— Приходи ко мне работать, — говорю я. — Я бы хотел, чтобы ты работала моим консультантом по искусству, — она заливается смехом.

— О, Андерсон! К черту это. Я не гожусь для этого. Не пытайся быть хорошим. Тебе это не идет.

Ее язык снова высунулся, на этот раз, чтобы провести по ободку. Я чувствую, как мой член дергается в штанах, наблюдая за движением ее розового язычка.

Но я знаю, что я не хороший. Я не предлагаю, потому что я хороший.

Я хочу Поппи. Я хочу, чтобы моя рука забралась под ее платье, чтобы ее киска была открыта для меня, чтобы ее живот был наполнен еще одним ребенком. Я хочу трахать ее и размножать. Я хочу дочь моего лучшего друга, хотя не должен.

Я знаю Поппи всю ее жизнь. Она всегда была таким умным ребенком, умела выделять уникальные ароматы разных сортов фиалок так, что я смеялся над ее сообразительностью. Тогда я считал ее просто ребенком.

Когда она была подростком, я несколько лет жил за границей, управляя нашими международными офисами, и когда я вернулся, Поппи только-только исполнилось 18. И все изменилось, когда я снова увидел ее. Длинные светлые волосы, надутые губки, дерзкий взгляд, яркий купальник.

Внезапно я перестал чувствовать себя ее дядей. Я влюбился сильно и быстро.

И вот спустя семь лет я не могу перестать хотеть Поппи.

— Мне действительно нужен консультант по искусству, — говорю я.

На ее лице появляется румянец, но она закатывает глаза и отбрасывает свои длинные волосы.

— Не жалей меня, — говорит она беззаботно. — Брось это, старик.

Я не лгу себе. Я знаю, что я мудак. Будучи генеральным директором для сотен сотрудников, я знаю, что большинство из них слишком боятся меня, чтобы сделать мне какое-либо замечание. В мире есть только один человек, которому я бы позволил закатывать глаза и качать головой в мою сторону. Это стоящая передо мной женщина ростом 175 сантиметров с длинными густыми волосами, сонными серыми глазами, веснушками на носу и этим телом. Полные груди, сарафан, натянутый на животик, и эта попка. Я хочу вонзить зубы в эту попку, пока я заполняю ее своей спермой, наполняю ее своим ребенком.

Но я стискиваю зубы, пытаясь сдержать себя. Желание овладеть ею, укротить ее упрямость, заставить ее принять мои деньги и мою защиту, неудержимо закрадывалось в меня, становясь все сильнее с каждым ее нелепым бойфрендом, а теперь оно почти неконтролируемо, когда я знаю, что она и Рен живут в той захудалой квартирке.

В ней протекают краны. Провисшие потолки. Миллион нарушений закона, она настолько дешевая, что не соответствует местным жилищным нормам. Ее машину взламывали, ради всего святого. Много раз. На прошлой неделе кто-то пытался поджечь жилой комплекс.

И все равно она не желает слушать доводы разума.

Я обхватываю руками стул в столовой. Теперь у нее есть Рен. Она не может оставаться в той дерьмовой части города. Она должна послушаться меня.

Я чувствую, как во мне закипает гнев, а тело пульсирует от желания овладеть Поппи.

— Я знаю некоторых городских инспекторов, — говорю я, стараясь сохранить спокойный голос. — Скорее всего, твой жилой комплекс собираются снести за нарушения техники безопасности. Тебе нужно убираться оттуда.

— Новые квартиры стоят дорого, Андерсон, — напоминает она мне, сдвигаясь в кресле так, чтобы я мог видеть ее грудь, обтянутую облегающем платьем. Она скрещивает ноги под столом, и я чувствую, как у меня пересыхает во рту.

— Поппи, я могу дать тебе деньги, — говорю я. — Или Вы с Рен можете остаться здесь, пока будете искать новое место.

На ее лице появляется румянец, и эта маленькая проказница закатывает на меня глаза.

— Не надо строить из себя Деда Мороза только потому, что ты богаче Бога, — огрызается она.

— Там небезопасно, — повторяю я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно мягче.

— Я не одна из твоих подчиненных, — напоминает она мне. — Ты не можешь мной командовать, так что просто умолкни.

Она демонстративно делает еще один глоток своего напитка, а мои пальцы сжимают бокал с вином так крепко, что часть красного выплескивается через край и попадает на нее через стол.

— Андерсон! — визжит она.

Я отталкиваюсь от нее и отхожу от стола, не проронив ни слова. В ванной я сжимаю кулаки, пытаясь отдышаться и успокоиться.

Я не имею права указывать Поппи, что ей делать.

Она не моя.

Или нет?

Я иду мыть руки в раковине и понимаю, что Поппи забыла что-то на стойке, когда переодевалась. Это ее прокладки для груди.

Я колеблюсь секунду. Я не должен ничего делать. Я должен уйти сейчас.

Иди и скажи ей, что она их забыла. Я должен сдерживать себя.

Я не могу рисковать, чтобы не потерять контроль над собой.

Но ее молоко пахнет так вкусно, сладко, сливочно, как жидкое золото.

Пьянящий аромат заполняет мои ноздри, мои легкие, посылая прилив тепла и крови к моему члену.

Я беру одну прокладку для груди, кровь стучит у меня в ушах. Она тяжелая и теплая, пропитанная ее молоком.

Блядь.

Я должен положить ее. Я должен контролировать себя. Я отослал своих работников на весь день. Здесь нет никого, кроме меня и Поппи. Если я не смогу себя контролировать, ситуация может стать очень опасной.

Но я не могу удержаться и подношу прокладку поближе, прямо к носу, чтобы почувствовать ее запах.

Черт возьми. Вблизи ее молоко пахнет еще лучше, от аромата ее молока у меня слюнки текут.

Я высовываю язык, касаясь мягкой ткани кончиком, и приподнимаю прокладку, чтобы на язык попала всего одна капля молока. Затем я откатываю его и отправляю в рот.

Ее вкус — это взрыв чистого удовольствия, эротический прилив, который разливается по моему телу, согревая кожу, заставляя меня чувствовать, что я весь горю. Мои глаза закатываются, и мне приходится плотно сжать губы, чтобы не застонать вслух.

Это неправильно. Это отвратительно. Но кровь стучит у меня в ушах, а член стал твердым, как камень, практически пробивая дыру в штанах, ноющий от желания большего.

И, охваченный неконтролируемым порывом вожделения, я беру в рот всю прокладку для груди целиком.

Черт возьми, она восхитительна на вкус.

А затем я яростно смакую ее, высасывая из нее все до последней капли, сладкое молоко Поппи наполняет мою глотку

О, Боже, я хочу, чтобы у нее было еще больше детей, чтобы у нее снова и снова появлялось молоко.

Я тщательно облизываю губы, не желая растратить ни капли ее молока, и неистово тру прокладкой для груди губы и лицо, желая вымазаться в ее сливках.

Я сосу до тех пор, пока прокладка не становится сухой.

Мой член болит в штанах, твердый и пульсирующий, потребность в Поппи нестерпимо терзает меня.

Я хватаю другую прокладку для груди и подношу ее к губам, чтобы яростно сосать ее, жуя и почти прокусывая мягкую ткань в своем стремлении попробовать всю Поппи на вкус.

Мой член настолько тверд, что я чувствую выступившие на нем капли спермы. Один только вкус Поппи заставляет меня намочить свои гребаные штаны, как какого-нибудь школьника, который не может себя контролировать. И если я не кончу немедленно, то кончу в штаны.

Я резко расстегиваю молнию, кладу первую прокладку на свой член, поглаживая его мягкой тканью, втирая оставшиеся капли ее молока в кожу, словно хочу, блядь, искупаться в нем. Взад-вперед я натираю член прокладкой для груди, и обычно я могу кончать всю ночь, если захочу, но тут достаточно всего нескольких движений, и я кончаю, сильно, в ее прокладку для груди, пока высасываю последние капли молока из другой.

Святые угодники. Мне приходится ухватиться за стойку в ванной, чтобы удержаться на ногах. Как так получается, что одна только мысль о Поппи, ее запах заставляют меня кончать сильнее, чем когда-либо прежде?

У меня почти кружится голова от нахлынувшего удовольствия, от вкуса Поппи на моем языке, в моем горле, от ощущения ее на моем члене и запаха ее на моем лице.