Она отвела взгляд. Глаза ее покраснели от слез.

— Не уверена, — прошептала она еле слышно.

— Простите?

Она слегка улыбнулась.

— Нет, ничего.

И, коротко кивнув, словно желая обрести равновесие, она оставила его и пошла наверх укладывать вещи.

Хоук прислонился к лестничной колонне, взбудораженный общением с этой непостижимой красавицей, и смотрел, как она поднимается по ступеням. Его охватило инстинктивное желание защитить ее, и он непроизвольно сжал кулаки. Ему не удалось спасти Люси, но, ей-богу, он не даст Долфу тронуть даже волос на голове Белинды.

Странное, хрупкое, ранимое существо, подумал он, сразу забыв о своем твердом намерении не вникать в ее жизнь.

Когда кто-то нуждался в нем, он неизменно приходил на помощь.

Вечер застал Бел слоняющейся по обшитой дубовыми панелями библиотеке в Найт-Хаусе.

Чем дольше она здесь находилась, тем больше волновалась. На самом ли деле Хоуксклиф сдержит свое обещание или теперь, когда она стала пленницей в этом царстве богатства и этикета, правила игры изменятся? Пытаясь скрыть нервную дрожь, она рассматривала книжные полки с небрежным и ленивым видом, а герцог работал за своим столом при свечах.

После обеда, когда он смотрел на нее через длинный стол на двадцати ножках, откинувшись на спинку стула и потягивая портвейн после обильной трапезы, она заметила в его глазах тлеющую силу. Эта сила не вызывала у нее доверия.

Неуверенность нервировала ее, и что еще хуже — она подслушала разговор между Хоуком и миссис Лаверти, домоправительницей, которая осмелилась прочитать ему целую нотацию из-за того, что он поселил в своем доме продажную женщину. Слушая сдержанные ответы Роберта, Бел поняла, что миссис Лаверти прожила в этом доме не одно десятилетие и знала не одно поколение этой семьи. Только прислуга, которую ценят и которая уверена в своей власти, может позволить себе так смело разговаривать с хозяином. И Бел, которая еще недавно была благородной дамой и сама нанимала прислугу, было крайне неприятно слышать крики старухи.

— Это всегда был приличный дом! Я могла бы ожидать такого поведения от Алека или Джека, но не от вас, Робби! Что сказал бы ваш отец?

— Мисс Гамильтон — мой друг, и ей грозит опасность.

— Отошлите ее куда-нибудь — или я увольняюсь! Чтобы не слышать продолжения, Бел убежала в свою комнату. Горничные, когда она проходила мимо, смотрели на нее со смесью восхищения и презрения, лакеи — искоса, но с интересом. Ведь она была всего лишь женщиной для особых услуг, а хозяина рядом не было, и он не мог наказать их за грубость.

Касаясь кончиками пальцев книг по древней истории, которые привели бы ее отца в научный экстаз, она размышляла о том, что Долфа ей теперь бояться не стоит, но насчет Хоуксклифа у нее не было такой же уверенности. Она ощущала его взгляд на себе. Обернувшись, Бел увидела, что он за ней незаметно наблюдает.

Она возмущенно вздернула подбородок.

— Вы возражаете? — спросила она холодно и надменно, с напускной храбростью.

Застигнутый врасплох, он улыбнулся, выпил портвейна и облизнул губы.

— Полагаю, тысяча фунтов дает мне право смотреть на вас. А думал я о том, что стоит, пожалуй, заказать художнику ваш портрет. Вы согласитесь позировать Томасу Лоуренсу? Позволите увековечить вашу красоту? — Он усмехнулся: — И лучше обнаженной!

— О, это вам понравилось бы, не так ли?

— Разумеется.

Она застенчиво отвела взгляд и направилась к большому фортепьяно у окна.

— Вы играете?

— Больше нет. А вы?

— Немного.

— Тогда сыграйте какую-нибудь песенку, красавица, — попросил он.

— Ваша слуга, милорд, — насмешливо ответила она, усаживаясь на скамью, и тут у нее дух захватило — она увидела золоченую надпись. — «Граф», — изумилась она. Этот гордый, великолепный инструмент был слишком прекрасен, чтобы к нему прикасаться. — Ах, Роберт, я не смею!

— Разумеется, смеете. — Он снисходительно улыбнулся, глядя на нее.

— Мистер Граф делает инструменты для маэстро Бетховена, — с благоговейным восторгом прошептала она. — Я, с моими скромными навыками, недостойна такого рояля.

— Но я хочу, чтобы вы мне сыграли. Начинайте.

— У вас есть фортепьяно почти в каждой комнате, Роберт. Но позвольте спросить: почему это бесценное произведение искусства вы поставили именно в библиотеку?

— Музыка — глубоко личная вещь для меня, мисс Гамильтон. Так вы будете играть или нет?

— Ну… если вы настаиваете. — Она легко коснулась клавишей, проиграла гаммы, знакомясь с инструментом и разминая пальцы, но вдруг резко остановилась и посмотрела на Хоуксклифа. — Он не настроен!

Хоук кивнул и снова выпил.

— Знаю.

— Вы вызываете у меня просто немыслимое раздражение! — воскликнула она. — Как вы можете держать в библиотеке такое великолепное фортепьяно и даже не настроить его?! Лорд Элдон назвал бы это преступлением.

Он улыбнулся.

— Как бы то ни было, я не стану доставлять вам удовольствие, потому что моя серенада будет звучать как кошачий концерт, пока этот роскошный инструмент не будет настроен. Я не хочу до такой степени дискредитировать свою игру, она и так плоха.

— Ведь вы куртизанка, вы должны быть искусны во всем.

Что еще вы умеете делать?

— Ничего из того, за что вы заплатили. — Она дерзко улыбнулась.

— Вот разбойница! — Он тихо засмеялся, но обманчивый блеск в его глазах по-прежнему не вызывал у нее доверия.

Она окинула взглядом продуваемую сквозняками библиотеку. Нельзя ли его как-то отвлечь?

— У вас есть портрет леди Колдфелл?

Томное выражение на его лице тут же сменилось напряженным.

— А что?

— Хочу посмотреть на ту, из-за которой мы все это затеяли.

Он спрятал глаза под длинными черными ресницами и пошарил в столе. Потом молча протянул ей серебряную шкатулку с золотым замочком.

Бел достала оттуда медальон с изображением молодой девушки с фарфоровой кожей. Она рассматривала портрет, грустя о том, что из мира ушла такая красота.

— Это леди Колдфелл вам подарила?

— Да. — Он забрал у нее шкатулку и снова запер ее. Его мужественное лицо побледнело. — Это автопортрет. Она была весьма одаренной художницей.

Бел примостилась на краешке стола и с интересом слушала его.

— Она догадывалась, что вы ее любите?

— Не знаю.

— Вы никогда не объяснялись ей?

— Конечно, нет.

— Как грустно.

Он пожал плечами. Вид у него был несколько виноватый — ведь он принял в подарок портрет замужней дамы.

— Что в ней пленило вас? — тихо спросила Бел, внимательно следя за выражением его лица.

Он помолчал, не выпуская из рук шкатулку и избегая взгляда Бел.

— Простота. Мягкость. Ах, я не знаю. Понимаете, это была всего лишь мечта. Я любил ее платонически. Я слишком многое переживаю внутри себя, это моя проблема. Внешне же… Ну ведь ничего не случилось. Совсем ничего.

— Вы жалеете?

— Что было бы хорошего для меня, если бы я стал ее домогаться? Я обесчестил бы нас обоих и причинил боль другу.

Грусть, появившаяся в его выразительных глазах, вызвала у нее угрызения совести, и она погладила его по черным шелковистым волосам, чтобы хоть немного утешить.

Он не отшатнулся от ее руки, но все еще не смотрел на нее.

Она тоскливо вздохнула:

— Рыцарская любовь. Я думаю, Роберт, это прекрасно, пусть даже это была только мечта.

— Лучше мечта, чем ничего.

Она отдернула руку, сочтя за благо удалиться, пока инициатива оставалась за ней. Пряча ласковую, почти нежную улыбку, она отошла от стола.

— Желаю вам доброй ночи, ваша светлость.

Он автоматически встал и поклонился, как и положено джентльмену, заложив руки за спину; он снова стал чопорным и неприступным. Кивнув, она направилась к двери.

— Подумайте, какой экипаж вам хотелось бы иметь, — приказал он повелительным тоном. — Завтра я повезу вас в «Таттерсолз».