Услышав настойчивые звонки в дверь, за которыми последовали ритмичные удары, Белостоков замер у порога. Поскольку стук не прекращался, старик сипло прокаркал:

— Кого еще черти на ночь носят?

— Александр Юрьевич! Это я — Драгуров, помните? Владик, — откликнулся гость.

— Не знаю такого, — ворчливо сказал Белостоков, хотя и тотчас же вспомнил. Просто он был обижен на всех, в особенности — на своих учеников и детей с внуками, которые выросли, разбежались и забыли о нем. Мерзкая людская порода!

— Вы меня еще «пасынком» звали. Ну же, вспомните! — продолжил Драгуров, а про себя подумал: «Чтоб тебе пусто было, старый притворщик!» Белостоков всегда отличался чудачеством и был очень обидчив. — Я Вам гостинцы принес, — добавил Владислав. Наконец щелкнул замок, дверь заскрипела, приоткрылась.

— Заходи, — произнес старик. — И снимай галоши.

— Я даже и не знаю, что это такое. А дождя нет. Как Вы поживаете? — Драгуров хотел обнять мастера, но тот брезгливо отодвинулся и махнул рукой, приглашая за собой, в комнату.

— Тут конфеты, печенье, чай, сыр с колбаской, хлеб. Хотел еще кофе взять, да вспомнил, что Вы не пьете. — Владислав выкладывал из саквояжа продукты и оглядывал хозяина. Не больно-то он изменился.

— Колбасу сам ешь, у меня зубов нет, а за чай спасибо, — сказал старик и взял в руки красивую бутылку. — Это что?

— Ликерчик. «Амаретто». Выпьешь — и умеретто. Нет, вкусно, сейчас попробуем. Где рюмки?

Через полчаса Белостоков немного оттаял. Щеки его чуть покраснели, глаза заблестели, а кровь даже быстрее побежала по венам. Стало тепло и покойно. Дра-гурова он любил, возлагал на него большие надежды. Когда-то…

— Вы, наверное, на меня, на всех нас сердитесь? — спросил Владислав, подливая старику чай. — Напрасно. Сами знаете, какое теперь на дворе время. Каждый, как улитка в раковину, спрятался. Ни просвета, ни особой надежды. Все в тартарары летит. И мы следом.

— Туда и дорога, — блаженно улыбаясь, заметил мастер. — Чем скорее, тем лучше. Черти, говоришь, одолели? Так сами же вы их и накликали на свои головы. Мало вам еще. Погодите, дождетесь настоящего ада.

— Чего это Вы, Александр Юрьевич, такой беспощадный? Люди все же. Не жалко?

— Сволочи, а не люди, не путай. Настоящих человеков повымели, нет их. Одни слуги сатанинские остались.

— То-то, я гляжу, Вы всю комнату чертями забили. Дружите, что ли?

— Нет, соседствую в согласии. Они меня по ночам тешат и байки рассказывают, — серьезно ответил старик. — А я могу любому из них голову свернуть. И это радует. Кто породил — тот непременно и убить должен.

— Или наоборот, — добавил задумчиво Драгуров. — Я ведь к Вам вот по какому делу… — Он вновь раскрыл саквояж и вытащил металлического мальчика, установив его на столе, среди чашек и блюдец. — Вы все знаете. Кто бы мог смастерить эту механическую игрушку?

Белостокову хватило одного взгляда.

— Бергер, — коротко ответил он, как пролаял.

Трехцветный котенок стал прозываться Никак. Пушистые существа с подобной окраской должны приносить счастье, но он об этом не знал, иначе возомнил бы о себе невесть что.

— Никак, беги сюда, пей молочко! — позвал Владислав, прежде чем отправиться к старому учителю. Имя котенку не понравилось, но к миске он поскакал вприпрыжку, покосившись на металлического мальчика, которого упаковывали в саквояж.

— Пока, Ник! — сказал Человек и ушел. Они все куда-то уходят, исчезают, а потом либо возвращаются, либо ты находишь нового хозяина. В кошачьей жизни главное — никогда не оставаться одному, но и не показывать вида, будто тебе кто-то уж больно сильно нужен. Сами подойдут и все предложат.

Вылакав молоко, котенок захотел поиграть. Он затаился за ножкой стула, навострив ушки и уставившись на стеллаж с куклами. Но хвост вел себя непослушно и нетерпеливо ерзал по полу. В засаде от хвоста одна морока. Игрушки сидели неподвижно, словно совсем мертвые. Нет, они не хотели играть в его игры. Или не желали принимать в свои. Не выдержав, котенок подскочил на всех четырех лапках и как-то боком прыгнул на несчастного клоуна-марионетку. Вцепившись в тряпичную фигурку острыми зубками и коготками, котенок стал трепать куклу, таскать ее по всей мастерской и подкидывать в воздух, потом ложился ненадолго, чтобы через минуту наброситься опять. Удовлетворившись содеянным, Никак задрал голову, поглядывая на другие куклы. Страху, видно, он на них нагнал немалого, поскольку они застыли в немом ужасе: кто же следующий попадет в пасть этому свирепому зверю? Котенок мяукнул, предупреждая, чтобы все оставались на своих местах и не вздумали бежать.

Прыгнув на подоконник, он стал смотреть через мутное стекло окна на улицу. Там торопливо шли люди, и каждого из них Никак провожал взглядом. Потом появились две собаки. Шерсть у котенка начала подниматься дыбом, но собаки его не заметили, а принялись обнюхивать друг друга, и котенок успокоился. Все-таки они тоже имеют право на место под солнцем, пусть живут. Только на расстоянии. Все вокруг должны находиться на каком-то расстоянии — кто ближе, кто дальше. Это закон.

Позади котенка вдруг что-то зашуршало. От неожиданности Никак смертельно испугался и даже подпрыгнул, не зная, куда спрятаться. Потом вспомнил, что хозяин здесь — он, а вот незваный гость или гостья сейчас крепко получит. К тому же это оказалась маленькая серая мышка, схватившая его кусочек сыра и проворно семенившая теперь внизу, пересекая мастерскую. Погнавшись за воровкой, котенок ударился лбом об стенку, поскольку мышь успела шмыгнуть в свою норку. Лапа-то с когтями в дырку пролезла, а голова — никак. Не потому ли, что имя такое дали?

Котенок уселся перед мышиной норкой и от огорчения жалобно замяукал, приглашая вороватую соседку выйти и покалякать. Но дураков и дур в мастерской не оказалось. Сами заходите в гости. Если протиснитесь.

Игрушки смотрели на возню котенка насмешливо и презрительно. Мир животных их занимал куда меньше, чем людской. А ведь существуют еще и другие миры, множество… Но что может об этом знать какой-то трехцветный пушистый комочек с когтями? Даже если он совсем недавно, по собственной глупости, спас Человека от смерти? Это всего лишь отсрочка приговора. От судьбы еще никому не удавалось уйти. Никому и никогда. Никак.

Все «живчики» жили в соседнем микрорайоне, примыкавшем к лесопарку, и считались среди местных подростков отчаянными ребятами. Верховодил у них тринадцатилетний акселерат по кличке Пернатый, остальные были кто на год, кто на два младше. Причем не только из неполных или пьющих семей, но и из вполне нормальных, приличных, где родители и дети, обманывая друг друга, играли во «все отлично», да еще с закрытыми глазами. Родители стремились не выпасть из утлой лодки в житейском море и не оказаться на дне, сыновья подражали «новым русским», довольствуясь видеожвачкой, мечты дочек дальше карьеры манекенщиц или валютных проституток не простирались. Все они слишком рано потеряли веру и надежду, заменив их механическими желаниями, как любовь — привычными движениями.

В глубине лесопарка находилась полуразрушенная беседка, где сейчас, коротая вечер, сидела компания «живчиков». Среди них были три девчонки, беженки, откуда-то из Молдавии, чьи родичи промышляли нищенством возле рынка, а жили в отапливаемом подвале, платя за это дворнику.

Пернатый встал, молча поманил одну из девчонок, рыжую, за собой. Та послушно пошла следом: около деревьев, куда он ткнул пальцем, легла на спину, задрав платье и разбросив худые ноги. Пернатый сначала возбудил себя рукой, потом налег на девчонку, справился, тяжело задышав.

— Эй, кто еще? — крикнул он в сторону беседки.

— Топайте сюда, пока у нее течка!

Лениво подошли трое: Гусь, Арлекин и Додик. Подтягивая джинсы, Пернатый вернулся в беседку, где остальные дулись в карты. Матерились при этом изо всех сил, перекатывая под ногами пустые бутылки.