Как только я увидела посреди огромной, квадратов в тридцать, комнаты столь же огромный стол, подтекст подмигиваний и план тёти Аиды были мной раскрыты. На столе красовалось большущее синее блюдо с долмой (голубцы в виноградных листьях), нарезка из домашних сыров с соблазнительными капельками рассола на поверхности, манящая, нарезанная тончайшими ломтиками бастурма; маринованные помидоры и перцы. Лаваш-матнакаш, похожий по форме на русскую лепешку, и обычный листовой лаваш, а рядом – тарелка свежайшей ажурной кинзы.

– Карен-джан, хотела еще сегодня твой любимый хаш1 приготовить, но утром отец не очень себя чувствовал, не успела.

– Не переживай, мам, в следующий раз. А почему мне не сказала, что отцу плохо, когда звонила? Мы бы пораньше приехали.

– Не хотела вас волновать, сынок. Ему получше уже. Сейчас с нами обедать сядет, – и тетя Аида поспешила в соседнюю комнату за мужем.

– А вот и моя «недви́жимость». Знакомься, Алис-джан. Это отец Карена – Володя. – Тетя Аида вела мужа под руку, а в другой руке он держал тросточку. Рослый мужчина с большим трудом переставлял ноги и при этом опирался всем весом на жену. Папу Карена частично парализовало после инсульта пятнадцать лет назад, в возрасте всего лишь сорока пяти лет. Я осторожно взглянула на Карена, шокированная черным юмором его мамы по поводу ее «недвижимости», но тот в ответ кивнул, дескать, не беспокойся, для нас это нормально.

– Здравствуйте, Владимир, приятно познакомиться, – робко и с большим уважением произнесла я.

– Вай! Не Владимир, Володя, – по-доброму поправила меня тетя Аида, – у него и в паспорте так написано.

– Здрав-ствуй-те, – скрипучим надломленным голосом выдавил из себя отец Карена. Это приветствие было одним из немногих слов, которые он знал на русском.

Мы прошли за стол. Я сидела напротив тети Аиды и не сводила с нее глаз. Очень необычная женщина с необычной судьбой и звучным, запоминающимся, величавым именем. Аида, Аида… В памяти всплыл потрепанный, пахнущий старой бумагой нотный сборник, доставшийся мне по наследству от мамы, утративший за долгие годы обложку, с пожелтевшими нитками на корешке, а в нем – «Марш из оперы «Аида».

– Тетя Аида, а что означает ваше имя? Оно армянское?

– Да даже не задумывалась, Алиса-джан, мама так назвала, – улыбнулась она в ответ.

После вкуснейшей долмы и закусок тетя Аида неожиданно спросила: «Куришь, Алис-джан?» Я, опасаясь, что моя потенциальная свекровь проверяет меня на вредные привычки как гипотетическую мать ее будущих внуков, поспешила ответить: «Что вы, конечно, не курю, тетя Аида». Но Карен приобнял меня сзади за плечи и шутливо сказал: «От мамы прятаться незачем, она у нас всю жизнь курит». Я в очередной раз за наш визит была шокирована. Никогда не могла представить себе армянскую женщину с сигаретой в руке.

– Пойдем посекретничаем, – подмигнула мне тетя Аида, – и я проследовала за ней на крыльцо.

– Армения же не мусульманская страна, Алис-джан, тем более мы из Еревана, а у столичных жителей нравы свободнее, чем у деревенских. В селах – там да. А нам курить можно. Это, вон, Володе нельзя, еле сигарету в руке держит из-за болезни, боюсь как бы дом не спалил, пока я на кухне.

Отец Карена, по рассказам моего возлюбленного, в молодости был крепким высоченным мужчиной, работал столяром (делал мебель на заказ). Но после инсульта, который настиг его в расцвете лет, дядя Володя так и не смог восстановиться, и поэтому тетя Аида взяла всю заботу о нем на себя: уволилась с работы и стала добровольной, преданной мужу затворницей.

– А знаешь, Алис-джан, какая я в молодости красивая была, э-э-э?! Красавица, не то что сейчас, – всерьез задумалась тетя Аида, забывая из-за этого стряхивать пепел с толстой сигареты.

– Да вы и сейчас красивая! – попробовала возразить я, но тетя Аида уже вручила мне свой недокуренный синий «Бонд» и побежала в комнату за семейным фотоальбомом советских времен.

– Во-о-от, смотри, разве не красавица? А здесь?

Не поспоришь. Даже на черно-белых фото молодая Аида выглядела очень эффектно и ярко. Вот она в парке аттракционов с маленьким Кареном (тот сидит за рулем педальной машинки), – смуглая кудрявая красавица с волосами чуть выше плеч, похожа на какую-то итальянскую актрису. Вот она в горах, вот на пляже – идеальная точеная фигурка в смелом раздельном купальнике.

– А это вы на море?

– Да нет, хорошая моя, – рассмеялась тетя Аида, – у нас в Армении моря нет, настоящего, зато есть наше местное «море» – озеро Севан. Вон оно, за моей спиной на фотографии.

– Очень красиво там. Карен мне много про Севан рассказывал, показывал фотографии оттуда. А на настоящем море вы не были никогда?

– Так а когда, Алисочка? Когда только поженились с Володей, от зарплаты до зарплаты жили. Потом Карен подрос, Володя столярную мастерскую открыл, дела, вроде, на лад пошли – думала: «Вот теперь можно и на море». А тут с Володей эта беда приключилась, и его с тех пор не оставишь, он же как ребенок, я его кормлю, мою, переодеваю. Пока получше себя чувствовал, работала в Ереване продавцом, а с тех пор, как в Россию переехали, из нашей деревни вообще никуда не выезжаю, Володю же не бросишь дома одного. Вай, знаешь, как я рада буду Алиса-джан, если вы с Кареном поженитесь! Станете в гости к нам из города приезжать. Будешь нам как родная. Я же всегда о дочери мечтала, вай как мечтала! Только вот Карена я еле выносила и рожала тяжело-тяжело, сутки почти. Врачи после родов сказали: «О втором ребенке даже не думай», а я решила, будь что будет, снова забеременела через два года после того, как Карен родился. Но не судьба, видно: не доносила, девочка моя шестимесячной родилась, не спасли… – горько вздохнула тетя Аида.

– Мам-джан, не грузи Алису, пожалуйста, – выглянул к нам на крыльцо Карен.

– Нет-нет, Карен, мы с твоей мамой знакомимся, общаемся, всё отлично.

– Слушайте, а давайте вы потом поговорите, женщины мои любимые? Пора кофе подавать.

Карен много рассказывал мне про маму. До болезни мужа она работала машинисткой в крупном ереванском издательстве. Будучи умницей и красавицей, Аида получала на работе знаки внимания от писателей, иллюстраторов, фотографов. Кое-кто даже звал ее, мужнюю жену, замуж, но Аида оставалась верна своему грубоватому, угловатому, похожему на неброские столы, шкафы и табуреты, которые выходили из-под его руки, деревенскому мужу. Володя был суров, угрюм, неразговорчив, держал жену в строгости, любил выпить и подчас поднимал на Аиду руку из ревности, а то и вовсе без повода. Но случилось то, что случилось, и своей болезнью Володя навсегда привязал к себе красавицу-жену: лишил свободы передвижения и потихонечку вытягивал из нее жизненные силы и энергию. У Аиды с тех пор было всего два маршрута: с кухни или со двора до постели супруга, откуда он по сотне раз в день призывал жену резкими криками «Айда! Айда!», и та, бросив уличную стирку или готовку, всякий раз мчалась на зов мужа.

Я внимательно смотрела на тетю Аиду, пока та расставляла на столе кофейный сервиз, и сравнивала ее сегодняшнюю с молодой красоткой Аидой с черно-белых фотографий. Тот же взгляд, только более уставший, и глаза не такие живые; отросшие кудри с сединой. Задумалась: «А если сделать ей красивую прическу и макияж, сменить ее растянутую розовую футболку и поношенные синие треники на платье, вывезти куда-нибудь на море? Она, должно быть, вновь расцветет, пускай сейчас тетя Аида килограммов на двадцать потяжелее и лет на тридцать пять постарше, чем на тех снимках. В ней всё еще живет свет, просто она устала, очень устала».

Я наблюдала за руками тети Аиды, когда она наливала кофе. Представляла, как эти тонкие смуглые пальцы порхали когда-то по клавишам пишущей машинки. Сейчас они огрубели от работы в огороде, от ледяной воды из колонки, в которой она стирала белье. Да, судьба жестко обошлась с этой сильной женщиной, обездвижив ее мужа и забросив Аиду из солнечной и нарядной армянской столицы в русскую, почти заброшенную деревню с суровыми зимами, грязью и слякотью. Дом стоял на семи ветрах: с одной стороны трасса, с другой (через небольшое поле) – железнодорожные пути. С двух сторон от теперешнего жилища родителей Карена ютились давно брошенные жильцами избы с пустыми глазницами окон.