— Никогда! — кричу я, пытаясь разорвать его штаны и вырваться из его хватки.

Но он всего лишь стягивает с меня трусики, так медленно, что я начинаю ощущать, как внутри у меня что-то сжимается.

Когда моя попка полностью обнажается, он опускает на нее свою большую ладонь и сильно шлепает, звук отдается эхом, как выстрел.

Я единственный ребенок в семье, и никто из моих нежных, добрых родителей никогда в жизни меня не шлепал. И оказывается, это было очень больно.

— Ты гребаный урод! — взвыла я.

— Ты имеешь в виду папочка, — поправляет он, и снова шлепает меня по попке. Это так же чертовски больно, как и в первый раз, и я ерзаю задницей в агонии. Он прижимает меня к своим бедрам, и я чувствую покалывание в сосках, означающее, что у меня вот-вот начнет сильно выделяться молоко.

С каждым шлепком его руки по моей заднице покалывание в сосках усиливается, и я чувствую, как на сосках скапливаются капли молока, которые теперь медленно вытекают из моих набухших грудей.

— Ой, ладно, черт возьми! — я жалуюсь Андерсону. — Я знаю, что ты размером с гребаный холодильник, но не обязательно шлепать меня так сильно!

— Я буду шлепать тебя, пока ты не перестанешь вести себя как соплячка, — рычит он на меня, и как, черт возьми, справедливо, что его голос звучит так, когда он буквально спустил мои трусики до лодыжек?

Из моей груди теперь течет молоко, капая на брюки от его дорогого костюма, пропитывая их молоком.

Он тоже не останавливается, его большая рука опускается на мою задницу снова и снова, и я мяукаю и вою от боли, капли молока стекают по моей грудям, вниз по животу.

— Ладно, ладно, спасибо тебе, папочка. Я буду хорошо себя вести, папочка, — угрюмо говорю я, чтобы он перестал, и он снова поднимает меня на ноги.

— Я все еще чувствую, как твердеют твои груди, — говорит он. — А теперь сядь ко мне на колени и дай мне все исправить.

Но я уже на ногах и вырвалась от него, поэтому начинаю злиться и уходить, слегка прихрамывая из-за боли в заднице.

— Скорее, я уйду отсюда, и ты меня больше никогда не увидишь, — кричу я в ответ.

Черт побери, я думала, что это просто немного дерзости на прощание, но когда слышу, что он встает со стула, и я начинаю бежать.

Я хорошо знаю его сад и бегу как можно быстрее мимо рядов идеально подстриженных цветов и живых изгородей. Все выглядит так безупречно, но Андерсон ведет себя как настоящий придурок, поэтому я специально задеваю цветы, сбивая лепестки на землю. Он молчит, но я слышу его шаги совсем близко за собой.

Если я доберусь до садового домика, возможно, смогу найти что-то, чтобы его остановить.

Я мчусь мимо мраморного фонтана, моя статуя королевы Елизаветы величественно возвышается рядом с ним, но он слишком быстр.

Черт. Похоже, у меня не получится его остановить.

В отчаянии хватаю первый попавшийся садовый инструмент. Грабли. Это должно его остановить. Верно?

Я разворачиваюсь и замахиваюсь граблями на Андерсона, попадая ему по плечу и разрывая его шелковую рубашку. Тяжело дыша, я замираю от увиденного.

Он бросает на меня испепеляющий взгляд льдисто-голубых глаз

— Похоже, мне придется сделать что-то большее, чем просто надавать тебе по заднице, — говорит он, а затем вырывает грабли. Я не успеваю отпустить их и падаю прямо на него, намочив перед его рубашки. Он кладет одну руку на перед моей сарафана, а другую на мою больную задницу, подхватывает меня и валит на спину, практически выбивая из меня дыхание.

Затем он разрывает на мне платье, даже не пытаясь расстегнуть пуговицы, садится по обе стороны моих бедер, плотно прижимая их друг к другу.

Он одним движением расстегивает застежки на моем бюстгальтере для кормления, и мои налитые груди вываливаются наружу. На мгновение он просто смотрит на меня, его глаза переключаются с одной груди на другую.

— Начну с правой, — говорит он.

Как, черт побери, этот огромный придурок узнал, что именно правая грудь всегда тяжелее и больше наливается молоком?

Затем его большая рука обхватывает мою спину, он склоняет голову и начинает слизывать молоко с моего соска. Я чувствую, как внутри меня нарастает стон.

— Ммм, Боже, Поппи, — говорит он. — Сейчас я буду доить тебя, но через девять месяцев ты снова будешь такой же полной и набухшей.

— Что за черт, Андерсон, — выдыхаю я, пытаясь сесть. Я хватаю его за воротник и тяну за галстук обеими руками, отчаянно пытаясь задушить его, но он берет мои руки в свои огромные ладони, вытягивает их над моей головой и прижимает к земле, оставляя мою грудь обнаженной для него.

Он обводит языком мой правый сосок, затем берет его в рот. На одно потрясающее мгновение я чувствую это жгучее, покалывающее давление, а затем мягкий поток блаженного облегчения, когда мое молоко начинает вытекать в рот Андерсона. Я не хочу доставлять этому придурку никакого удовольствия, но не могу удержаться от стона облегчения, даже когда напрягаюсь, пытаясь освободиться из его хватки. Андерсон медленно и осторожно сосет, принимая мое молоко, облегчая мучительное давление. Молоко начинает вытекать и из моей левой груди, и я смотрю, как оно стекает ручейками, собираясь у уголка его рта.

Он поднимает взгляд, затем перемещается к моей левой груди. Молоко брызжет во все стороны, и он быстро прикладывается к ней, глотая, пытаясь не упустить ни капли. Жар от прикосновений Андерсона пульсирует по всему моему телу, и то, как он сжимает мои бедра своими ногами, только усиливает это давление, вызывая еще более сильную пульсацию.

Это приводит меня в ярость, и я изо всех сил пытаюсь вырваться из его хватки, молоко стекает по моим грудям, в ложбинку у основания шеи и вниз по животу.

— Я не хочу! — визжу я, хотя облегчение в моих напряженных, налитых грудях восхитительно.

— Ты будешь делать то, что скажет твой папочка, — строго говорит Андерсон, раздвигая мои бедра своим коленом.

— Ты сошел с ума! — кричу я, но он лишь достает маленькую тканевую прокладку для груди и засовывает ее мне в рот.

— Поппи, ты сводишь меня с ума, — рычит он. — Попробуй, что ты со мной сделала. Сейчас же попробуй.

— Не буду, — хочу сказать, потому что я не собираюсь делать то, что хочет Андерсон, только потому что он почти семи футов ростом и сложен, как задняя часть грузовика. Но я не могу говорить с прокладкой для груди во рту. Я чувствую на ней вкус чего-то, что не является моим молоком. Я чувствую соленый и сладкий вкус на языке и вдруг понимаю.

Это Андерсон.

Я делаю глубокий вздох и стону, пока Андерсон разрывает остатки моего платья.

— Ты получишь еще много такого, капризная девчонка.

Я пытаюсь вырваться, но деваться некуда. Он грубо срывает с меня трусики, они невероятно мокрые, а бедра скользкие.

В его ярко-синих глазах сверкает зловещий огонь, и, черт возьми, он гораздо привлекательнее, чем должен быть мужчина, который только что оставил мне ссадины на заднице.

Одна его рука удерживает грудную прокладку в моем рту, принуждая меня сосать ткань, в то время как другая рука скользит по моему бедру. Я поднимаю голову насколько могу, чтобы увидеть, как капля молока скатывается вниз по моему мягкому животу и исчезает между бедер.

— Это мое, Поппи. Твое молоко будет принадлежать мне до тех пор, пока я не оплодотворю тебя и ты не родишь еще одного ребенка, — стонет Андерсон.

Затем он опускает голову между моих бедер и слизывает каплю. Я невольно выгибаю спину, отрываясь от пола когда Андерсон умело ласкает мою киску.

Он вводит в меня один палец, издавая смущающе громкий звук, а когда вставляет другой, я клянусь, что его пальцы больше, чем некоторые члены, которые у меня были.

Молоко все еще течет, скапливаясь на моем животе. Я всегда стеснялась своего мягкого животика, растяжек, но Андерсон убирает руку от моей киски и проводит ею по моему животу, болезненно сжимая мои изгибы.

— Все это тело мое, — предостерегающе говорит он, проводя влажными пальцами по моему животу.