- Ты Казанова. Я это сразу поняла.

- Скорее Дон Жуан. Ведь меня одолевает не похоть. Меня гложет чувство…

- Чувство любви?

Тема разговора становилась опасной. Поэтому я осторожно возразил:

- Чувство одиночества. А также чувство долга. Перед потомками.

Глава 5

Мы прибыли в Ялту в двадцать сорок пять. И бросились в Дом культуры «Олимпийский», где собственно и проходил концерт Григория Лепса.

По дороге я пытался рассказать о последних днях жизни Антона Чехова и о том, как перед смертью он попросил бокал шампанского, сказал «Их штербе», что означало «я умираю», а потом добавил: «Давно я не пил шампанского» - и умер. Но меня никто особенно не слушал, поэтому я умолк. Мы добежали до «Олимпийского» и заняли выжидательную позицию у центрального входа в ДК. Концерт ещё шёл, мы отлично слышали надрывное пение Лепса. Оставалось только ждать.

В этот момент мне на мобильный пришло сообщение о том, что Верин номер появился в сети и я могу перезвонить. Чем я, конечно, мгновенно воспользовался. Долго никто не отвечал, наконец я услышал:

- Да, алло.

- Вера, - почти закричал я в трубку, - где вы?

- В каком смысле?

- В самом что ни на есть прямом! Где вы сейчас?

- В Евпатории…

- Где?!

- В Евпатории. У Лёнькиной сестры здесь день рождения.

- Сколько вы там ещё пробудете?

- Дней семь-восемь… А что?

- Ничего. Нам срочно нужно тебя увидеть. Продиктуй адрес!

- Я не понимаю…

- Адрес, Вера, адрес!

Лишь только она сообщила, где живёт сестра её хахаля, я облегчённо нажал кнопку «сброс» и, утерев пот с лица, закурил.

Мои товарищи по несчастью жадными взглядами впились в моё лицо. Первым не выдержал Крошкин:

- Ну что?

- Ваша сестра, Шура, типичная лягушка-путешественница.

Он автоматически кивнул:

- И что?

- Они в Евпатории.

- В Евпатории? – упавшим голосом переспросил Танелюк.

- В Евпатории, - подтвердил я. – Там много калек, инвалидов и детей. Даже не знаю, под какую категорию подпадает Вера.

- В Евпатории, - сообщил Бурмака, - есть памятник Тарасу Шевченко.

Я дал ему понять, что считаю эту информацию весьма ценной. Затем, отбросив окурок в сторону, предложил:

- Прежде всего нам необходимо подкрепиться. Кто за? Единогласно. Тогда полный вперёд! Заседание продолжается!

Мы зашли в какое-то дешёвое кафе и заказали пять порций пельменей и два литра томатного сока. После ужина нас разморило, и мы сидели за столиком сонные и вялые. Как мухи поздней осенью.

Бурмака бухтел о математическом моделировании социальных процессов в экономике. Крошкина одолевала зевота.

- Я спросил Заречную:

- Ты любишь Есенина?

Она, подумав, ответила:

- Я люблю фаршированную рыбу.

- Какой изысканный вкус…

Потом мы собрались уходить, но вдруг заметили отсутствие Танелюка.

- А где Седой? – спрашиваю.

Но все только плечами пожимали и вертели головами, пытаясь увидеть, куда подевался наш Паниковский.

Мы посидели в кафе ещё с полчаса, надеясь, что Танелюк вернётся.

- Может, ему перезвонить? – предложил Крошкин.

- Какая оригинальная идея, - скривился я, не скрывая сарказма. – Только он не взял с собой телефона.

Мы заказали по чашке зелёного чая и подождали ещё минут двадцать.

Затем я принял решение: ждать не имеет смысла – надо идти. Но ведь и искать было бесполезно. Что же делать? Ехать без него мы не могли. Ситуация была патовой.

Ночь мы провели на пляже. Блестели звезды… О чём-то романтичном шептало море… Во сне Настя доверчиво прижималась ко мне. Я нежно обнимал её и пытался не шевелиться, чтобы не потревожить её сон. Сам я уснул лишь под утро. Мне снилась стая волков, преследующих молодую самку оленя.

Утром мы долго бродили по Ялте. И нашли Танелюка у ресторана «Каравелла». Он лежал у входа в ресторан в бессознательном состоянии, раскинув руки, как распятый Христос.

Привести его в чувство не удалось, он лишь хрипел и матерился, но глаз не открывал, не шевелился…

Бурмака подогнал машину, и мы с трудом погрузили это безжизненное тело в салон.

Крошкин предлагал засунуть его в багажник, но это было бы жестоко.

Теперь можно было ехать в Евпаторию.

Глава 6

Через час Танелюк пришёл в себя и стал требовать пива. Он уверял, что ему очень плохо и он умирает.

- Ты не умрёшь, - успокаивал я. – Ты будешь жить вечно.

- Я устал, - захныкал он.

- От чего ты устал? От беспробудного пьянства?

- Кто бы говорил! Ты сам каждый год на три недели уходишь в запой!

- Это творческий отпуск, - парировал я. – А также уход от реальности и верный способ похудеть. Ничего не попишешь – я обязан держать себя в форме. В конце концов, я почти медийное лицо.

- Ты наглая самовлюблённая рожа! – выкрикнул Танелюк.

- Не будем переходить на личности. Скажи лучше, как тебе удалось так нажраться, не имея за душой ни копейки.

- Нашлись, - пробурчал Седой, - добрые женщины.

- Ах вот оно что! Шерше ля фам… Так вы, батенька, альфонс…

Танелюк загрустил:

- Просто я обаятельный.

- Вот с этим спорить бесполезно.

- Прекрати на него наезжать, - вступилась за Седого Заречная. – Он добрый, а ты злой.

- Добрый? Позвольте, я расскажу про этого добряка одну поучительную историю.

Поскольку возражений не было – я рассказал.

Однажды Танелюк с жуткого бодуна ехал в театр на спектакль. Организм страдал, а душа болела. По дороге к метро ему повстречался нищий, просящий, вернее, ждущий от проходящих мимо людей милостыни. Танелюк – человек добрый, а уж похмелье, как мы знаем, вообще смягчает сердца. Танелюк порылся в карманах, нашёл измятую гривну и бросил нищему в кепку. Тот вместо благодарности почему-то оскорбился.

- Жмотяра, - сказал он. – Мог бы и десятку бросить.

Танелюк удивился:

- Вместо того, чтобы сказать мне «спасибо», вы называете меня «жмотярой»?

- А что, мне тебе руки целовать за эту паршивую гривну? Жмот!

- Да как вам не стыдно, - сказал ошеломлённый Танелюк. – А ну отдайте немедленно мои деньги!

- Хрен тебе с перцем! Жлоб.

В общем, слово за слово – началась драка. В принципе Танелюк, даже с похмелья, легко бы справился с этим оборзевшим бомжем, но тому на помощь прибежало ещё пять бомжей, и среди них, к слову сказать, был один однорукий. Разыгралась нешуточная битва. Прямо какое-то подземное Бородино.

Кто-то вызвал милицию. Но самое интересное, что вместе с милицией приехала творческая группа программы «Магнолия ТВ» и запечатлела на камеру, как ведущий актёр столичного театра злостно избивает нищих бездомных и одного инвалида. Тем же вечером этот сюжет пошёл в эфир. Вся страна увидела жестокость доброго и обаятельного актёра.

Выслушав эту историю, Заречная с нежностью погладила Седого по голове:

- Тебя показывали в «Магнолия ТВ»?

- Показывали, - признался Танелюк.

- Ну вот, - сказала Настя, - а ты говорил, что тебя не снимают.

- Да он после того сюжета, - рассмеялся Крошкин, - просто звезда телевидения.

- Да пошёл ты на хрен! – огрызнулся Танелюк.

- А вот ругаться не стоит, - попросил я.

- Хватит! – потребовала Заречная. – Оставьте его в покое!

Мы замолчали. Все, кроме Бурмаки, который неожиданно заявил:

- А я вот читал, что среди работников телевидения сорок процентов гомосексуалистов.

Это неуместное замечание повергло нас в шок, и каждый из нас глубоко задумался о чём-то своём.

Спустя полтора часа мы были в Евпатории.

- Терпение, старик, - сказал я Седому, - ещё несколько минут, и ты из пива сможешь принимать душ! Или из шампанского.

- Я закажу себе бокал холодного пива, - сказал Танелюк. – А ещё порцию плова и голубцы. А потом куплю себе шорты.

- Какие планы! – восхитился я. – А главное - всё просто.

Глава 7

Вера выбежала из дома к нашей машине растрёпанная и заплаканная.