– Сейчас примчат, суки.

Сначала разведчик, сделал круг. Кажется, он готов был принять удар на себя, да обошлось. И тогда, вспышкой, объявился грузовик, с виду он чем-то напоминал каракатицу. В минут двадцать уложился, стал хоботом подчищать следы и обломки, но команда не могла видеть, какие повреждения получила техника.

Дима тронул Найона за локоть.

– Заметил?

– О чём речь?

– Серебра не осталось в ручье.

– Как это?

Дима показал рукав. Мокрый, и никаких изменений на ткани.

– Высосал всё серебро, получается. Пацаны, в круг! – Женя в уме подбирал слова, какие они подхватят. – Всё серебро, взятое тарелкой этой, назад. Распылим на скалы. Наша Воля!

Команде некуда деваться, повторила. Найон постоянно придумывает правила, меняет на ходу, и что? Им только подчиняться. Когда-нибудь и они будут диктовать формулы ученикам, и те старательно будут повторять, слово в слово. Это руническая речь, имеет особую силу, как и весь язык. Силы его мы ещё всей не ведаем, пока сидим в городах и довольствуемся малым. А эти грабят и грабят, слишком спешат. Знают, суки, что скоро халява кончится. Поумнеют земляне, объединятся – и беги тогда, без оглядки.

Аверьянов и этот момент прощупывает на досуге. Как-то у костра так и сказал:

– Они всё вернут! Ещё и в рабство многие к нам угодят, подлизываться и доносить друг на друга пойдут, и мы поучим, как относиться к пленным.

Сейчас у него голова была занята чем-то другим.

– Как уберутся, ты мне будешь нужен.

Дима с готовностью кивнул. Сам про себя подумал: ботинок будем ловить. Неудобно получилось, а посмотреть варианты – так и всяко может случиться. Унесло течением, тарелка всосала… На приёмном пункте будут оценивать добычу, обнаружат ботинок. По закону совести, вы должны вернуть на место, где прихватили, человек без запасной пары остался. И тогда у нас не будет вопросов.

Выждав полчаса, команда вернулась к палаткам. Аверьянов кивнул Диме, указал на ведро. Воды-то набрали до того, как.

Подошли к ручью.

– Лей, не жалей!

Что тут жалеть? Ведро – как было ведром на десять литров, больше не стало. Ручью это как капля в море.

Оба уставились на поверхность бегущей водицы. Найон выждал момент, сунул руку. Поколдовал пальцами, бормоча под нос руну воды. Вытащил руку на миг, погрузил и пошёл круги рисовать. По часовой стрелке – это на прибыль, а если что-то убрать надо, то в обратную.

Сквозь слой воды пробилось лёгкое свечение. Затем все пальцы вспыхнули серебром.

Он, довольный содеянным, отряхнул руки.

– Получилось!

– А ботинок?

Аверьянов поднялся с коленей, осмотрелся вокруг.

– Вот же!

– Ё-моё! – Помощник с радостью подхватил, совесть-то не пропьёшь. Составил пару, и они заметно отличались. Серебряный башмак и обычный, для рабочего класса. Тут и Лёха присунулся, как чувствовал, что дело каким-то образом затрагивает его интересы.

– У! Похожи на мои!

– Дарю! – Как правительственную награду, Аверьянов торжественно вручил комплект, прибавив: – Кстати, один из них может пережить твоих внуков.

– Давай угадаю с первого раза, который.

– Не угадаешь… Смотри, угадал! – Пожимая руку, Аверьянов предложил наверстать упущенное. На северо-востоке заметно посветлело.

Ровно через три часа Найон заглянул в соседнюю палатку.

– Кто хотел серебром разжиться – подъём!

Звонкое утро, голоса птиц, но большей частью незнакомые: поневоле подумаешь, что проснулись в другом царстве, хотя вокруг та же обстановка. И крыло скалы, и тропка к ручью, а вон там упала ночью тарелка.

Лёха рассматривал неожиданный подарок – серебряный башмак. Будет, что внукам завещать. Привезу домой и поставлю вместо иконы. Будем семьёй молиться, чтобы внуки перешагнули столетний рубеж. Раз Найон сказал – ботинок внуков переживёт. А если носить, то вряд ли; мягкий асфальт сожрёт любую подошву.

Закинули чаю крепкого да спустились к воде. Журчит водица, радуется, что не дали в обиду. Найон в скафандре стал притчей во языцех:

– Лунную пыль прихватил? Как там вообще дела, на луне? – Сашка всё на камеру пишет, чтоб для истории сохранить.

– Давай твою камеру окунём. Покроется серебром – в цене вырастет многократно. Поменяешь на вертолёт, и станем мы летать, а не бить ноги по камню. – Женька успел насовать в воду мелкую сетку, из непонятного металла. У него – что ни вещь, всё с секретом. В потоке неспешном сетки меняли цвет. Выходит, серебром покрываются, никакой гальваники не нужно.

– Давай, помогай! – Аверьянов кивнул Лёше, как самому незанятому. Они меняли местами прямоугольники, устанавливали выше по течению, ниже, и даже на глаз было заметно, что где-то серебро лепится интенсивней, а где совсем не берётся. В этих точках Дима втыкал колышки и возвращался на пост. Нельзя прозевать, если который тайно ведёт слежку; бывало, и беглый зэк выглянет, попросит хлеба. Выжить в одиночку – то ещё испытание, но хуже всего – организованные банды. Старателя выслеживают, обложат и ждут, пока тот набьёт рюкзак. Геологи-одиночки сильно рискуют, считая, что ни с кем делиться не придётся.

За трудами время летит, к обеду сетки покрылись составом настолько, что ячейки не разглядишь. И потяжелели основательно.

– Жень, это и есть коллоидное серебро?

– В лаборатории скажут, я не специалист.

– Думаю, не для лаборатории старались. – Дима с хитрецой оглядел своих. Лёха выдал:

– Опять для водяного? Не кажется ли вам, господа, он нас хорошенько припахал?

Найон помешкал, хотел понять, какие настроения у других. Заметили его интерес и промолчали.

– Тогда поделюсь своими соображениями. Большинство водителей платят гаишникам – их так приучили. Так какие вопросы здесь? Шестнадцать порогов на реке, шестнадцать водяных, и от каждого зависит, пропустить нас или разбить в лепёшку. Вы видели баржи, скрученные в рулон? А я видел. А почему водяной взъелся на капитана баржи? Скорей всего, промывал ёмкости и сливал за борт.

Сладков опустил камеру, решил не записывать момент.

– Ты много знаешь, Найон, а от больших знаний много печалей. И в прошлую экспедицию я подмечал: что-то же тебя тревожит. Улыбку всё реже мы видим на лице.

– И что с того?

– Думаю, ты про нас всех что-то знаешь. Что-то дурное, но не хочешь рассказывать.

– Что-то знаю.

– Так поделись, авось полегчает.

Они настороженно ждали его слов.

– Как бы помягче сказать? Вот такой, недавний пример, лет десять, что ли, и запомнился навсегда. Ты набрал команду, прошёл тысячу километров и, под занавес, потерял двоих. Эта дурацкая ситуация, когда виден конец испытаниям, завтра полетим или поедем по домам, сыграла злую шутку. Они же не дети, в конце концов! Я им не указ, сами решили – по маленькой. Знали, что водяные не терпят пьяных, а матерные слова, сказанные на воде, имеют далеко идущие последствия. Это не важно, что прошли последний порог, ты нарушил правило прохода. Пой песни, да не сквернословь. Когда водка во рту, тут не до правил. Смотрю – мчит нам навстречу чёрная туча, всю потряхивает от запаса молний. Ну, думаю, накликали беду на свои головы. Как молния лупит по зеркалу реки, мало кто наблюдал. Главное – что всё происходит мгновенно. Обе лодки, как магнитом, притянуло бортами, и артиллерия врезала крупным калибром, в одну точку. Мы не успели глазом моргнуть – их не стало. Обгоревший рюкзак нашли потом на берегу, да весло торчит в песке, с оплавленной резиной. Для одних экспедиция закончилась досрочно, а остальным предстоят долгие беседы со следователями. Докажи, что не ты молнией управлял. И ведь могли вернуться к родным, без задержки такой, но кто-то посчитал, что самое опасное позади… Мне бы сфотографировать ту тучу, так и вопросов было бы поменьше. Хотя, это тоже вряд ли. Но хуже встреча с родными. Какие слова подобрать? Скажешь, сами виноваты – не поймут: ты же уцелел, чем ты лучше их? И сколько времени будешь терзаться, что у них внутри, о чём думают, какими словами костерят.