Опять кто-то принес водки и предложил выпить за упокой души усопшего.
– Так уже поминали, – робко возразила Лизка.
– В связи с вновь открывшимися обстоятельствами, тот раз не считается, – уверенно сказал Вовка.
Когда я уходила, Галка нервно курила на крыльце.
– Ты чего? Куришь? Ты же доктор? – удивилась я.
– Закуришь тут, – Галка затянулась. – Проклятая работа. Хочешь, как лучше, получается, как всегда. Проклятье!
– Ты-то за что себя коришь? Ты же ему помогала, делала, что могла.
– Вот именно, что могла. А если бы не делала, он бы может, уже давно в больницу сходил, обследовался.
Глава 8
Полиция начала допросы на следующий день. Следователи сами предложили «побеседовать» с актерами в помещении театра. Меня тоже пригласили.
– Догадываетесь, почему? – поинтересовался серьезный дяденька в штатском с диктофоном.
– Нет, – я пожала плечами. – Почему?
– А ведь именно вы за несколько дней до случившегося утверждали, что артист умрет.
– Глупости какие. Тот разговор вообще о другом велся.
– Велся, может, и о другом. А вышло-то вон как. Понимаете?
– Нет, не понимаю.
– То есть, вы отрицаете, что вам было известно о плане Прохора Ивановича Шарманова, для лучшей реализации режиссерского замысла и в связи с наличием у погибшего неизлечимой болезни, ввести ему вещество токсического действия, что позволило бы максимально правдоподобно разыграть сцену смерти?
Наверное, я надолго зависла с отпавшей челюстью и остановившимся взглядом.
– Раиса Сергеевна! Раиса Сергеевна! – я с трудом вернулась в реальность. – Спасибо вам за сотрудничество, прочитайте и распишитесь вот здесь. До свидания. Пожалуйста, пригласите войти, – следователь порылся в своих бумагах. – Пригласите сюда Никитенко Владимира.
Все наши сидели в помещении, которое служило костюмерной. Это была просторная комната, выходившая в коридор. Конечно, сейчас она была занята стойками с одеждой. Стеллажи, построенные ребятами вдоль стен, были завалены шляпами, сумками, веерами и прочим добром. Реквизита за годы существования театра скопилось немало. У окна стояли впритык друг к другу два старых двухтумбовых письменных стола и старинная, но в рабочем состоянии ножная швейная машина.
Стойки с одеждой, благо они были на колесиках, откатили к одной стене, принесли диван и несколько кресел. В общем, вполне даже неплохо разместились.
На меня смотрели выжидающе. Но недолго. Приступили с расспросами.
– Ну?
– Что ты молчишь?
– О чем тебя спрашивали?
Я оглядела ребят. Такие милые, родные, искренне обеспокоенные лица.
– Бред какой-то.
– Что?
– Что, Раиска, говори!
– Ох, ребята, даже не знаю, как и сказать-то.
– Да говори уже, как есть, не томи.
– Как есть, это звучит очень странно. Только не перебивайте. По всему выходит, что Прохор Иваныч, имея в виду тяжелую болезнь Кролика, решил, для пущего успеха театрального действия и чтобы избавить давнего друга от тяжелой и продолжительной болезни…
– Раиса! – взвился Прохор. – Ты что несешь?! Ничего я не знал!
– Не перебивай, Иваныч, – Мишка положил режиссеру руку на плечо.
– Так вот, режиссер решил отравить своего лучшего артиста прямо на сцене, чтобы он напоследок послужил искусству. Это не я. Это следователь спросил, была ли я в курсе этого плана. Он почему-то думал, что должна была быть в курсе.
Кто-то присвистнул. Повисла пауза. Впрочем, пауза длилась недолго.
– Что за чушь!
– Как такое вообще в голову могло прийти!
– Какого лешего! Галка, какое лекарство ты ему вводила?
– Я вообще клятву Гиппократа давала!
– Да иди ты со своей клятвой Пифагора! Если я не клялся, я что, человека уморить просто так могу, что ли?
– Не просто так, а для искусства. Для искусства можешь!
– Стоп. Кто вообще этот бред сочинил, если Раиску первой допрашивали?
– Да наверняка семейка его безумная, жена да теща. Больше некому.
– Вот клуши!
Ну и так далее, в том же духе. Понятно, что всех переполняли эмоции. Потом появилась Люська. Оказывается, ее тоже вызвали.
– Не понимаю, я-то здесь при чем? – удивлялась Люська.
– Нечего было орать на весь автобус, что точно знаешь, будто артист в субботу умрет.
– Так это ж я образно. У меня мышление такое. Откуда мне было знать!
– Вот и объясняй теперь особенности своего мышления компетентным органам!
– И объясню! А вы может быть, мне объясните, чего так разорались? Вас же с улицы слышно!
– С улицы?
– Реально слышно?
– Ну, не совсем реально. С искажениями. Как будто Прохор Иванович, извините, жену с тещей отравил. Почему-то из любви к искусству. Они вас, что, на репетиции не отпускали?
– Вот, видите, до чего безответственные разговоры доводят! Теперь уже говорят, что вы жену с тещей отравили!
– Действительно, давайте помолчим!
– Помолчим? Когда такой поклеп возводят?! Я молчать не буду!
– Я тоже!
– Тебя и в мирное время не заткнешь!
– Давайте хотя бы потише!
Глава 9
Из заданных мне вопросов я вообще не смогла понять, каким образом Кролик получил смертельный препарат, и какова версия следствия. Наверное, это так положено – вести дело так, что бы никто ничего не понимал и ни о чем не мог догадаться. Только нас это не устраивало. Поэтому мы с Люськой решили провести собственное расследование. Ясно было только, что следователей очень интересовало, что Кролик в течение вечера ел и пил.
Люська уселась за столом с блокнотом и принялась записывать свидетельские показания. Сначала мои. А что я могла рассказать? Я же наблюдала за происходящим из зала, как и остальные девяносто человек зрителей. Из зала все выглядело вполне естественно. Аленка долго и убедительно уговаривала Кролика, что он сейчас умрет от паралича. Он очень убедительно реагировал. Пока не умер. В какой именно момент произошла трагедия, я вообще не поняла. Потому что во все глаза смотрела на Аленку и очень переживала, удастся ли ей спастись от маньяка-афериста. Потом Вазген с Мустафой шум подняли, на себя внимание отвлекли.
– Если есть версия, что Кролика отравили, то в первую очередь под подозрение попадают его враги. У него были враги? – Люська приготовилась делать записи в блокноте.
– Какие враги? Не было у него никаких врагов, – отрезал Мишка.
– Он что, никогда ни с кем не ссорился, не ругался? – Люська вопросительно уставилась на меня.
– Почему же не ругался? – Мишка опередил меня. – Кролик ругался всегда и со всеми.
– Как со всеми? – еще больше удивилась Люська.
– Характер у него такой был, въедливый.
– В тот день он тоже с кем-то ссорился?
– Естественно. Кролику же никогда спокойно не жилось, ему везде надо было нос сунуть. Лично я с ним поцапался, не скрываю. Стулья мы, видите ли, не так поставили. Потом он еще с кем-то препирался. Но громче всех они ссорились с режиссером.
– По какому поводу?
– Понятия не имею, я не прислушивался. Они постоянно лаялись. Ты только следакам не сболтни, что Прохор и Кролик ругались перед спектаклем!
– Почему?
– Эй, все! – Мишка обратился к окружающим. – Молчать о том, что Кролик и Прохор перед спектаклем, как обычно, громко разговаривали! Да ты посмотри на него, – режиссер, глядя в окно, что-то бормотал себе под нос. – Он же блаженный. Живет в своем мире. Начнет им голову морочить, разозлит только. Пока разберутся…
– Да, характер у Кроля был своеобразный, – согласно кивнул Денис.
– В народе это называется «к каждой бочке затычка», – уточнила Люська.
– Как ни грустно, но точнее не скажешь. Только имей в виду, что Кролик во все встревал только на стадии разговоров. Он любил, что бы во всем была полная четкость и определенность. Каждый вопрос он должен был для себя прояснить. Но если лично его это не касалось, никуда не вмешивался и по-настоящему никому поперек дороги не становился. Во всяком случае, я не в курсе.
