– Ты понимаешь, что тебе грозит? – продолжил Андрей Петрович. – Хранение и попытка сбыта наркотиков в крупном размере. Это серьезная статья.

Павел кивнул, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.

– Послушай, – Андрей Петрович наклонился ближе, понизив голос, – я помню тебя другим. Ты был умным парнем, с перспективами. Что случилось?

И тут Павла прорвало. Слова полились потоком – о том, как он впервые попробовал кокаин, как незаметно втянулся, как пытался остановиться, но не мог. О Викторе, о его "гениальном плане", о том, как отчаянно хотел вырваться из этого замкнутого круга.

Андрей Петрович слушал молча, не перебивая. Когда Павел закончил, в кабинете повисла тяжелая тишина.

– Я не могу закрыть на это глаза, сам понимаешь, – наконец сказал Андрей Петрович. – Но, может быть, мы сможем немного облегчить твою участь. Если ты согласишься сотрудничать, рассказать все, что знаешь о тех, кто тебя втянул в это…

Павел поднял глаза, в которых впервые за долгое время появилась искра надежды.

– Я расскажу все, что знаю, – твердо сказал он. – Я хочу покончить с этим раз и навсегда.

Андрей Петрович кивнул:

– Хорошо. Это правильное решение, Паша. Но путь к искуплению будет нелегким, ты готов к этому?

Павел глубоко вздохнул и ответил:

– Да. Я готов. Другого выхода у меня все равно нет.

Андрей Петрович кивнул и встал.

– Хорошо, Паша. Сейчас тебя отведут в камеру предварительного заключения. Завтра начнем официальный допрос. Постарайся отдохнуть, тебе понадобятся силы.

Когда за Павлом закрылась дверь камеры, он почувствовал, как навалилась усталость. Он сел на жесткую койку и обхватил голову руками. Реальность происходящего накрыла его с новой силой.

Камера была тесной и мрачной. Серые бетонные стены, покрытые многолетними слоями краски, казались удушающими. Тусклый свет сочился через маленькое зарешеченное окно под потолком, едва освещая помещение площадью не более 4 квадратных метров.

В углу стоял унитаз, отделенный от остального пространства лишь небольшой перегородкой, не дающей никакого ощущения приватности. Рядом с койкой Павла находился небольшой металлический стол, привинченный к полу, и шаткий табурет.

Воздух был спертым, с характерным запахом сырости и дезинфицирующих средств. Где-то в коридоре слышались приглушенные голоса охранников и лязг металлических дверей.

Павел ощутил, как холод от бетонного пола проникает сквозь тонкие подошвы его обуви. Он поднял глаза и увидел на стене напротив календарь за 2012 год с видами Екатеринбурга – жестокая ирония, напоминающая о городе, который сейчас казался таким далеким и недостижимым.

Реальность заключения давила на Павла всей тяжестью этих голых стен и решеток, заставляя его острее чувствовать каждую секунду, проведенную в этом замкнутом пространстве.

Ночь тянулась бесконечно. Павел не мог уснуть, мысли лихорадочно метались в голове. Он думал о родителях – как они узнают о случившемся? Что подумают? Смогут ли когда-нибудь простить его? Мысль о их разочаровании и боли была невыносима.

Он вспомнил о Славе. Где сейчас его друг? Знает ли он о том, что случилось? Павел чувствовал острый укол совести – ведь он игнорировал звонки Славы в последнее время, отдалился от единственного человека, который мог бы его понять и поддержать.

Утро наступило незаметно. Звук открывающейся двери вырвал Павла из тяжелой дремоты.

– На допрос, – коротко бросил охранник.

В комнате для допросов его ждал Андрей Петрович и еще один офицер, которого Павел не знал.

– Смирнов Павел Андреевич, – начал незнакомый офицер официальным тоном, – вы задержаны по подозрению в хранении и попытке сбыта наркотических веществ. Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде. У вас есть право на адвоката…

Павел слушал свои права, чувствуя, как внутри все холодеет. Это было похоже на страшный сон, из которого он никак не мог проснуться.

– Я готов говорить – сказал он, когда офицер закончил. – Я расскажу все, что знаю.

Следующие несколько часов Павел подробно рассказывал о событиях последних месяцев. О том, как начал употреблять кокаин, как постепенно погружался в зависимость. О Викторе и его предложении, которое казалось спасительным. О своем страхе и отчаянии, которые привели его к роковому решению.

Андрей Петрович внимательно слушал, иногда задавая уточняющие вопросы. Когда Павел закончил, в комнате повисла тяжелая тишина.

– Что ж, Смирнов, – наконец сказал второй офицер, – ваши показания будут проверены. Если информация подтвердится, это может помочь вам при вынесении приговора. Но учтите – ситуация очень серьезная.

Павел кивнул. Он чувствовал себя опустошенным, но в то же время испытывал странное облегчение. Впервые за долгое время он сказал правду, всю правду, без утайки и лжи.

– Что теперь? – спросил он тихо.

– Теперь, – ответил Андрей Петрович, – начнется расследование. А вам предстоит долгий путь, Паша. Но помните – вы сделали первый шаг. Это уже что-то.

Когда Павла вели обратно в камеру, он вдруг понял – несмотря на весь ужас ситуации, где-то глубоко внутри появилась крошечная искра надежды. Возможно, это действительно шанс все изменить. Шанс, который он не имеет права упустить.

Через два дня после задержания Павла доставили в зал суда для решения вопроса о мере пресечения. Он стоял за решеткой, чувствуя на себе холодные взгляды присутствующих. Судья, женщина средних лет с строгим лицом, внимательно изучала материалы дела.

– Встать, суд идет! – объявил секретарь.

Павел выпрямился, чувствуя, как дрожат колени. Он едва слышал, как прокурор зачитывал обвинение, прося суд избрать меру пресечения в виде заключения под стражу на два месяца. Слова "особо крупный размер" и "попытка сбыта" звучали как приговор.

Когда слово дали Павлу, он с трудом смог произнести:

– Я… я признаю свою вину.

Судья внимательно посмотрела на него поверх очков, затем объявила перерыв для принятия решения.

Томительные минуты ожидания тянулись вечность. Павел заметил в зале своих родителей. Мать беззвучно плакала, отец обнимал ее за плечи, его лицо было серым от горя и усталости. Их взгляды встретились, и Павел почувствовал, как к горлу подступает ком.

– Суд постановил, – голос судьи вырвал его из оцепенения, – избрать меру пресечения в виде заключения под стражу сроком на два месяца.

Удар молотка прозвучал как выстрел. Павел почувствовал, как земля уходит из-под ног. Два месяца. Шестьдесят дней в неизвестности, в ожидании суда и приговора.

После заседания его вывели из зала. В коридоре он успел увидеть родителей.

– Мама, папа, я… – начал он, но слова застряли в горле.

– Паша, держись, сынок, – отец старался говорить твердо, но голос дрожал. – Мы найдем хорошего адвоката. Мы с тобой, слышишь?

Мать лишь беззвучно плакала, протягивая руки к сыну. Охранник мягко, но настойчиво повел Павла дальше.

– Я люблю вас, – успел крикнуть Павел, прежде чем за ним закрылась дверь, словно поставив точку в его прежней жизни.

Лязг металлической двери эхом отразился от стен, когда Павла грубо втолкнули в переполненную камеру ИВС Екатеринбурга. Резкий свет флуоресцентных ламп, словно хирургический скальпель, вырезал из полумрака десятки суровых лиц. Воздух, густой от запаха пота, страха и дешевого мыла, ударил в ноздри, вызывая тошноту.

Помятая дизайнерская рубашка и брюки от Brioni, еще недавно бывшие предметом гордости Павла, теперь казались нелепым маскарадным костюмом. Они мгновенно выделили его среди обитателей камеры, одетых в потрепанные майки и застиранные треники. Павел инстинктивно попятился к стене, его глаза, расширенные от страха, метались по помещению в поисках укрытия.

Какофония звуков оглушала: хриплые голоса, злобное бормотание, лязг наручников, скрип пружин на старых койках. Все это сливалось в единый гул, от которого, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки.