— Ну, разбойник, признавайся, как ты сюда попал?

Котенок смотрел на него немигающим взглядом и даже не пытался мяукать. Очевидно, он пролез в форточку, которая на ночь оставалась открытой. Или кто-то забросил его сюда, надеясь таким образом избавиться от надоевшей живой «игрушки».

— Что же с тобой делать? Ладно, поживи пока тут, — произнес Владислав.

Сходив в магазин на углу улицы, он купил пакет молока, колбасу, какие-то кошачьи консервы и угостил своего нового постояльца. А затем принялся за работу. Теперь он занимался только металлическим мальчиком с лютней и луком, отложив все остальные заказы в сторону.

Еще вчера его внимание привлек непонятный знак на спине мальчика, между лопатками. Крошечное око.

Какой-то символ? Или это своеобразное клеймо изготовившего игрушку мастера? Но кто этот загадочный мастер? Надо покопаться в книгах, может, удастся наткнуться на его следы… Старик говорил, что вывез куклу из Маньчжурии, но сделана она в России. У доморощенного умельца должны быть и другие игрушки. Не поговорить ли со своим старым учителем, если он, конечно, еще жив? Вспомнив об Александре Юрьевиче Белостокове, обучавшем его этому ремеслу, Драгу-ров почувствовал угрызения совести. Вот уже несколько лет он ему не звонил и не навещал. Скверно. Белостоков был для него не только учителем, но и старшим другом, в какой-то мере заменившим отца. Так всегда и случается: птенцы вырастают и забывают о своих родителях. Но дети — те же игрушки для взрослых, редкая из них остается несломанной…

Драгуров думал об учителе, продолжая собирать тонкий механизм металлического мальчика. Еще не все было готово, но он уже знал: если повернуть по оси голову, на которую опиралась нога куклы, — завести пружину, регулирующую движения рук и пальцев мальчика, то он начнет проворно перебирать струны лютни, и тогда зазвучит мелодия. Несмотря на то, что одна из струн была порвана котенком, Драгуров проверил действие механизма. Тотчас же в помещении раздалась негромкая музыка, журчащая, как ручеек. И хотя Владислав ожидал этого, но все равно замер, словно только что вдохнул жизнь в свое детище. Конечно, ничего удивительного в этом не было, существуют сотни более «умных» игрушек с гораздо более сложными механизмами. Но здесь чувствовалось нечто свое, близкое, даже родное.

Завод кончился: музыка, немного фальшивая из-за отсутствия одной струны, оборвалась. Какую мелодию он играл? Что-то из Моцарта… Но это было еще не все: механизм продолжал работать. Как завороженный, Владислав наблюдал за движением рук металлического мальчика. Лютня вошла в боковой паз, а лук заскользил по плечу куклы. Зажимы, удерживающие стрелы в колчане, разжались; тонкие пальчики вытащили одну из них, приладили к тетиве… Драгуров с любопытством следил: что будет дальше? Поразительное совершенство — эта кукла. Одновременно двигалась и змея, поднимаясь по бедру к талии. Мальчик стоял на столе, прямо перед лицом Владислава, и он не осознавал опасности. Просто любовался игрушкой. Ему даже показалось, что вновь звучит музыка, но только где-то внутри него, в сознании. Тетива лука упруго натянулась, стрела с острым наконечником грозила сорваться и ужалить в любую секунду. А сил шелохнуться не было… И тут что-то мягкое и пушистое прыгнуло к нему на плечи, вонзив коготки в плоть.

Человек, которого Гера ударил спицей, не умер. Его уже перевели из реанимационного отделения в отдельную палату, и теперь он лежал под капельницей, подключенный проводками к аппарату «искусственная почка», глядя в белоснежный потолок и размышляя. Приходившему накануне следователю Евстафьев, по кличке Гнилой, сказал лишь, что не разглядел лица того паренька, который его ранил. Следователь понимающе улыбнулся и ушел: пусть разбираются сами. Евстафьев так и намеревался поступить, поскольку и хорошо запомнил пацана, и высчитал, кто мог направить его руку. Он сам найдет его, коли уж остался жив. Никуда не спрячется.

А вскоре появился и Корж, который непременно должен был прийти: такой уж он человек. Никогда не откажет себе в удовольствии.

Корж принес пакет с фруктами, минеральную воду и цветы.

— Надо же, как не повезло! — участливо произнес он, цокая языком. — Как только узнал, тотчас же сказал себе: нет, Гнилой не тот парень, чтобы вот так взять и загнуться. Он выкарабкается, обязательно встанет на ноги. А как же иначе? Это такой парень, что ему никакая смерть не страшна.

— Ага. Поэтому ты и принес шесть гладиолусов. Как покойнику, — поморщился Евстафьев.

— Цветочница ошиблась. Не обращай внимания. Любишь киви? А виноград? Кто же это тебя подколол?

— Нашелся один, бойкий.

— Ай-яй-яй! Ну ладно. Мы живем в опасное время. Сам хожу и оглядываюсь. А на охрану денег нет. Плохо, Гнилой, с деньгами, совсем плохо.

— Я тебя понял.

Дотянувшись до цветов, Евстафьев смял один из гладиолусов и бросил на пол.

— Теперь пять, нечет. О долге я помню, Корж. Отдам все, сполна. Дай только поправиться.

— Дай? — переспросил посетитель. — А кто мне «даст»? Время не ждет. А может, ты будешь полгода здесь валяться? Ты бы позвонил жене. Она баба умная, пораскинет мозгами.

Евстафьев скрипнул зубами, глядя, как Корж вынимает из букета еще один цветок и меланхолически ломает его. Получался снова чет.

— Хорошо, — сказал он. — Я позвоню. Деньги тебе отдадут завтра. Не волнуйся.

— А я и не сомневался в тебе. Такой парень, как ты, не подведет. И я очень рад, что операция прошла удачно. Если что, я бы этих хирургов за уши подвесил.

— Конечно, кто бы тогда тебе бабки отдал? Хватит гнать пургу, Корж. Помоги мне лучше в одном дельце.

— Каком? — Глаза посетителя сузились, он наклонился ниже, поскольку Евстафьев говорил тихо.

— Мне надо разыскать того мальца, который в меня воткнул спицу.

— Как же его найти? — усмехнулся Корж. — Я ведь не Пинкертон, Это очень сложно сделать.

— Сколько?

— Ну-у… Штук в пять, думаю, обойдется. Но ничего не обещаю. Я не волшебник.

— Разве? А иногда у тебя выходят забавные фокусы.

Евстафьев закрыл глаза, чувствуя навалившуюся усталость. Ему хотелось, чтобы Корж поскорее ушел. Все уже и так сказано. Он отдаст ему пацана. За пять тысяч баксов он продаст ему и родную мать. А где-то рядом раздался голос посетителя:

— Ладно, отдыхай, набирайся сил. Такой славный парень, как ты, Гнилой, должен жить. А я постараюсь тебе помочь.

Оставался последний урок — физика. Галя со своей новой подружкой стояли возле открытого окна, в конце коридора, и Люда продолжала допытываться:

— Ну скажи, когда вы вчера ушли, чем вы занимались? Где были? Гера приставал к тебе, да?

— Нет. С чего ты взяла?

— Даже не целовались? Ни за что не поверю! А в подвал не ходили?

— В какой еще подвал? — Галя отмахнулась. Люда продолжала напирать:

— Я же его знаю: он и за мной ухлестывал, да ничего не вышло. Вернее… чуть не вышло. А вы? Неужели ты еще… ни разу? У тебя никогда не было… никого? Ни одного мальчишки?

— Прекрати, — твердо оборвала ее Галя, уже сожалея, что вообще связалась с этой дурой.

— Ой, поглядите на нее! — возмутилась Люда. — Врешь. Никогда не хотела попробовать? Если не врешь, то ты какая-то блаженная. У нас в классе еще поискать таких надо. Одна вообще вечерами старичков ловит да денежки снимает. А меня еще два года назад распечатали. На каникулах. И ничего страшного, нормальное дело. Хочешь, я приведу тебе одного парня? У тебя сегодня родители дома?

— Да пошла ты…

Галя впервые выругалась и сама растерялась. Люда, обидевшись, покрутила пальцем у виска, и отошла в сторону. Обе они раскрыли учебники и не заметили; как в коридоре появился Гера. Бесившиеся на перемене школьники уступали ему дорогу, а он шел, не обращая ни на кого внимания и не отвечая на приветствия.

— Ну, здорово! — сказал он, встав перед Галей.