— Здорово! — сама того не подозревая, Клава сняла с моей души увесистый камень. Даже если ничего не получится, мне не придётся краснеть перед памятью деда.

— Я и название придумала — «О языке — с удивлением». Как вам?

— Супер! — снова восхитился я. — В десятку! И с эссе, и с названием — то, что нужно! Можно вас ещё раз поцеловать?

— Хм. Попробуйте.

Я обнял её за плечи и нагнулся. Клавдия приподняла лицо и застыла, как оловянный солдатик, как бы показывая, что она выполняет мою просьбу и не более.

— У вас вкусные губы, — сказал я, выпрямляясь.

— Мерси. А какие они ещё могут быть?

— Я хотел сказать: с вами классно целоваться.

— Вы допускали, что может быть и не классно?

— Я вообще об этом не думал.

— У вас так плохо с воображением? Ладно, проехали, — она снова взяла меня под руку. — Вчера я кое-что забыла вам сказать. Из головы вылетело. Не знаю, какие вы там современные книжки по лингвистике читали, с каким кондовым стилем, но имейте в виду: бабушкины работы написаны прекрасным языком. И прадедушкины. И мамины. Запомнили?

— Запомнил. А куда мы идём?

— Туда, где бедным странникам дадут тарелку супа. Вперёд, сообщник!

Помимо супа бедным странникам в тот день перепали свиные отбивные с картофельным пюре, лечо и клюквенный морс. Я занял уже привычное место во главе овального стола.

— Бабуль, у меня для тебя сообщение, — сказала Клавдия-младшая за обедом. — Алфавит Миллионович — не только очередная жертва нашего гостеприимства. Он ещё какое-то время побудет моим молодым человеком. Ты же не против?

Клавдия Алексеевна деликатно кашлянула и только уточнила, что значит «какое-то время»?

— Это, бабулечка, — пояснила внучка, ловко орудуя ножом и вилкой, — правда жизни. У нас ведь как? Стоит девушке обзавестись парнем, и все начинают смотреть на него чуть ли не как на потенциального жениха. А через неделю-другую он уже никто и звать никак. К чему эти завышенные ожидания? Лучше сразу настраиваться на реальные сроки. Пока могу сказать: мы с Алфавитом умирать в один день ещё не договаривались…

Бабушка покачала головой. Я избегал встречаться с ней взглядом. И только внучка-правдорубка как ни в чём ни бывало продолжала расправляться с отбивной.

Когда встали из-за стола, моя — теперь уже официальная (пусть и временная) — девушка сказала: будем совмещать приятное с полезным. Раз мне так понравился вкус её губ, то она не может лишить меня десерта. Но нельзя забывать и о деле — ей, как драматургу и сценаристу, полагается каждый день смотреть хотя бы по одному новому фильму. Стоя рядышком перед раковиной и глядя друг на друга в зеркало, мы вместе почистили зубы. В этом было что-то сближающее — как будто у нас уже имелась своя предыстория совместно проведённых ночей. Ни одна зубная щётка не предсказала бы, что через два часа мы разругаемся в щетину.

Просмотр состоялся в комнате моего пьяного ночлега. В прошлый раз я не заметил телевизор, а он стоял, утопленный в нише шкафа, как раз напротив кожаного дивана. Видеомагнитофон поглотил очередную киноленту.

— Давайте целоваться, когда целуются герои в фильме, — предложила Клава.

— Это боевик или комедия?

— Любовная история.

— Тогда идёт.

Герои страдали от одиночества, маялись в сомнениях, переписывались-перезванивались и поцеловались всего раз — в самом конце. Всю дорогу до хэппи энда Клава предсказывала возможные сюжетные ходы: «Вот увидите: она спутает его с другим». Или: «Знаете, как он поймёт, что это — она? По её собаке!» И частенько угадывала.

Я всё ещё чувствовал себя слегка неловко, хотя и пытался изображать раскованного парня — то брал Клаву за руку, то так разошёлся, что даже обнял и потрепал удивительно мягкую ткань её полосатого свитера. Она покосилась на мою ладонь на своём плече, но ничего не сказала.

Иногда в сценаристке просыпался лингвист: Клавдия вспоминала, что хотела сказать по моей концепции (она продолжала говорить «ваша концепция). Фильм ставился на паузу.

— Насчёт зуда в мозгу, — объясняла она. — Человеку не обязательно помнить все события своей жизни. Это даже вредно — перегружает память. Мозг удаляет информацию, которую считает неважной. А когда исчезает важная информация, мозг протестует. Очевидно, слова для мозга — инструмент, который всегда должен быть наготове. Из-за этого зуд, если забыл слово. Логично?

— Логично, — согласился я. — Поздравляю: мы сделали первое открытие. Но мозг, он вообще для чего? Чтобы управлять организмом и думать — для выживания. Получается, и слова нужны человеку для выживания. Спрашивается: как человек выживал, когда ещё не умел говорить?

— Хм, — Клавдия задумалась. — Надо будет бабушку спросить. Чтобы не изобретать велосипед. И нужно всё записывать. Досмотрим фильм, и вы мне продиктуете все ваши вопросы.

— А можно вопрос по фильму: они целоваться собираются или как?

— Терпите, Алфавит, — призвала она. — Меня тоже бесит. Но это и есть искусство драматургии — вызывать в зрителе нетерпение…

Для финального поцелуя Клавдия легко скользнула ко мне на колени, а когда губы разомкнулись, так же легко попыталась высвободиться из объятий. Я её удержал. Мой взгляд пытался излучать романтическую доброжелательность, её — не скрывал пытливого скепсиса.

— Я на самом деле вам нравлюсь?

— Почему бы и нет?

— Вы — уникум! — она подалась назад, захлопала глазами и опять попыталась высвободиться. — Это что ещё за ответ? Где вас воспитывали?

— Нормальный ответ, — я снова удержал её. — Какие у меня шансы? Никаких. Остаться равнодушным, имею в виду. Вы — красивая, нечеловечески умная, зверски обаятельная. Очень добрая. Хорошо готовите. Вкусные губы. Что ещё надо? По-моему, с горкой. Можно разложить на трёх девушек, и каждая будет нравиться.

— Трёх девушек? — переспросила она, помолчав. — Вы это специально — чтобы я начала думать, как всё поделить по справедливости? Одна — очень красивая и зверски готовит, вторая — нечеловечески вкусная с добрыми губами, третья…

— У вас слишком сильное воображение.

— Отпустите меня, что вы за захватчик такой?

— Нормальный захватчик, — я попытался снова её поцеловать, но она уклонилась, и я расцепил руки.

— Прямо не знаю, как быть, — заложив руки в передние карманы джинсов, Клава прошлась по комнате, остановилась у письменного стола и резко развернулась: — Хорошо. Раз вы такой настырный, то скажите, какой вариант вы бы выбрали: быть моим молодым человеком, но без совместного лингвистического проекта, или — совместный проект, но без «молодого человека»?

— А почему нельзя и то, и то?

— Нужно расставить приоритеты.

Я задумался.

— А можно не отвечать?

— Нельзя, — отвергла она.

— Почему?

— Такой уж это вопрос, — вздохнула она философски, — хочешь-не-хочешь, а ответишь. И вы уже ответили.

— Разве?

— Если бы вы выбрали «молодого человека», то так сразу бы и сказали, — она смотрела на меня так, словно объясняла таблицу умножения. — Но вы выбрали лингвистический проект и деликатно решили увильнуть от ответа. Будете отрицать?

— Ну-у...

— Перестаньте, я ведь вас не осуждаю. Вы, как настоящий мужчина, выбрали дело. Это вызывает уважение. Но моя женская сущность оскорблена — меня, красавицу и умницу, отодвинули на задний план. Променяли на стопку учебников и копошение в словах. Отвели роль приятного приложения к интеллектуальным устремлениям.

— А если бы я ответил, что выбираю «молодого человека», но соврал? Разве было бы лучше?

— Нет, — отвергла она решительно. — Только не ложь — вот уж чего не прощаю. И это хорошо, что вы плохо разбираетесь в женщинах. Теперь я знаю ваши истинные намерения.

— С чего это я плохо разбираюсь в женщинах? — поинтересовался я уязвлённо. — Если на то пошло…

— Ох, Алфавит, что ж вы такой наивный, — Клавдия вздохнула и покачала головой. — На вашем месте человек не столь девственный, не задумываясь, ответит: «Конечно, дорогая, я выбираю тебя, а не какие-то исследования!» И не потому, что так чувствует, а из элементарного расчёта.