Неделю я упражнялся в удивлении языку. Потом пошёл не первый снег. На этот раз он не растаял, а, значит, наступила зима — московская, переменчивая, долгая. Вслед за снегом пришёл декабрь. Впереди замаячил Новый Год: однажды по дороге из института я увидел над проезжей частью рекламную растяжку — она зазывала на ярмарку новогодних подарков — подумал, что в этот раз пить шампанское под бой курантов, видимо, придётся в весёлой компании самого себя, и во мне снова ожил одинокий пират, вглядывающийся в даль моря в надежде увидеть парус.

Через день парус мелькнул на горизонте, но тут же скрылся из глаз: пришла первая хао-открытка. Парадная сторона представляла один из видов Софии, на обратной давалось краткое описание Болгарии:

«Здесь полно Севдалинов, — сообщал Севдалин. — Очень странная страна».

Ниже приписка от Растяпы:

«Севскому не по себе. Пора сматываться».

Большое достижение: перечитывая эти две надписи, я не чувствовал себя несчастным. Открытка подействовала иначе: мне тоже захотелось кому-нибудь написать.

«Дорогая сообщница, — вывел я на клетчатом тетрадном листе, — я кое-что понял. Вы — чудесный человек (см. список «Три девушки»). Отсюда логически следует, что…»

На этом первое письмо обрывалось. Наутро, не прибегая к услугам почты, я отправился доставлять его по адресу. Странноватое предприятие — по образу действий оно сильно отдавало подростковыми временами. Одновременно я ощущал себя разведчиком, которому предстоит сделать закладку в тайник для передачи ценной информации, и он жутко опасается провала. О том, что будет, если в подъезде я случайно столкнусь с любой из Клавдий, не хотелось даже думать.

Операция прошла успешно. Холл подъезда старенькой, довоенной «сталинки» в этот утренний час, когда все нормальные люди разошлись по работам и учёбам, был пустынен. Возникла лишь сложность интеллектуального характера. Стоя у ряда почтовых ящиков, я запоздало сообразил, что на две квартиры Вагантовых, пусть они и объединены в одну, полагается два ящика. В какой из них опускать письмо: с номером 82 или с номером 83? Логично предположить: если дверь № 82 для жильцов — нерабочая, то и ящик они используют № 83. Но так только в теории. В жизни может быть, как угодно. Например, ящик № 82 им просто роднее, потому что через него они получали почту ещё до приобретения второй квартиры. Уповая, что проверке подвергаются оба ящика, я сделал выбор в пользу ящика № 83.

«…встреча с вами была чудом, а не просто приятным знакомством, — говорилось в втором послании. — Это даже больше, чем подарок судьбы. Сожалею, что в нашей жаркой перепалке отнесся к вам, как к обычной задире. Мог бы и потерпеть: вы — задира чудесная.

Честно говоря…»

С интервалом в сутки второе письмо ушло вслед за первым. Ради гармонии в мире почтовых отправлений оно было скормлено ящику № 82.

«…сильно по вам скучаю, — признавался я в третьем. — Хотел позвонить, но боялся, что вы сразу положите трубку.

Немного о лингвистике. Внезапно задумался, с чего начался язык — по типу яйца и курицы. С умственной ли способности объединять в одну звуковую форму различные предметы-действия-признаки, или наоборот — c умения вычленять из общей формы нужное значение?

В пользу первого пути свидетельствует опыт детей, которые учатся говорить. Сюда же можно отнести языки малых народов: они описывают мир намного конкретнее и подробнее, чем языки больших территорий. В них меньше обобщений и относительно редки омонимы.

Противоположный аргумент: никто никогда не встречал недостроенный язык — готовый наполовину или на три четверти. Вряд ли найдётся внятный ответ: что такое в принципе «половина языка» — из чего она состоит, и чего ей не хватает, чтобы стать полноценным языком. Даже языки племён, сохранивших первобытный образ жизни, по своей завершённости не отличаются от, так называемых, цивилизованных.

Что вы об этом думаете?

Ещё просьба: не могли бы вы спросить Клавдию Алексеевну…»

Четвёртое письмо — последнее из серии посланий — я отправить не успел.

«…есть ли такое понятие — «языковое чутьё» или «чувство языка»? — интересовался я в нём. — Понятно, оно существует в обиходе, но считается ли научным термином? В моём энциклопедическом словаре такой статьи нет. Есть лишь «Языковая способность». В ней — самое общее описание. В основном, о том, что американцы считают язык биологической способностью человека, а советские лингвисты — социальной.

Знаете, что забавно? Всё это копирует расхождения американских и советских биологов в 1950-х. Американцы считали, что свойства растений определяются наследственностью. Советские, что — окружающей средой.

Но я о другом. У баскетболиста есть чувство мяча и кольца. Опытный рыбак по ударам лески легко определяет окунь попался или щука. Повар чувствует меру соли и изменения в продуктах при их приготовлении. Так же и с языками. Неважно, первый, второй или пятый язык изучает человек. Прежде чем ему запомнится хотя бы одно слово, у него появляется чувство этого языка — его музыкальной стороны. Именно поэтому мы отличим речь итальянца от речи немца, не зная ни итальянского, ни немецкого.

В детстве многие дети предпочитают говорить «колидор», а не «коридор» — им кажется, что так правильней, такое у них чувство языка. Наверное, каждый может привести свои примеры. Мне в детстве казалось, что правильней говорить не «одеколон», а — «деколон», не «аккордеон», а — «кордеон». Первая буква казалась лишней, с ней эти слова звучали не столь решительно. У вас, уверен, тоже были свои «правильные» слова, которые все остальные произносят «неправильно».

Об этом можно долго писать, но лучше встретиться и обсудить.

Спросите, хорошо?

Клавдии Алексеевне мой привет. Или поклон? Передайте то, что уместно.

Ваш сообщник А-Я».

По плану, возникшему при чтении хао-открытки, за письмами предполагалась личная встреча и примирение. Как, где, при каких обстоятельствах — готовое решение пока отсутствовало. События развивались на опережение. Утром, спустившись в холл общежития с четвёртым письмом во внутреннем кармане куртки, я ощутил внезапный прилив волнения и не сразу понял, в чём её причина.

Дело, очевидно, было в девушке, одетой в короткую бежевую дублёнку и малиновые джинсы. Она сидела на одном из кресел для посетителей — деревянном, с откидным сидением — листала какой-то журнал и бросала быстрые взгляды на выходящих. Склонённое к раскрытому журналу лицо не сразу можно было разглядеть, но серая стильная кепка, красный шарф, ботинки на высокой платформе и кожаный рюкзачок выдавали их обладательницу с головой.

Увидев её, я впал в ступор. Увидев меня, она встала и сделала шаг навстречу.

— Э-э, — произнёс я. — А вы как здесь?.. Откуда узнали?..

Ответа не последовало. Вместо него я получил фирменный скептический взгляд.

— Зайдёте? — засуетился я. — Чаю попьём!

— В другой раз, — Клавдия отвергла шикарное предложение. — Я опаздываю. Идёмте.

Мы вышли на улицу, по-утреннему серую, обыденную, безрадостную, и направились к троллейбусной остановке. Я искоса поглядывал на спутницу и запоздало ругал себя, что в пьяном состоянии проболтался, где живу (наверное, требовал вызвать такси и отвезти меня по такому-то адресу). Разговор всё не начинался. Наконец, я, включив всю доступную приветливость, спросил: может, перейдём на «ты»? Клава сухо ответила: с чего бы? На этом сеанс сближения закончился.

— Не завидую девушке, которая от вас забеременеет, — вздохнула она шагов тридцать спустя. — Вы тут же исчезнете — ищи вас свищи. И будете присылать письма с моральной поддержкой.

— Э-э! — я снова впал в ступор. — Это вы к чему?.. И, кстати, куда мы опаздываем?

Опаздывает она, а не я, тут же уточнила Клавдия.

— Или у вас есть неотложные дела?

— Да вроде никаких неотложных, — пожал я плечами, — а что?

Тогда у меня — куча свободного времени, сделала вывод она. Часа полтора-два. У неё в институте сегодня день семинарских занятий — обсуждают произведения студентов. Начало в одиннадцать. Мне придётся её подождать — могу прогуляться или посидеть в «Макдональдсе». А потом она предъявит меня своей бабушке.