Я помедлила в прихожей Сары Мерфи. Теперь, наконец добившись разговора тет-а-тет с подругой Пабло Пикассо, я отчасти утратила прежнюю уверенность. Каждое слово будет напоминать о моей матери, любившей его работы. Мы поссорились незадолго до ее смерти. Последнее, что я ей сказала, – «Это не твое дело», когда она в очередной раз спросила, почему я не назначила свидание с Уильямом. «Ты – это мое дело», – ответила она.

Сара провела меня по коридору мимо элегантно обставленной гостиной со стильной мебелью и уютными диванами, кабинета и библиотеки с забитыми книжными полками, где я увидела, как Джеральд Мерфи задумчиво склонился над грудой книг.

– Чудесный дом! – заметила я, вежливо держась на несколько шагов позади.

– Мне здесь нравится гораздо больше, чем в Нью-Йорке. – Сара с улыбкой обернулась ко мне. – Очень тихо по ночам, птичий щебет по утрам… Кажется, вы говорите о вашей матери в прошедшем времени?

– Она умерла в этом году.

– Примите мои соболезнования! Вы были близки?

Сара выглядела искренне опечаленной.

– Иногда, – ответила я.

– Значит, вы были больше папиной дочкой? Как моя дочь Гонория?

– Мой отец погиб, когда мне было восемь.

В тот вечер, когда заплаканная мама зашла в мою комнату, она сообщила, что это была автомобильная авария. Дождливая ночь, лысые покрышки, поскольку не хватало денег на новые, масло на дороге. Ее слезы намочили волосы у меня на затылке. Потом, когда мы вдоволь наплакались, она достала семейный фотоальбом, заполненный в основном моими фотографиями, но на первой странице была фотокарточка, где она стояла рядом с отцом – высоким мужчиной в пиджаке и плиссированных брюках. Он покровительственно обнимал ее за плечи. Она слегка прислонилась к нему с немного растерянным видом, но оба улыбались в камеру. Это была их свадебная фотография. После смерти матери я вынула ее, заправила в рамку и поставила на книжную полку возле урны с ее прахом.

– Мне очень жаль… – Сара снова обернулась и внимательно посмотрела на меня, словно что-то оценивая. – Должно быть, вашей матери пришлось тяжело, если она так рано овдовела. Что же, давайте побеседуем.

Она отвела меня в свою небольшую гостиную наверху – уютную комнату с диваном, письменным столом и двумя креслами. Без особых излишеств. Когда она опустилась на диван, то сбросила туфли и поджала ноги под себя, как делают молодые девушки.

В юности Сара была необыкновенной красавицей, судя по нескольким фотографиям, которые я смогла найти в газетных и журнальных архивах. Пышущая здоровьем, со средиземноморским загаром, улыбавшаяся в камеру, которую мог держать сам Пикассо. Сара и Джеральд – золотая парочка «джазовой эпохи»[24].

– Итак, вы собирались поговорить о Пабло Пикассо, – сказала она. – О чем вам хотелось бы узнать? Можете сесть тут, – она указала на кресло напротив дивана.

Я села, разгладила юбку и положила на колени желтый блокнот для записок. В комнату заглянула горничная.

– Чаю? – предложила Сара. – Или чего-нибудь покрепче?

Горничная исчезла и через минуту вернулась с серебряным чайным прибором и бутылкой коньяка «Реми Мартен».

На столе у Сары лежала раскрытая книга в мягкой обложке.

– Вы читали Агату Кристи? – спросила она, заметив, как я осматриваю комнату, которая напоминала нечто вроде тайного святилища с толстыми бархатными портьерами и книжным шкафом у внешней стены, приглушавшим звуки снаружи. – Мне очень нравится «Убийство в “Восточном экспрессе”, – продолжала Сара. – Я всегда обожала поезда.

– Я действительно люблю Агату Кристи. Но если не считать метро, я никогда не ездила по железной дороге.

– Вот как? – Сара изогнула бровь. – Тогда у вас многое впереди!

Она подалась вперед и налила нам чаю, а также два бокала коньяка.

– Во Франции мы садились в «Голубой экспресс», когда не ездили на автомобиле, – сказала она. – Это был поезд от Парижа до Лазурного Берега. Джеральд иногда переодевался кондуктором, чтобы рассмешить детей… – На последнем слове ее голос пресекся.

– Мои соболезнования… – Двое сыновей Сары не дожили до подросткового возраста: Беот умер от менингита, а Патрик вскоре после этого – от туберкулеза.

– Спасибо. Прошло много времени с тех пор, как я потеряла их, но такое горе неизбывно. Приходится каждый день жить с ним. Оно просыпается вместе с тобой, сидит за столом рядом с тобой… Но вы собирались говорить о другом.

Она сделала глоток чаю и посмотрела на меня со сдержанным любопытством. Я открыла блокнот и взяла ручку.

– Пикассо ездил на поезде вместе с вами? В каком году это было? Когда вы познакомились?

Сара откинулась на спинку дивана.

– Париж, 1923 год. Мы раскрашивали сценические декорации для Дягилева[25] по проекту Пикассо – я и Джеральд. Тогда Пабло уже был широко известен, а когда знаменитый художник хвалит вашу работу… В общем, это много значило для Джеральда. И для меня тоже. Поэтому я уже была хорошо расположена к Пабло. Вы правда хотите все узнать об этом? Ну, что же… Джек послал вас с букетом, а он знает, как я люб- лю цветы. – Сара глотнула коньяку и задумчиво посмотрела туда, где порыв осеннего ветра раздул занавеску за приоткрытым окном. – Знаете, я уже давно не говорила о Пабло ни с кем, кроме Джеральда. Почему вы интересуетесь им?

– Кто же не интересуется Пабло Пикассо? Это самый крупный художник нашего века. И здесь есть личная связь: моя мама любила его работы. Его репродукции были развешаны повсюду в нашей квартире. Кроме того, мне нужна работа, и это моя лучшая возможность заняться настоящим делом. Я пишу о современной живописи. Если не получится, я буду вынуждена вернуться в машинописное бюро. Как видите, это очень важно для меня.

Правило номер два для журналиста: никогда не показывай, как тебе нужна эта статья. (Правило номер один: никогда не принимай отказ.) Но что-то в поведении Сары, в ее теплоте и спокойствии спровоцировало меня на откровенность. Я продолжила, надеясь на лучшее, и рассказала о Риде и о его журнале.

– Он поручил мне это задание, – сказала я. – Написать что-нибудь новое о Пикассо. Только он не знает, что я обратилась к вам; это мой маленький секрет.

Сара наклонилась ко мне:

– Тогда давайте посмотрим, что можно найти в каше моих воспоминаний. Мне нравится дружить с женщинами, но некоторые вещи, конечно же, останутся в тени. У всех есть свои тайны…

– Разумеется. – Я уже думала о запертых дверях и о ключах, которые их отворяют.

– Поскольку вы принесли цветы, я расскажу вам о цветах, – сказала Сара. – О Пикассо и о том, что могло бы случиться, если бы не было цветов.

Она помедлила, наклонив голову, и выдержала многозначительную паузу.

– Когда она умерла?.. Ваша мать?

– Несколько месяцев назад. Я нашла вас через нее, благодаря полоске бумаги с газетной статьей о вашей дружбе с Пикассо, которую она оставила между страницами книги.

– У нее была статья обо мне?

– Да, вырезанная из газеты и использованная в качестве закладки.

– Понятно. – Ее лицо просветлело. – А теперь поговорим о Пабло Пикассо.

Впервые я увидела картину Пикассо в окне парижской галереи в 1923 году.

Там, за пыльным стеклом, находилась обычная ваза с цветами, желтыми и оранжевыми, как созвездие маленьких солнц. Серость пасмурного дня вдруг преобразилась в нечто радостное. Момент счастья, который мог не осуществиться, но всегда находился там, за стеклом, – нужно было лишь посмотреть.

Картина завораживала своим присутствием. Нельзя было увидеть ее и воскликнуть: «Эй, вот что-то новое!» Нет. Вы видели ее и думали: «Она всегда была там». Она была такой же неизменной, как наскальные рисунки, но при этом не являлась ни древней, ни новой. Нечто вроде проявления божественности, если хотите. Нечто вечное.

– Она изменила мою жизнь, – сказал мне Джеральд за день до того, когда попросил меня прогуляться возле галереи, чтобы я тоже могла это увидеть. – Если это картина, то такими я хочу видеть и собственные.