«Кем я вижу – раздраженно повторяю про себя – Спросил бы, я вообще себя вижу сейчас? Осядешь, содержать… Сговорились они с Грозиным что ли?»

– Молчишь – расценивает мое замешательство как капитуляцию. – То-то же. Учиться надо, с работой разобраться, иначе так и будешь от таких вот Грозиных зависеть. Думай, Ляль, решай. Завтра к вечеру жду ответ.

Отец уезжает, оставив на столе остывший кофе, а мы с сестрой еще долго сидим на кухне, думая каждая о своем. Ситуация, когда любой разговор не имеет смысла и мы молчим.

– Кто-то умер? – заходит на кухню Алекс.

Одновременно с Сашкой одариваем его взглядами, полными осуждениями.

– Нет, просто сидите в тишине, я думал… – осекается он, нарвавшись на вторую волну осуждения – все, все, я в офис.

Межницкий уходит, а мы с сестрой пытаемся вернуться к нашим ежедневным заботам. Если у Сашки с этим полный порядок, то у меня что ни шаг, то затык. Пытаюсь помогать, но, поняв, что просто мешаюсь – ухожу к себе в комнату.

Настроение на нуле. Так себе из меня помощник… но не это меня беспокоит. Внутри грызет все своими острыми зубками осознание, что прав отец. Грубо и честно – в его стиле.

«И не только отец прав – шепчет внутренний голос, но эту мысль я заталкиваю поглубже».

– Еще чего, прав он! Вот как выйду замуж… Точно! И свадьбу в его клубе устрою! Пусть любуется, какая я красивая и… Да, кто он такой вообще?! – падаю на кровать, осознавая, что не такая уж это плохая идея – замуж.

Лялька

Весь день Сашка меня не беспокоит. Видимо, расценила мой уход, как попытку остаться одной и Весь день Сашка меня не беспокоит. Видимо, расценила мой уход, как попытку уединиться и обдумать отцовское предложение.

– Завтра к вечеру – проговариваю одними губами – к вечеру…

Сверлю глазами потолок, слежу за облаками, что помещаются в окно, благо сегодня солнечно. День и правда, хороший, почти весенний и это в середине-то февраля. Мысли о погоде и ранней весне отвлекают, я незаметно засыпаю, просыпаюсь, а дальше все повторяется по кругу. Из комнаты не выхожу, здесь тихо, тепло. Мне даже приходит в голову дикая мысль, что если вот так долго лежать, то можно ничего и не решать. Ведь должно же там все само решиться? Без меня?

Так и лежу.

Иногда плачу, а потом снова засыпаю. Сон получается тревожный, болезненный. Ультиматум отца, снисходительный тон Грозина и рыжая Ника… Во сне мне больно, даже больнее, чем в реальности и я рыдаю. Забыв о гордости, умоляю Пашу не бросать меня и кричу, когда он уходит. Кричу так сильно, что срываю голос… Делаю все, на что никогда бы не решилась наяву и просыпаюсь. Просыпаюсь, потому что начинаю задыхаться, от застрявшего в горле крика.

«Он изменил мне, предпочел другую – горькая правда прорезает сознание словно нож – и я не смогу его простить. Никогда!»

– Видеть его не хочу!

Откинув плед, я вскакиваю с кровати и, переодевшись в спортивный костюм, как единственную не помявшуюся в сумке вещь, выскакиваю из комнаты.

– Систер, я по делам – кричу Сашке, пробегая мимо кухни.

– Стоять! – летит мне в спину, но я не слушаюсь.

Нельзя. Если приняла решение – надо действовать, и я действую. Хватаю в прихожей куртку, рюкзак и выскакиваю во двор. Не теряя ни минуты, забираюсь в машину и завожу двигатель. Успеваю проехать метров пять, когда в зеркале заднего вида, замечаю, как сестра, выбегает на порог. Сашка в гневе. Грозит мне кулаком, ругается, а после также быстро возвращается в дом. Телефон в рюкзаке оживает мгновенно, и я уже знаю, чье имя увижу на экране. Не отвлекаясь от дороги, запускаю руку в рюкзак и отвечаю.

– Сань, прости, я все потом объясню – выдаю в трубку извиняющимся голосом.

– Скажи, куда и я тебя не поколочу, когда вернешься.

Судя по строгому голосу сестренки, ничего хорошего меня по возвращении домой не ждет. Только сейчас меня больше пугает другое. Я очень боюсь, что если откроюсь, она начнет меня отговаривать.

– Обязательно поколотишь меня, систер, но потом – отвечаю почти с улыбкой – Я тут подумала, он прав, Сань, пора взрослеть. Пожалуйста, дай мне это сделать.

Отключаю телефон и уверенно мчусь в клинику. Я не хочу связывать свою жизнь с предателем.

– Не хо-чу! – со злостью хлопаю ладонями по рулю.

Ребенок усложнит все, и речь не о моем комфорте, учебе, карьере. Как раз ради этого я никогда бы не отказалась от ребенка. Причина – он, Павел Грозин. Рано или поздно соблазн рассказать ему о ребенке возникнет, и дело не в честности и карме. Мне на это плевать, как и на Грозина. Просто я очень хорошо знаю, каково это – не помнить и не знать одного из родителей. Гоню от себя болезненные детские воспоминания и заезжаю во двор клиники, где наблюдаюсь уже четыре года.

Перед тем как зайти в кабинет врача, я долго слоняюсь по коридору, пережидая всех, кто пришел по записи и изучаю плакаты на стенах. Сомнений, в том, что я поступаю правильно, нет.

– Здравствуйте, Ольга Ивановна – сажусь напротив женщины и уверенно выдаю сто раз отрепетированную фразу: «Я хочу сделать аборт».

В этот момент я готова ко всему. Долгие уговоры и рассказы, как это прекрасно, быть мамой. Страшилки о бесплодии и муках совести…

Но вместо этого получаю в ответ молчание.

Ольга Ивановна вздыхает, чуть касается тонкой золотистой оправы очков и тянется к стопке бланков.

– Решила, значит – произносит еле слышно и начинает не спеша заполнять направление.

Я, не отрываясь, смотрю, то на скользящую по бумаге ручку, то на кипельно-белый халат врача и ничего не понимаю. Где вопросы? Осуждение? Где, в конце концов, та уверенность, с которой я сюда летела?

«Нет, нет, нет! – стучит в висках, пока пальцы пытаются соскрести тонкую бумажку со стола».

Я почти встаю со стула, когда Ольга Ивановна озвучивает долгожданный вопрос: «Парень бросил?»

Киваю в ответ, и почему-то не двигаюсь. В голове появляются предательские мысли, что еще не все потеряно. Грозин одумается… не сейчас, конечно, через недельку-другую… Может не спешить?

– Так вот, что я тебе скажу, Оля. Мужики в жизни не главное, да и молода ты еще, встретишь свое счастье, а вот с детьми – женщина делает паузу.

– Что с детьми? – нервно сглатываю я.

– По правилам я обязана предупреждать пациентов, что с отрицательным резусом повторная беременность может быть тяжелой. Хорошо, если выносить удастся. Да, и группа крови у тебя редкая. Случись что…

– Это точно? – не верю услышанному.

– В твоем случае да, срок большой и риски уже есть. Если бы успели на 5–6 неделе.

Ольга Ивановна еще что-то рассказывает, но я уже не слушаю. Голова начинает болеть так, что еще немного и лопнет. Почему мне не сказали раньше?! Все молчали! Врач! Отец! Буркнув дежурное «подумаю», запихиваю скомканное направление в карман, и покидаю кабинет.

«Отец! Надо позвонить ему и узнать! Почему не говорил?»

На ходу накидывая куртку на плечи, выскакиваю из клиники. Холодный ветер распахивает пуховик, пробирается под легкую толстовку, и я почти бегом добираюсь до машины, чтобы спрятаться в теплом салоне. Уезжать не спешу. Сижу, сморю на здание больницы через лобовое стекло, привожу в порядок мысли, а потом, тянусь к мобильному. Номер отца нахожу сразу и тыкаю отогревшимся пальцем в экран.

– Ты знал, что у меня отрицательный резус? Знал, чем я рискую, предлагая аборт? – вываливаю претензии сразу, как только заканчиваются гудки.

– Про резус знал, – немного растерянно говорит отец – какие риски? Ляль, ерунду не говори только! Как в каменном веке живешь, честное слово. В современном мире все решаемо, медицина давно ушла вперед… В конце концов, мать твоя двоих родила и ничего.

Никак не комментирую его ответ. Говорит искренне, а главное, верит, что все будет так, как сказал Лисицкий. Не верю только я.

– Мама поэтому умерла после аварии, да? – спрашиваю, поднимая запрещенную в нашей семье тему.