Хотя переход к новой экономической политике, замена продразверстки продналогом были провозглашены в марте 1921 года на X съезде РКП(б), реальные последствия НЭПа население Москвы и Петрограда почувствовало не раньше 1922 года, а большая часть населения в других районах страны только к середине 1924 года. Жизнь миллионов людей в 1920‑х оставалась крайне тяжелой. По данным ОГПУ, в 1923 году голод сохранялся в 32 губерниях, при этом в 15 губерниях голодало до 30 % населения [343]. Неурожай 1924 года охватил территорию с населением около 50 миллионов крестьян и привел к голоду 1924–1925 годов примерно в 20 губерниях с населением более 12 миллионов человек [344]. Среди крестьян широкой поддержкой пользовалась идея создания Союзов трудового крестьянства (СТК) — как выразителей и защитников их интересов. ОГПУ информировало руководителей страны, что на 1924 год 2152 предприятия остаются закрытыми, жизнеспособны только 1974 из всех предприятий Советского Союза, работает лишь половина угольных шахт.
В 1925 году крупная промышленность произвела всего три четверти от довоенного объема продукции. Крайне тяжелыми оставались жилищные условия большинства рабочего населения. В 1924 году около 60 % рабочих Одессы страдали туберкулезом или малокровием. Медицинское обследование, проведенное в мае 1928 года на комбинате «Красный Перекоп» (Ярославль), выявило среди рабочих до 20 лет всего 21,6 % здоровых. Остальные 78,4 % болели анемией, респираторными, нервными и глазными заболеваниями [345].
Наконец, само пребывание у власти людей, уверенных в том, что только их взгляды, их понимание марксизма может привести Россию, а в будущем и весь мир к «царству социализма», а также полученный ими опыт в годы Гражданской войны приучали рассматривать оппонентов как непримиримых врагов. Выдающийся философ и общественный деятель Б. Рассел после посещения Советской России в мае — июне 1920 года и бесед с В. И. Лениным, Л. Д. Троцким, А. М. Горьким, А. Блоком писал:
Опыт пребывания у власти неизбежно меняет коммунистические теории, и люди, контролирующие государственную машину, вряд ли будут иметь те же взгляды на жизнь, что они имели, когда были в положении преследуемых. <…> Страна становится похожа на необыкновенно увеличенный иезуитский колледж. Любое проявление свободы запрещается как «буржуазное», но там, где нет свободы мысли, интеллект чахнет — этот факт непреложен. <…> Армия шпионов, готовая донести о любой тенденции к политическому недовольству и посадить в тюрьму его подстрекателей, — такова реальность системы, все еще открыто заявляющей, что она правит от имени пролетариата. <…> Как наша администрация в Индии, они живут под страхом народных восстаний [346].
Переход к НЭПу, допуск, пусть даже ограниченный, товарно-денежных отношений и частного предпринимательства, наличие более 20 миллионов крестьянских хозяйств («мелкой буржуазии» по терминологии марксизма) резко увеличивали этот страх перед опасностью стихийных неконтролируемых движений. Поэтому, идя на уступки в экономике, власть одновременно усиливала контроль в сфере политики и духовной жизни, расширяя и детализируя политический контроль.
В данной части речь пойдет о том, как реализовывалось намерение охватить наблюдением самые широкие круги населения страны, по каким каналам оно шло и какую информацию предоставляло.
Наконец, сложные процессы происходили в самой РКП(б). В 1918–1920 годах, по нашим подсчетам, в нее вступило около 800 тысяч человек, а выбыло по разным причинам примерно 400 тысяч человек. В годы Гражданской войны РКП(б) стала военизированной организацией. Летом 1920 года В. И. Ленин писал: «В нынешнюю эпоху обостренной гражданской войны коммунистическая партия сможет выполнить свой долг лишь в том случае, если она будет организована наиболее централистическим образом, если в ней будет господствовать железная дисциплина, граничащая с дисциплиной военной» [347]. Эта вынужденная ситуация приводила в восторг многих партийных лидеров. Еще в 1919 году известный большевик, критик и писатель А. К. Воронский в докладе на собрании Иваново-Вознесенской организации назвал партию «революционным рыцарским орденом» [348]. В 1922 году в статье «Железная когорта революции» Н. И. Бухарин именовал партию «своеобразным революционным орденом», мужественной фалангой бойцов, «в рубцах и шрамах, под славными знаменами, пробитыми пулями и разодранными штыком», которая «идет впереди всех, <…> всеми руководит» [349].
К 1921 году в партии оставалось лишь 70 тысяч тех, кто вступил в нее до октября 1917-го. Осенью 1920 года на партийных конференциях выдвигались лозунги: «Долой обуржуазившихся коммунистов, генералов, шкурников, долой привилегированную касту коммунистической верхушки!» [350] Во время чистки 1921 года из ее рядов было исключено около четверти коммунистов. Но наряду с карьеристами, взяточниками исключались выходцы из других партий, из интеллигенции, раздражавшие окружающих проявлением инакомыслия.
Человек высоких нравственных качеств А. П. Спундэ, председатель Вятского губисполкома, член партии с 1909 года, писал 25 августа 1921 года жене, члену партии с 1907 года, А. Г. Кравченко об участии в комиссии по чистке партии: «Только что пришел с тяжелого заседания, когда всякого человека со средним образованием стремились исключить… Большинство предложений об исключении провалил. <…> Если дело пойдет так и дальше, выйду из комиссии — не хочу нести ответственность за такую работу» [351]. Серьезные сомнения в способности партии решать сложные задачи в новых условиях испытывал В. И. Ленин. В марте 1922 года он пишет секретарю ЦК В. М. Молотову:
…партия наша является теперь менее политически воспитанной <…> соблазн вступления в правительственную партию в настоящее время гигантский. <…> В настоящее время пролетарская политика партии определяется не ее составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией. Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решение будет зависеть уже не от него [352].
Эти опасения лидера партии полностью оправдались в дальнейшем в результате внутрипартийной борьбы в руководстве и массового приема в партию сотен тысяч рабочих, в большинстве своем являвшихся вчерашними крестьянами, в ходе двух так называемых «ленинских призывов» 1924 (примерно 240 тысяч) и 1925 годов. В результате в 1927 году по уровню образования 26 % коммунистов были самоучками, 63 % имели начальное образование [353]. Большинство этих людей было готово к полному и беспрекословному подчинению директивам ЦК.
На деле имелось еще одно крайне важное соображение. О нем Сталин откровенно писал Ленину в личном письме 22 октября 1922 года:
…мы успели воспитать среди коммунистов, помимо своей воли, настоящих и последовательных социал-независимцев, требующих настоящей независимости и расценивающих вмешательство Цека РКП как обман и лицемерие со стороны Москвы. Мы переживаем такую полосу развития, когда форма, закон, конституция не могут быть игнорированы, когда молодое поколение коммунистов на окраинах игру в независимость отказывается понимать, как игру, упорно принимая слова о независимости за чистую монету и также упорно требуя от нас проведения в жизнь буквы конституций независимых республик. <…> Если мы теперь же не постараемся приспособить форму взаимоотношений между центром и окраинами к фактическим взаимоотношениям, в силу которых окраины во всем основном безусловно должны подчиняться центру, <…> то через год будет несравненно труднее отстоять фактическое единство советских республик [354].
