Печать обуржуазилась <…> в ней нет ничего революционного, <…> это вы хотите сдружиться с меньшевиками, это вы хотите продать рабочий класс, это вы сосете нашу кровь. <…> Мы на все пойдем, даже в подполье (как раньше), чтобы не дать вам убить революционность в рабочих. <…> Мы коммунисты-ленинцы, вы же лже-коммунисты. <…> Долой Бухарина-кулака. Долой кулацкий ЦК. Да здравствует вторая революция в СССР, которая окончательно укокошит оживших после Октябрьского удара буржуев [1228].
Другие пришли к выводу о невозможности навязывания огромному большинству народа коммунистических идей и лозунгов; о необходимости либерализации режима. Весной 1927 года в московском кинотеатре «Уран» были найдены рукописные странички, по всей вероятности забытые там комсомолкой Е. Бойбаковой. Их доставили в ОГПУ и переслали оттуда в ЦК В. М. Молотову. Среди документов находилось заявление девушки в комсомольскую организацию Промышленно-экономических курсов: «Прошу исключить меня из ВЛКСМ, принимая во внимание следующее: я страдаю неверием в дело комсомола и не готовлю из себя члена партии. Теория комсомола и идея Ленина дороги мне, но ввиду малого применения их к жизни поселили во мне пессимизм… Благодаря вышеуказанным причинам считаю мое пребывание в комсомоле нечестным… 27 сентября 1926 года».
В заметках дневникового характера девушка проанализировала острые вопросы политической ситуации, которые ее волновали, и сгруппировала их по 22 пунктам, в том числе:
6. У нас большой отрыв от масс. Возьмем вождей: заперлись в Кремле и капут, устроили свой мирок… 9. Зачем такой неразвитый человек, как Калинин, сидит в Правительстве? Ему пишут доклады и приветственные слова. А он читает или зубрит. Для чего это? 10. Нет ни одного бескорыстного борца. Разве это так и надо? Партийный человек должен всем жертвовать для партии, а у нас наоборот. 11. Мужик до сих пор не грамотен, а рабочим и сейчас не лучше живется. Не культурность; массы до сих пор не сознательны. Не знают путем всюду к чему идут они и почему нет равенства. 12. Брожение в массах большое… В провинциях диктатура не больших кучек, которые прижимают массы… 14. Частному капиталу больно волю дали… 15. Свои деньги отослали в Англию… которая, я больше чем уверена, не нуждается в этом. Они приезжают сюда одеты что НЭП-маны, значит есть чем питаться… 17. Союз рушится… Хозяйство производит мало, запасов нет, добывающая промышленность не развита, богатство пропадает даром, масса заводов стоит. Цены завинчены на все. Настроение крестьян ни ахти какое. При первой попытке войны мы [будем] раздавлены чудовищем капитала… Безработица колоссальная. Производить продукты нечем. Импорт превышает экспорт. 18. Ошибки Госплана ведут к огромному упадку хозяйства, который исправим не скоро [1229].
Комсомолец Петровский из Лужского уезда Ленинградской губернии писал в ЦК ВКП(б) в 1927 году:
Коммунисты посредством диктатуры пролетариата хотят построить социализм. Но это сделать нельзя. <…> Ибо какая бы диктатура ни была, а 150 000 коммунистов не могут заставить 140 милл. населения ломать уклад жизни и жить по-новому. <…> Крестьяне будут довольны тогда, когда будет соответствие цен с промтоварами, не будет товарного голода <…> не будем гноить б. помещичьи дома <…> сады, где раньше были яблоки, а теперь они запущены [1230].
В подобных рассуждениях звучали предложения о постепенном отказе от монополии печати, о смягчении диктатуры пролетариата и тому подобных шагах [1231]. Элементы политического инакомыслия, безусловно, проникали и в чекистскую среду. К сожалению, мы почти не располагаем материалами о реальных политических настроениях сотрудников ВЧК — ОГПУ. Однако нет сомнений, что при всем тщательном отборе в эти органы чекисты в политическом отношении не составляли однородной массы. В подтверждение этого тезиса можно привести ряд косвенных доказательств.
18 марта 1921 года группа коммунистов — сотрудников Кушкинского отделения Особого отдела Туркестанского фронта направила большое письмо в ЦК РКП(б). Размышляя о творящихся в карательных органах беззакониях, расстрелах, они, в частности, писали: «В них (сотрудниках карательных органов. — В. И.) развиваются дурные наклонности, как высокомерие, честолюбие, жестокость, черствый эгоизм и т. д., и они постепенно… откалываются от нашей партийной семьи, образовывая свою особенную касту, которая страшно напоминает касту прежних жандармов. Партийные организации на них смотрят, как на прежнюю охранку, с боязнью и презрением. <…> Являясь бронированным кулаком партии, этот же кулак бьет по голове партии» [1232].
Выше уже упоминалось весьма недоброжелательное отношение многих руководящих чекистов к НЭПу. В дневнике И. И. Литвинова, выдержки из которого уже приводились, есть запись от 18 января 1922 года: «Читал <…> лекцию после каникул в ВЧК. На мой вопрос, кто выиграл от революции, получились самые разнообразные ответы. Общий вывод — никто. И это в школе ответственных работников ЧК» [1233]. Не случайно, часть работников центрального аппарата ОГПУ и Московского ГПУ в ходе дискуссии конца 1923 — начала 1924 года голосовала за троцкистскую оппозицию [1234]. Доказательством политического инакомыслия чекистов могут служить и факты, которые, возможно, не были единичными, например бегство за границу Г. С. Агабекова и встреча Я. Г. Блюмкина с Троцким. Материалы политического контроля убедительно показывают существование широкого спектра политических настроений в российском обществе на протяжении всего исследуемого периода. Безусловно, коммунистическая партия и советская власть имели реальную социально-политическую опору, прежде всего в рабочем классе, определенной части крестьянства и интеллигенции. Их сторонников воодушевляло стремление к социальному равенству и справедливости, мечта о построении бесклассового общества. Но активный слой борцов за новую власть был не так уж велик. К тому же в 1920‑х годах часть этих людей, функционеров правящей партии, под влиянием реальных обстоятельств разочаровалась в революционных идеалах в целом или в способности данного руководства претворить их в жизнь.
Конечно, развитие политических настроений в обществе не было однолинейно направленным. Если одни на протяжении 1920‑х переходили в оппозицию к существующему режиму, отказываясь от своих прежних взглядов, то одновременно шел и процесс распространения и укрепления доверия и поддержки коммунистического руководства страны, особенно в молодежной среде. Этот процесс можно объяснить комплексом причин: определенной стабилизацией общественной и частной жизни; идеологической обработкой населения, особенно в армии; возможностями реализовать свои способности и желания, вырвавшись из традиционной среды и войдя в слой нового государственного чиновничества в широком смысле этого понятия (партийные, советские, хозяйственные, военные работники; деятели культуры, науки, техники и т. д.); привлекательностью лозунгов социалистического и коммунистического будущего и т. д. В этих условиях политические настроения и убеждения являлись, в одном случае, результатом сознательной убежденности в правильности официальных идей; в другом — принятия их на веру без глубоких личностных размышлений; в третьем — объяснялись готовностью соответствовать требуемому властью идеологическому стереотипу.
При этом и в годы Гражданской войны, и в 1920‑х годах для различных слоев населения (рабочих, ремесленников, мелких торговцев, священнослужителей, крестьян, студентов, интеллигенции, так называемых «бывших» и т. д.) сохраняли свою привлекательность политические убеждения монархического, либерального, социалистического толка, имевшие четкую антикоммунистическую направленность. Некоторые стремились к распространению своих взглядов, участвуя в нелегальных политических организациях.
