— Ты когда долг отдашь? — спрашивал один, толкнув другого в грудь.

— А кто тебя угощал? — следовал ответ, сопровождаемый ударом по плечу.

— А бабу тебе кто достал?

— Так я ее в карты у тебя выиграл!

И так довольно долго. Сначала вопрос, потом — несильный удар, затем обиженный ответ и тычок рукой. Как в детском саду. Если бы не драматичность положения, Колычев, наверное, рассмеялся бы.

Но Карина продолжала смотреть на них все с той же ненавистью.

Наконец один из них, наверное, ударил слишком сильно, и второй схватил его за грудки, вырвав из рубахи клок ткани.

— Так, да, так? — прошипел первый. — А ну, пошли!

— Пошли! — захрипел второй. Глаза у обоих налились кровью.

— Щас!

— Ага!

Они рванулись из комнаты и выскочили за дверь. Колычев не знал, остались ли они на лестничной клетке или спустились во двор, чтобы продолжить выяснение отношений на свежем воздухе: и места больше, и можно кого-нибудь еще зашибить, если кто подвернется под руку или сдуру полезет разнимать.

Колычев приподнял голову и посмотрел на Карину.

— Развяжи меня, — прошептал он. — Только тихо.

Но Карина будто не слышала его. Она медленно поднялась, сбросив одеяло, и так, полуобнаженная, истерзанная, прошла мимо. Смотреть на нее было страшно. Она шла, будто ведьма на костер — с распущенными волосами и пустым взглядом.

— Что ты задумала? — прошептал Алексей, продолжая следить за ней. Развяжи!

Карина открыла сервант и вытащила капроновые чулки. Свернула их жгутом, подергала, проверяя на прочность. Очевидно, результат ее вполне устроил. Колычев уже догадался, что она задумала, но останавливать ее было бесполезно. Съежившись, он боялся пошевелиться. Почему-то он был уверен, что Карина собирается задушить именно его. Будто он виноват в том, что случилось. Хотя так оно в какой-то степени и было.

Однако Карина даже не взглянула на него и, обойдя, направилась к дивану. Она осторожно просунула капроновый жгут под шеей коротышки, чуть приподняв его голову, и скрестила концы. Все это она проделала легко и быстро, словно имела основательный опыт. Затем, уперевшись коленом в грудь коротышки, резко закрутила жгут. Коротышка захрипел, очнулся и, выпучив глаза, вцепился руками в свое горло. Но было слишком поздно. Он не мог перехватить капроновую петлю, не мог просунуть под нее пальцы. Глаза его вылезли из орбит, рот открывался все шире и шире, пока его не заполнил высунувшийся далеко язык. Карина действовала с такой силой, что чулок вытянулся в нить. Наконец она с интересом посмотрела на обезображенное лицо и отошла от дивана.

— Теперь твоя очередь, — сказала она, глядя на Колычева.

Они торопливо разделись в темноте и легли рядом на прохладную овечью шкуру. Галя потянулась за другой, но Гера остановил ее. Они лежали, не двигаясь, будто прислушиваясь друг к другу. Галя знала, что все произойдет именно сейчас, и ждала этого с нетерпением. Тело ее горело, будто в камере стояла нестерпимая жара, но сильнее всего огонь разгорался в голове, в груди, в ногах, и, когда Гера коснулся их, а рука его скользнула по бедру к впадине, тронув кустик волос, она больше не смогла ждать; ей казалось, что сейчас он возьмет созревший спелый плод, который лопнет и обдаст соком. Так и случилось несколько секунд спустя, и Галя вскрикнула от нахлынувшего, незнакомого до сей поры наслаждения. Почувствовал на ладони влагу, Гера прильнул к девушке, ее податливые колени сами разошлись в стороны, его ждали, требовали, две плоти стремились друг к другу, к полному слиянию. Еще никогда до этого он не испытывал ничего подобного: все прошлое было грязью, мерзостью, какой-то собачьей радостью, о чем вспоминалось с отвращением. Сейчас было совсем иное нежная ласка, шепот, слабое пожатие, светящаяся кожа, пронзительные глаза, ее изучающая рука, которая не хочет отпустить, сама направляет его плоть, как лоцман, вводящий в гавань корабль, — и вновь вскрик, на этот раз от кратковременной боли. Он чувствовал и кровь, и живородящее семя, павшее на благодатную почву, и не мог остановиться, почти обезумев, достигнув вершины горы. Теперь оставалось только упасть вниз и разбиться насмерть. Вместе с ней, обессиленно лежащей рядом. Она снова поцеловала его, продолжая тяжело дышать, мокрая от пота, как и он.

— Здесь пахнет рыбой, — прошептала Галя. — Может быть, мы стали дельфинами и плывем в море? Куда?

— В Атлантический океан, — ответил он. — Так всегда бывает. Человек вышел из моря, вся жизнь в море, и его семя там же. Значит, и наше потомство уйдет с берега на дно.

— Наше — мое и твое?

— Ну, разумеется.

— Какой ты умный. И сильный. И нежный. Я мечтала, чтобы это не было грубо. Пошло и гадко. И все получилось так, как я задумывала. Удивительно.

— Ничего удивительного. Просто мы любим друг друга.

— Это правда?

— Да. Я полюбил тебя, наверное, как только увидел.

— Я тебя тоже. Почему ты иногда бываешь таким злым?

— Не знаю. Иногда мне кажется, что у меня просто нет выбора. Словно кто-то ведет меня за руку.

— Давай, теперь я буду тебя вести?

— У тебя не получится.

— И все-таки давай попробуем.

— Вот и теперь у меня нет выбора, — усмехнулся Гера, целуя ее в глаза. — А как все забыть и начать заново? Как?

— У тебя же есть деньги, — сказала Галя. Теперь она стала повторять его мысли: — И немалые. Можно куда-нибудь уехать. Где будет мало людей и никто никого не знает. Где можно жить спокойно, никому не мешая, изучать какие-нибудь науки, ремесла. Мы были бы чудесной парой. Плели бы, например, корзины из бересты. А я бы рожала тебе детей.

— И тебе бы это понравилось? Такая жизнь?

— Мне — да. Что нужно для счастья? Только любовь. Любовь к тебе и ко всему миру, ко всем окружающим. К луне и солнцу, без различия. Без тайной мысли, что можно получить выгоду; Без обмана, без крови…

— Даже сейчас была кровь, — напомнил он.

— Это — другое. И ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

Он отвернулся, но Галя, приподнявшись на локте, заглянула ему в лицо. Оно светилось, будто натертое воском, но и сквозь эту бледность на скулах проступал слабый румянец, словно из-под снега пробивались живые ростки. Гера смотрел, не мигая, на стену, губы его улыбались.

— Чему ты смеешься? — спросила Галя.

— Все женщины хотят одного: властвовать, подсказывать из-за плеча, отозвался он.

— Нет, не все. Ты — мой властелин, я просто хочу спасти тебя, — сказала она, обняв Геру.

— Не надо, пусти. Меня уже хотела спасти одна девушка. Но она умерла. Не повторяй ее ошибки.

— Ты говоришь о Свете?

— О ней.

— И ты знаешь, отчего она умерла?

Гера продолжал лежать неподвижно. Он не отодвинулся, но как-то отдалился. Галя повторила вопрос, чувствуя некую недосказанность.

— Что с ней случилось? — в третий раз спросила она и села, обхватив руками колени. По коже прошла дрожь, Галя знала, предвидела ответ.

— Ты… ты… ее?.. — шепотом спросила она. — Я не верю.

Гера молча кивнул.

«…Селена — Луна, печальная и прекрасная, высматривающая кого-то на Земле и зловещая в своей любви, похожая на всех женщин мира, она сопровождала меня во время всего заключительного путешествия, поскольку мы двигались ночью. Мы шли к тем, кто держал ключи от Агарти, а жили они в гималайских пещерах, куда после гобийской катастрофы, случившейся много веков назад, переместились сыны Разума, маги-водители народов. Здесь они разделились на два пути — правой и левой руки, здесь существовал Центр скрытого могущества, добра и насилия, созерцания и невмешательства, управляющий стихиями и человеческими потоками, временем и стоячей водой безвременья. Так говорили между собой мои спутники… Девушку тоже звали Селеной, и в лице ее сочетались черты женщин всех рас, красота их природы и мужской дух воина. А было ли у нее живое, человеческое сердце — не знаю.

Как и все другие ламы, она принимала участие в жертвоприношениях, не отступая от меня ни на шаг.