Он встал из-за стола и подошел к окну. Внизу сержанты насиловали аккумулятор, пытаясь завести чинимую ими отдельскую автомашину.

– Никак не могу привыкнуть к убийствам, – пояснил свой сволочизм Марат. – Инкассаторы, шофер – все молодые ребята, у каждого дети есть. Сволочи!

 Он вернулся за стол, и в который раз стал разглядывать ориентировку, подсознательно пытаясь извлечь новую информацию из ее текста.

– Кто-то же должен был их видеть? Где-то они должны были след оставить? Затаились где-то. Будем отрабатывать район, села, пастбища – короче, не соскучишься! Как у нас говорят: «Сидя не станцуешь!» – устало посмотрел на меня Марат.

 Молдокулов любил цветисто приукрасить свою мысль – восточной пословицей или поговоркой.

– Все, все, – прихлопнул он ориентировку к столу ладонью. – Бай хвалится скотом, а бедняк мечтами, – рассмеялся Марат. – Кстати, «об выпить рюмку водки» – сейчас мы с тобой по маленькой, – извлек он из сейфа початую бутылку водки и стопки, – по-бедняцки так, пробуждения аппетита ради. А потом ко мне домой! Милана будет рада увидеть тебя! Заночуешь и поедешь! – утвердил он сегодняшний распорядок. – В горы, значит. В горах сейчас хорошо, – закрыв глаза, покачал головой Молдокулов, то ли представляя, как в горах действительно хорошо, то ли прислушиваясь к звуку заработавшего за окном двигателя милицейской автомашины.

 Плов, приготовленный женой Марата Миланой, был необыкновенно вкусным! Желтые от тушеной моркови крупинки рассыпчатого риса, сдобренные сладостью урюка и кислинкой ягод барбариса, кусочки сочной, слегка поперченной баранины стремительно исчезали во рту, оставляя устойчивое, желанное для проголодавшегося организма послевкусие. Такого обильного, по-восточному неторопливого насыщения я, привыкший к быстрым холостяцким перекусам, давно не испытывал.

 В конце концов, слегка осоловев от сытости, мы с Маратом передислоцировались из дома в сад, где все было приготовлено для чаепития. Под развесистой яблоней, на дощатом помосте, застеленным светлой кошмой, был устроен дастархан: фрукты, конфеты россыпью, несколько видов варенья в вазочках, многообразие сладкой печености… Все это, окруженное по периметру одеялами и подушками, образовывали в совокупности этакие римские лектусы – своеобразные лежачие места для неторопливого, благоприятственного употребления кушаний и напитков, в отличие от античных времен сооруженные не в триклинии – специальном помещении для трапез, а под открытым небом.

– Павлинов вот нет еще! – засмеялся Марат, наблюдая как я, сняв обувь, с наслаждением разлегся по другую сторону римского дастархана. – Бараний жир, может ты это в своей Москве и подзабыл, после еды быстро застывает в полости рта: горячий чай после плова с бараниной – это просто святое! – прихватив под бок подушку, стал он разливать в пиалы духовитый чай. – А завтра тебя подвезут, – тут же отхлебнул из пиалы Марат. – Машина завтра в ту сторону пойдет, – уточнил он и потянулся, зажмурившись от удовольствия: от вкусной еды, от глотка хорошо заваренного чая, от вечернего покоя садовой прохлады, навязчиво пахнущей созревающими яблоками…, став на мгновение похожим на только что полакомившегося мышкой кота.

– Будет полегче, надеюсь, что через два-три дня, я по делам на «ключи» загляну, а потом и к тебе на ледник заберусь. Аллах милостив, поохотимся! – продолжил Марат, все также по-кошачьи жмурясь, возможно, предвкушая эту самую охоту – достойное времяпровождение для мужчины! – А то потом не до этого будет! Мне надо в горах встретиться кое с кем, переговорить…

– Встретиться в стойбище с какой-нибудь апа5, сына которой ты в свое время из дерьма вытащил, – предположил я. – Она перескажет тебе все свежие сплетни ближайших пастбищ, охарактеризует всех приехавших и приезжавших ранее родственников, доложит о посторонних, побывавших в гостях…

– Ну, примерно, что-то вроде этого, – не стал отнекиваться Марат. – И вот еще что – через неделю у нас тут кое-какое самодеятельное празднование намечается, энэнс6… – вдруг матерно расцветил он окончание фразы и, отставив пиалу, выковыривая из кармана пачку сигарет, неожиданно спросил. – Ты, вообще, слышал что-нибудь о восстании киргизов и казахов в Семиречье, а? В частности, здесь, в Прииссыккулье, в 1916 году?

– Да так, кое-что, краем уха.

– «Кое-что, краем уха!» – укоризненно покачал головой Марат. – В августе 1916 года здесь в Кызыл-су, в Покровке по-тогдашнему, да еще в тридцати русских селах Прииссыккулья произошла самая настоящая резня – толпы восставших, обезумевших от безнаказанности киргизов грабили, жгли дома, убивали русских стариков и детей, насиловали женщин. По разным источникам погибло тогда только в Прииссыккулье до двух с половиной тысяч мирного населения из числа русских переселенцев! А еще тысяча, в основном молоденьких девушек, была уведена в горы и пропала без вести! Сожжены и разграблены были многие сотни хозяйств! Русские мужики, способные защитить свои семьи, в это время воевали на германском фронте, а инородцев, к которым в то время по царской терминологии относились и мои соотечественники, в армию не забирали.

 Он закурил сигарету и сделал первую, самую вкусную затяжку, добавив в яблоневый аромат чаепития явственный табачный дух.

– Почти каждый год в начале августа, – продолжил Марат, – несмотря на то, что в конце месяца у нас значится официальное празднование Дня независимости, находятся умники, пытающиеся организовать сходки, шествия, используя как предлог годовщину тех кровавых событий, как они считают, дату зарождения национально-освободительного движения киргизов! Я ничего не имею против празднования чего-либо, тем более национально-освободительного! Но уж больно повод неоднозначный, сомнительный!

 Я заметил, что домашняя расслабленность Марата сошла на нет: сходство его с полакомившимся котом, отдыхающим после трудов насущных, исчезло окончательно.

– Естественно, – возобновил он повествование, – спустя некоторое время после начала восстания, последовала жесткая реакция властей страны, к тому времени уже два года воевавшей с Германией – была проведена жестокая карательная экспедиция. Ожидаемая реакция, не правда ли? – взглянул на меня Марат – слушаю ли? – Солдаты и казаки сотнями расстреливали безоружных инородцев, вооружали оставшихся в живых жителей русских сел, которые в свою очередь, грабили, вырезали киргизов целыми семьями. Согласно царским источникам со стороны киргизов погибло тогда многие десятки тысяч человек! Многие сгинули в горах: под лавинами, на перевалах, в трещинах ледников, стараясь в спешке, бросив большую часть имущества и скот, уйти через сырты7 в Китай.

– В бытность свою я находил в концевой морене8 у ледника Ашу-Тор ржавые стремена, – вставил я.

– На леднике Ашу-Тор, на пути к перевалу, – кивнул мне Марат, – поздней осенью 1916 года, как рассказывали деду местные, жившие здесь в то время, во время сильнейшей пурги, не сумев преодолеть трещины, погибли вместе с лошадьми несколько киргизских семей, пытавшихся уйти в западный Китай! Постой, ты…, – пожевал губами, подбирая слова. – Какие еще, к чертям, ржавые стремена? Там весной-осенью дожди чуть ли через день! Да за сто лет стремена несколько раз успеют вытаять, ржа их съест напрочь, камнями в пыль перемелются! Скорее всего, ты видел, если не врешь, следы другого, более позднего каравана! – утвердительно в очередной раз кивнул мне Марат. – В 1938 году лихие люди на сорока лошадях и верблюдах шли через этот перевал, возвращались с грузом мануфактуры из Китая. Не прошли. И тебе еще очень-очень повезло что-то увидеть – ледник быстро уничтожает любые следы. Через восемьдесят с лишним лет увидел? Повезло! Наверно, стремена от седел тех, кто в самую глубину, до самого дна трещин провалились! – покачал он головой. – Тот караван, который в 38-м году, так же, как и другой столетие с лишним назад накрыла на леднике пурга – кто-то в снежной круговерти потерял ориентацию и провалился в трещины, другие, посмотрев на такие дела, зас…ли идти дальше и, просто-напросто, замерзли насмерть. В общем, перевальчик непростой, тот еще – погибли там все, никого не осталось!