удивлённо.

— Солнышко, что это было?

— Просто, — смутился я, — захотелось.

— С чего вдруг?

— Просто.

— Ну, если просто, то ничего. А вообще свои желания надо контролировать.

— Извини.

— Не извиняйся.

Возникло молчание.

— О чём ты сейчас думаешь? — спросила она минуту спустя.

— Ни о чём, — сказал я поспешно и тут же понял, что такой ответ никуда не годится: — О тебе.

— Так ни о чём или обо мне? — переспросила она, слегка наклонив голову.

— О тебе.

— А что думаешь?

— Что ты…, — я замялся, — что очень приятно, когда ты рядом. Просто здорово.

— Спасибо, солнышко, — просияла она, — давно мне не говорили таких хороших комплиментов. Я тоже о тебе подумала: так вот он ты какой…

— Так вот он я — какой?

— Умный, странный и… обманщик, — она чуть дразнящее улыбнулась.

— А-а, — сказал я, — понятно.

— И что у тебя зелёные глаза, — Вероника развернулась ко мне, её левая коленка коснулась моей правой ноги.

— А у тебя — карие, — я тоже повернулся к ней.

Неожиданно мы стали смотреть друг на друга, словно играя в игру, кто первым сморгнёт. На меня это действовало завораживающе.

— Так вот он ты какой, — подумал я вслух, — цветочек аленький…

Вероника вздрогнула, словно кто-то поскрёб по стеклу. Она посмотрела на меня как-то странно, но в следующую секунду рассмеялась:

— О чём это ты? Какой цветочек?

— Просто, — сказал я. — Вспомнилось. Сказка такая — «Аленький цветочек», помнишь?

— Ты смешной, ты очень смешной, — она быстро наклонилась ко мне и коснулась губами щеки. — Просто, — объяснила она своё действие, — захотелось. Думаешь, только тебе можно?

Я наклонился к ней и приобнял рукой за талию. Поцелуй длился недолго. Потом Вероника отстранилась.

— Ну вот, — объявила она неизвестно кому, — вот и поцеловались. Прямо как на настоящем свидании. Спасибо тебе, солнышко, за романтическую прогулку, — она снова повернулась ко мне. — На лодке покатались, по тропинкам побродили, обнимались-целовались... Сейчас ещё минутку посидим и надо идти.

Она взяла мою руку и положила голову мне на плечо.

— Солнышко, можно тебя кое о чём попросить?

— Конечно.

— Повтори ещё раз эту фразу… про цветочек.

— А-а, эту…, — я кивнул головой и повторил.

— Нет, не так, — она снова отстранилась, — надо смотреть в глаза. Вот так. Давай!

Я вдохнул побольше воздуха и, не сводя взгляда с Вероникиных глаз, снова произнёс:

«Так вот он ты какой, цветочек аленький!». На мгновение она крепко сжала мою руку. Потом снова положила голову мне на плечо и оценила:

— В первый раз было лучше.

— Первый раз всегда лучше, — я попытался оправдаться.

— Не в этом дело, — не согласилась Вероника. — Просто в первый раз ты сам захотел произнести эту фразу, а потом уже говорил по моей просьбе, а это не то. Знаешь, как актёр, который горит ролью, сливается с ней, и который просто играет.

— Я порепетирую. Сливаться.

— Мне кажется, репетициями такого не добьёшься.

— А чем?

— Чем?.. Ну хотя бы… Слушай, о чём мы говорим? Какой-то бред!

— Почему бред?

— Бред, конечно. Ты, кстати, заметил, что с тобой я тоже становлюсь странной? Ты на меня дурно влияешь!

— А, по-моему, мы оба нормальные.

— Как сказать, солнышко, разве это нормальный разговор? «Так произнёс», «не так произнёс»… Кстати, можно тебя ещё кое о чём попросить?

— Давай.

— Ты мог бы… не пялиться?

Сразу стало жарко:

— Я не…

— Ну да: ты не пялишься, ты только косишься.

— Прости, я не…

— Ладно, ладно, — Вероника игриво прикрыла мне рот ладошкой. И неожиданно спросила: — Хочешь посмотреть?

Я подумал, что ослышался.

— Хочешь?

Я сглотнул сухую слюну и кивнул. Она оттянула вверх зелёной кофточки. Я наклонился, ощутил запах её кожи, и у меня закружилась голова.

Потом мы снова целовались — жадно и долго, наверное, полчаса.

— Солнышко, мы сходим с ума!

Чуть выше нас росли мелкие сосенки — группкой в небольшой воронке.

— Идём туда, — сказал я и подумал: она, конечно, откажется, любая из моих одноклассниц отказалась бы. Но Вероника, когда я протянул ей руку, несколько секунд вглядывалась в моё лицо, и, не выпуская моей руки, пошла, не произнося ни слова.

На лицо ложилась паутина. Земля под сосенками была усыпана сухими иголками цвета потускневшей меди. Я снял рубашку и постелил.

— Мы сходим с ума, — повторила Вероника. — Нас могут увидеть.

Мне много раз представлялась эта сцена — при разных обстоятельствах, с разными подругами. Независимо от места действия, будь то обычная спальня, туристическая палатка или пустынный пляж, я всегда был главным — действующим ловко и уверенно, а мои любовницы страстно, покорно и чутко отзывались на мои прикосновения. Но сейчас в голове шумело, я до конца не верил, что это может произойти и боялся, что всё ещё может сорваться. У меня подрагивали руки, когда я расстегивал Вероникин лифчик, и когда пришёл момент частично раздеться самому, застеснялся и на несколько мгновений оцепенел. В голове стучало: «Вот оно! Вот оно! Вот оно!».

Вероникина голова лежала на медных сосновых иголках. Она закрыла глаза и слегка приоткрыла рот. Я тоже попробовал закрыть глаза, но почти сразу же вновь их открыл. В темноте удовольствия не прибавилось, зато появилось опасение, что нас застанут врасплох: в какой-то момент появилось ощущение, что кто-то смотрит на нас сверху, воспарив над верхушками деревьев — с высоты десяти, а, может, и ста метров.