***

– Мне сегодня снился странный сон, – говорю я свекрови за завтраком.

– Дааа?, – изображает она интерес, а сама явно думает что-то своё. Это еë стандартный стиль общения, к которому я ни в какую не могу привыкнуть.

Однако мне хочется поделиться хоть с кем-то. Сон и вправду совсем необычный, и я чувствую, есть в нëм послание для меня, но какое никак не пойму.

Я знаю, что вскорости всё прояснится, как было со многими прежними такими посланиями. Да хоть бы с последним, где я, зрелая дама с кучей дипломов-регалий подхожу к какому-то окошку и спрашиваю сидящую в нём женщину, могу ли я получить ещё и медицинский диплом, мол, не поздно ли для меня. И когда она отвечает мне положительно, я просыпаюсь. Это было осенью 2019-го. А в феврале 20-го на нас обрушился ковид.

Бывает, что рассказав такой сон, я что-нибудь вдруг понимаю, но чаще всего понимаю постфактум. И всё же я начинаю рассказывать:

– Будто я в каком-то доме. Будто я там живу, но не одна. Дом деревенский, кровать, как раньше были, железная. В доме переполох, все спешат куда-то спрятаться или убежать. Я тоже начинаю суетиться, собирать какие-то вещи, хотя и не понимаю, что собственно происходит. Потом выбегаю на улицу, а там стоят двое в чёрной фашистской форме (я видела такую в фильмах про Великую Отечественную), мужчина и женщина, и с ними двое детей. Сердце моë обрывается. Я понимаю, что не успела сбежать, и что другого пути нет у меня, как только пройти мимо этих двоих. Но они преграждают мне путь. К чему бы это?

– Не знааааю, – протягивает свекровь, явно заинтригованная теперь.

Вечером того же дня я повторяю сон мужу и когда добираюсь до чёрной формы, он выдаëт – гестапо.

Это было в 2021-м, когда мы ещё вовсю пожинали последствия эпидемии. Возможно, будет новая волна? Да, будет, только с краткой "и" в этом слове.

Свекровь однажды, насмотревшись телевизора, вышла из своей комнаты и сокрушенно сказала: "Будет война". Я ей тогда не поверила и горячо возразила. Но она началась, в феврале 2022-го. А в апреле не стало свекрови.

***

Уже идёт октябрь, первые числа, но я всё ещё лелею очень слабую надежду уговорить-таки мужа отправиться в Крым. Ведь даже в это время там ещё полно чем любоваться, и можно много где ходить-бродить.

Где-то внутри меня не покидает это жгучее желание как бы доказать самой себе, что не всё ещё потеряно, что у нас есть ещё время и шанс на нормальную жизнь, есть возможность побыть в красоте и свободе, мы ещё себе можем позволить что-то такое рисковое и способны вполне ощутить этот дух приключения, которым успели проникнуться в предыдущих своих путешествиях, ощутить эту радость открытия и предвкушения, этот восторг новизны. И целое море свободы.

А потом приходит сообщение о взрыве на Крымском мосту. И точно, как в том странном сне, что я рассказывала свекрови, сердце моë обрывается, и я понимаю, "гестапо" мне не миновать. А ещё понимаю, что не за свободой-красотами я так рвалась в Крым. Мне просто хотелось сбежать. От суровой реальности. Снова.

Снова я в своей любимой Покровке. Мне 14, но я всё ещё наивный ребёнок. Это лето особенное, потому что я научаюсь ездить верхом, и мир со спины коня представляется мне будто новым, иным.

Мы с троюродной сестрой, уже довольно опытной наездницей, деловито разъезжаем по деревне. Она на коричнево-серой капризной кобыле, я на белом спокойном коне. Иногда мы пускаем наших коняшек байгой, как выражаются местные (полагаю, это что-то вроде рыси). На окраине же, где простора побольше, и нет риска кого-нибудь сбить, можем податься в галоп и совсем неожиданно для себя оказаться в каких-нибудь кушарах, то бишь зарослях.

Часто по вечерам мы едем в соседнюю с Покровкой Афанасьевку, но, в отличие от Покровки, практически обезлюженную и доживающую свой век с тремя оставшимися дворами, раскиданными на большом расстоянии друг от друга.

В одном из этих дворов живет новая пассия одного из моих многочисленных дядь, женщина слегка за тридцать с двумя детьми от первого брака, девочками пяти-семи лет. Мы любим к ним ездить. Оба маршрута туда, короткий через гору и длинный по наезженной дороге, соединяющей деревни, очень живописны. Коротким, правда, мы пользуемся лишь днём из опасения заблудиться, длинным же возвращаемся часто за полночь, засидевшись в гостях. Песочного цвета дорога хорошо различима во тьме, к тому же она здесь одна, не собьёшься. Есть, правда, нюанс – по обе её стороны примерно посреди отрезка, соединяющего две деревни, имеются целых два кладбища, казахское и русское, и фонарей, как вы понимаете, никто там не ставил. Поэтому, если случалось нам возвращаться после заката, мы припускали коней в этом месте и переходили на шаг, лишь когда обиталища покинувших жизнь афанасьевских и покровских оставались значительно позади.

Тёть Валя, как мы её называли, была симпатичная женщина с мягким характером и очень нелёгкой судьбой. С первым мужем она развелась, он был психопат-алкоголик и пытался её застрелить, за что теперь отбывал наказание в местах не столь отдалённых. Она очень вкусно готовила нам форель, которую дядя Ваня ловил в здешней горной речушке, Каначке. А рыбак он был хоть куда, причём во всех смыслах – как сказали бы взрослые, кобель, каких поискать. И тёть Вале сие было прекрасно известно, потому-то она очень долго не соглашалась на этот роман.

Как-то раз получился у нас настоящий девичник. Тёть Валя нажарила нам сковородку форели, налила чуток медовухи, хоть и было нам не положено. Очень скоро нам троим захорошело, и тёть Валя пустилась рассказывать о своей молодости, о том, какие там были у нее кавалеры, и как глупо она вышла замуж, и как по-другому совсем могла пойти её жизнь.

Мне было очень интересно. Я легко представляла её счастливой и беззаботной с кем-то любящим её беззаветно, ведь такие мягкие, добрые люди именно так и должны быть любимы, кто как не они. Но, с другой стороны, я не видела её без этих двух чудесных девчушек от мерзавца мужа, которых она обожала. Как же это все совместить? И получится ли у меня, когда придёт время?

Вскорости мы окажемся вместе на пасеке, где работал тогда дядя Ваня. На той самой пасеке в живописнейших горах, где ещё совсем ребёнком я однажды потеряла сандалетку, сидя на огромном камне над Каначкой. Я болтала ногами, и она соскочила, а стремительный водный поток закружил её и увлёк за собой. Интересно, куда её занесно тем потоком, и какая судьба у неё приключилась?

Ну, так вот. Сидим мы, значит, в крохотном домике, пьём чаёк с мёдом, болтаем. И тут к слову мне припоминается тёть Валин рассказ о её ухажерах, и я что-то совершенно невинно ляпаю по этому поводу. Далее идёт немая сцена. Я вижу, как меняется лицо тёть Вали, и медленно соображаю, что сделала что-то не то. Затем происходит какое-то шевеление в том месте, где сидит дядя Ваня. И тут он вдруг резко подскакивает к тёть Вале и бьёт её кулаком куда-то в плечо. Она глухо охает. Всё это выглядит настолько дико, что я практически сразу начинаю орать:

– Вы чё ненормальный! Зачем же так бить?

– Заткнись, а то и тебе щас двину.

– Попробуйте только, я всё дядь Володе скажу и тёть Алле. Разве можно так бить женщину? Что она такого сделала?

– Заткнись, говорю, щас схлопочешь.

Но я не заткнулась, а выдала ему хорошую тираду на предмет того, что я об этом думаю, тираду довольно солидную для 14-летней, которую вряд ли смогу теперь повторить.

И это я ещё не вспомнила те два раза, когда он пытался меня поцеловать, и на моё шокированное “вы чего это, вы же мой дядя” лишь ухмыльнулся в своей кобелиной манере. Я тогда никому не сказала об этом. А зря.

***

– Она нам ничего не рассказывает, – пытается оправдываться мать перед учительницей литературы, которая вызвала её в школу по поводу издевательств одноклассника надо мной.