Она опять кивает, дескать, давайте, а то буйствовать начнёт, а тут инструменты…

Я же улыбнулся замороженной деревянной щекой и говорю:

– Мне теперь хорошо, неделю дрожал, не шёл к вам, боялся, а тут рразз-и нет.

Ничего нет, ни боли, ни зуба и, по-моему, челюсти тоже. И таким лааасковым взглядом посмотрел на неё, как влюблённый Отелло на свою Дездемону.

Дошло. Заулыбалась. Амбалы ушли безработные. А она, кррассавица её мама,стоит и улыбается. У них тоже иногда юмор сочится сквозь гибкий рукав бормашины, работа у них такая, говорят, пациенты на радостях иногда даже кусаются. Но это было давно.

… А тут, вот они, зверьё кровожадное, стаями носятся, а я один. И чувствую, что ещё живой, а эти садюги, кровопивцы, устроили бег с препятствиями: снова пронеслись мимо меня, сделали ритуальных два круга вокруг меня-жертвы, аппетит нагуливали, стервы злючие, сок желудочный пускали. Зубами щёлкают, рычат, гавкают, воют. Шакалы так выли, что шерсть у самих на загривке дыбом, как и у меня.

Пока я прощался с жизнью и своей несостоявшейся невестой, бдительно целился топориком в главаря-вепря-мамонта, своей мини-гильотиной…

… А они бегали смертоносным смерчем вокруг своего меню…

Топор уже не был таким грозным, руки ослабли, голова кругом пошла от их ритуала. Но момент я всё-таки ловил, надеялся, не промахнусь. Располовиню ему пятак!

И вдруг. И вдруг, такой громкий хлопок, как выстрел!

Спокойно так, уже совершенно спокойно, подумал: сердце не выдержало. Сейчас полечу в Рай. Устал.

Всё-таки погиб геройски, видели Ангелы, защищал свою жизнь. Говорят, кто так уходит, прямиком туда, в Рай…

А они бегут. Заходят на последний круг. Видят, что жертва уже созрела, сил больше нет сопротивляться… и сок пошшёл… у них, желудочный. Слышу, чую, запах, кислятины какой-то.

Услышал выстрел. Ещё один. И, и, вся эта свора, пощёлкивая зубами-клыками-бивнями, воющая и тявкающая… рванула мимо меня… в сторону леса.

Поотооом.

Потоом долго соображал, что их могло напугать, отвести беду. Выстрел или третий приступ медвежьей болезни. Может, он отбил аппетит? Хоть на время. Ушли. Убежали. Улетели. А, может, был среди них скунс?

Ко мне шёл человек. Очень похож на Святителя Николая. Видимо, встречает меня на Том Свете. А может, Ангел-Хранитель. Покажет дорогу в Рай.

Но у Ангелов нет усов, такие пышные и чёрные. В руке у него пистолет, и такой тоненький сине-белый дымок из дула вьётся… Мысль, тттакая, молниеносно: ангельская сила хорошо, а и у Них пистолеты есть для такого лютого зверя-Вепря…

– А он спаситель и защитник мой, улыбается как земной человек и…на родном земном языке, грузинокавказских национальностей спел мне мою любимую «Сулико», но песня с мелодией больше походила на речитатив:

– Читто, даараггой тааваришш? Обрадовался? Напугал? Ннишшегоо, даарагой, это ужее поозади. Паайдём ко мнее, вина налью. Ти вёл себя как настоящий джигит. Мущщина. Мааладец!

Он, работник ГАИ, знал, что я ночевал здесь.

Потом рассказал, как местные собаки приняли в свою стаю волчёнка, которого принесли из леса охотники. Он, выросший здесь в деревне, превратился в мощного, сильного волка. Стал домашним, но оставался грозой для всех. Могучим волкодавом.

Вепрь-мамонт тоже дикая свинья. Маленьким полосатым детёнышем её нашли в лесу много лет тому. Принесли домой. Рос и воспитывался вместе с домашними. Так и остался у нас своим, прирученным. Вырос вепрь в такого огромного зверя. Вывелись уже несколько поколений, смешанных с домашними.

Но собаки так и не приняли его. Гоняют. Иногда нападают на него, но всегда с визгом летят во все стороны, иногда с распоротыми животами. Видел, какие клыки!!!

Они все вместе гуляют, пасутся на травке. Вот здесь, под деревом, их место. В жару они здесь. А ты занял их лёжку. Ручеёк, они там воду пьют. Это их курорт «Пицунда». Это их грязевые ванны.

Но вот беда: туристы часто ночуют, занимают их место. Вечером спокойно. А утром вот такое. Весь в шрамах. Видел? В него стреляли, рубили. Смотри, какая щетина. Стреляли в него и в лоб, бесполезно. А морда, вся в шрамах.

Ты их прости, это их место…

Ничего, мааладой чаалавек, вы не первый занимаете их санаторий. Не серчай.

Вы не первый…Паайдём, отдохнёшь, угощу вином. Хаарошее. Грузинское. Паайдём. Они сейчас вернутся к себе, в свою Пицунду. Они таам принимают грязевые ванны.

Сегодня двадцать третье, ой нет двадцать второе. Ужас какой-то, а не день. Прибежала Надя сестра, и говорит. Папа. Д. Гриша, бабушка сказала идти на речку. Там ребят в пещере задавило. А мы антенну ставили для телевизера. Сели н ходу трое, и туда, а таам, народу. Все бегают по берегу, не знают чьих придавило, потом тётя Нюра наша, нашла своего Тольку и отдубасила его на радостях, что он не там, дома и жив, но что бы больше не лазил никуда впредь. Мы с дядей Гришей поплыли на ту сторону. Долго копали руками быстро-быстро, может ещё живы, может ещё успеем. И так куча песка и глины. И погода, когда уже пальцы не могли копать, начали лопатами, каждый удар и страх, что ударишь пацанёнка. Перерыли ещё горы земли потом сотник вызвал пожарных, скорую и сапёров, хотели смыть водой всю эту кучу земли. Потом пришёл пацан, которого привалило, но он остался жив, и указал место, рыли, рыли, правда пещера вот и конец. Грунт крепкий, а там ещё лаз в сторону.

Пришёл дед отец ребят держась за голову обеими руками. Все плачут. А мать уехала на отделение к своему брату хоронить, у неё два сына где- то здесь под нами.

Снова лопаты, лопаты. Потом кто-то закричал, есть один, снова руками, руками. Ах ты господи, парень то большой 15 лет. Лежит лицом вниз. Скорчившись. Вытащили полный рот песка. Говорят, после первого обвала слышали крики из-под земли. Они совсем были близко от поверхности. И кричали, а потом второй обвал доконал. Снова лопаты, руки, вот и второй тоже вниз лицом. Искусственное дыхание, рот в рот. И так руками и ногами. Но, куда там. Прошло четыре часа пока искали и рыли.

Чёрт знает. Что. Вчера похоронили двух сестёр на нашей улице. Такой же возраст. Машина перевернулась, а они были у дороги. А сегодня, вот опять чертовщина. Жалко ребятню. Вот видишь, как.

Лето прошло. Нудные осенние дожди барабанили по окнам мастерской. Художник сидел у ткацкого станка. Руки двигались, сновали и, цветные нитки, словно раздумывая, ложились одна к другой, создавался какое-то особое настроение на холсте.

В мастерской было тепло и уютно. Полированное дерево станка, на стенах полки, резьба, создавали своё тепло древнее, идущее от деревянных изб, а зелёный колючий кактус, с огромным красным цветком уводил в другой мир, мир иллюзий и фантазий, в мир сказки и загадок. Ковёр был наполовину готов, но художник отходил, щурился, смотрел снова на эскиз, который сделал там, там же, в лесу. После этой ночи, страшной, жуткой ночи одиночества.

Июнь начался дождями, грозами, поливали ливни и, когда они приехали в лес, было сыро и зябко. Нужно было к вечеру, пока нет дождя, поставить палатки и приготовиться к встрече учеников художественной школы. Работали спокойно, без шума и суеты, радовались, что нет учеников, и никто не мешает.

С учителями был один – Славка, который, как добрый хозяин помогал – забивал колышки, натягивал крепёж и чувствовал себя на равных, работая в охотку, предвкушая радости пленерной жизни.

К вечеру палатки стояли. Городок из двадцати брезентовых домиков построили. Поляна зажила новой жизнью.

Принесли из пионерской столовой котлет, борщ, компот и, когда хорошо пообедали, начали толковать как хорошо без ребят. Тихо спокойно, вот пожить бы так недельку…

Сумерки застали врасплох. Закричали ночные птицы. Темно.

Костёр освещал скучные лица. Начались воспоминания. Вот как было. Вот так было. Вот помнишь, в том году. А в позапрошлом!!! Все вспоминали лучшее, и, конечно везде были они, ребята, ученики, будущие художники.