У вчерашних событий, оставивших неизгладимость в душе, есть одно неприятное свойство – бесцеремонно, без всякого предупреждения врываться в сегодняшний день, заполнять всё пространство сегодня собой, вырывая тебя из контекста, и больше того, каким-то неясным манером проскальзывать в будущее и в нём, ещё не наступившем, оставлять свой корëжащий след. Неправду говорят, что прошлое – это то, чего уже больше нет, что уже никогда не вернётся. В философии, разве что, это работает, а в жизни живой, увы, нет.

***

Я стою на склоне горы, утопающей в зрелом уже можжевельнике с голубо-зеленым горошком, облепившим обильно лапастые ветви, словно бы новогоднее убранство. В воздухе сентябрь, но не привычный мне, южный, с палящим солнцем над головой и бескрайнею гладью морской, раскинувшейся слепящими переливами, кажется, прямо у ног. Лучшего вида душа не могла пожелать. Где-то в сторонке слышен негромкий ручей, шустрящий меж скальных камней. Птички, привычные к зною, бодро переговариваются в тени можжевеловой рощи. Время от времени разгоряченное подъëмом на гору тело обдувает лëгонький ветерок. Хорошо. Первое полноценное утро в Крыму, а красОты его, кажется, уже оправдали все самые смелые ожидания и пролили на душу целую кучу бальзамов самого благодатного свойства. Рай.

И пока эта бездна внизу не поглотила меня окончательно, заставив забыть обо всём, я решаю подняться ещё чуть повыше, чтобы понять, куда собственно и как далеко ведёт эта новая ещё тропинка для меня.

***

Надо же, как тяжело. Словно я не дама, чуть перемахнувшая за бальзаковский возраст, а старуха Изергиль, ей богу. Всего-то на третий этаж надо подняться, ерунда-то какая, а каждый шаг при этом отдаётся дикой болью в ступнях, и через каждые три-четыре ступеньки я попросту задыхаюсь. Наконец, мне удаётся забраться наверх. Я захожу на кафедру, здороваюсь с заведующей и лаборанткой и дотаскиваю себя до рабочего места. И что же, так будет всегда?

Я могла бы не ходить на работу каждый день, или хотя бы каждую неделю, ну или каждый месяц: после убойных лучевой и химиотерапии в онкодиспансере, отнявших у меня практически весь летний отпуск (а это почти что два месяца), мне полагался больничный длиною аж в четыре месяца, чтобы прийти в себя. И я на нём была, но почему-то с каким-то необъяснимым упорством продолжала ходить на работу даже тогда, когда там ничего для меня особого не было.

А ничего особо и не было. Нагрузку мне распределили так, что самая трудоёмкая и требующая моего присутствия в аудитории её часть, была во втором полугодии. В первом же я могла откровенно бездельничать и откровенно отсутствовать с учëтом моих обстоятельств. Но не хотела. Неожиданно всё, что когда-то меня совершенно выбешивало в отношении руководства к подчинённым, в непочатой "бумажной" работе, в бесконечных "ещё вчера было надо" заданиях, сыпавшихся на "безотказные" преподавательские головы от вышестоящих всевозможных мастей, стало мне как-то неважно, не критично, не драматично и т.д. Я просто хотела быть среди людей. Я боялась остаться один на один с тем, что уже изменило мою жизнь навсегда, с тем, что способно её отменить. В тот период мне, как никогда, было важно ощущать себя на плаву.

***

Мне нравится быть в воде. Взрослые показали мне, как нужно ложиться на воду, как двигать руками-ногами, чтобы поплыть, но у меня всё ещё не выходит. Я пытаюсь и пытаюсь, и в какие-то мгновения у меня как будто получается, но потом я теряю контроль и начинаю стремительно погружаться. Неужели я опять не научусь? А ведь я уже не маленькая, третий класс позади, вон какие маленькие плавают и не боятся.

Тётя с братом двоюродным, что младше меня на три года, разложили пикник на песке. Я бегу к ним и сразу хватаюсь за сало: бултыханья в воде отнимают немало энергии. Очень вкусное сало, копчёное, просто божественный вкус. Его можно попробовать только у тёти. Ей его присылают аж из деревни в России, откуда она приехала в Караганду и вышла здесь замуж за дядю, родного брата мамы. Я нахваливаю каждый кусочек, тëте приятно. Быстро насытившись, я снова убегаю в воду. У меня цель – научиться держать себя на воде.

Снова я пытаюсь и пытаюсь, и в какой-то момент, задержавшись слегка на воде, начинаю опять уходить под неë и опять, чтобы не с головой, стараюсь скорей встать на ноги. Но, о, ужас, под ними нет дна, и я ухожу в этот раз с головой.

Я не знаю, как вышло, что я начинаю тонуть. То ли дно резко оборвалось в этом месте, то ли я, оказавшись вся целиком под водой, сильно запаниковала. Но ко мне, к той девчонке, вдруг приходит отчётливо совершенно очень взрослое осознание – что-то очень ужасное происходит сейчас, что-то непоправимое и невосполнимое – я сейчас умираю.

Я вижу, как пузыри воздуха фонтаном выплескиваются из меня, что мочи двигаю руками и ногами. Мне удаётся всплыть на долю секунды, хватнуть немного воздуха, и снова будто что-то утаскивает меня вниз. Опять я вижу пузыри драгоценного воздуха, стремительно покидающие меня, опять пытаюсь всплыть, что сил шевеля руками-ногами. И так не меньше трёх раз, когда замечаю мужчину невдалеке, он стоит в воде и смотрит в другую сторону. Другие отдыхающие, коих было достаточно и в воде и на берегу, тоже не видят разворачивающейся у них под носом драмы. Никто не обращает на меня внимания. И всё же что-то толкает меня выкинуть из воды правую руку, когда я всплываю в последний отчаянный раз перед тем, как, очень возможно, уже насовсем опуститься на дно.

Мне везёт, мужчина в этот момент поворачивается и, заметив руку, стремглав бросается к ней. Я спасена. Говорю ему чуть слышное "спасибо", говорю, что не одна здесь и бреду, чуть живая, на берег к тёте и брату.

Всю дорогу домой, а она очень длинная, аж на двух автобусах добирались, я в себе и упорно молчу. Тëтя рада, что всё обошлось, и я знаю, что больше вот так мы купаться уже не поедем, но не это волнует меня. Со мной что-то случилось в воде, я как будто там выросла, повзрослела. Я как будто бы знаю теперь, что бывает, когда умирают. Словно я там почти побывала, там, откуда уже не вернуться. Словно тот человек, мой спаситель, что схватил меня за руку, выдернул меня не из воды, а уже с того света.

***

Я не то чтобы очень боюсь темноту, но мне в ней неуютно. Я иду к выключателю, (Интересно, почему это устройство называют именно так, почему не включатель? Получается, выключать электричество для нас вроде важнее, чем им собственно пользоваться? Получается, уже в самом названии кроется призыв к экономии электроэнергии? Эдакий прагматичный момент. Сорри за оффтоп) , жму его, но ничего не происходит, свет не загорается. Я жму ещё несколько раз, ничего. Иду в другую комнату в надежде, что там всё сработает. Ничего, света по-прежнему нет. Выключатели сломаны, или проблема в другом? Тут откуда-то появляется муж, он – электрик, я прошу его починить электричество, но он почему-то не может. Тогда я говорю, что к нам сейчас влезут грабители, но и это его не особо волнует. Он пойдёт, мол, и договорится. У меня почти паника – света нет, тьма кромешная, внутри и снаружи, и я чувствую в ужасе, как к нашему дому подбираются в темноте незваные гости. Паника нарастает, я практически ору на мужа, надеясь так пробиться сквозь его совершенно неуместное теперь олимпийское спокойствие… Тьху ты господи, это был сон?

Я опускаю ноги с постели и смотрю в окно. Утреннее приветное солнце щедро изливает себя сквозь стекло. Его здесь в это время всегда много, квартира высоко, на пятом этаже, и солнечная сторона.

Я неспешно встаю и направляюсь в уборную, но, выйдя из спальни, останавливаюсь как вкопанная и медленно холодею. Через весь зал идут угольно чёрные следы до самой балконной двери, где стоят бабулины красные со стоптанными пятками тапочки. Всё это вкупе выглядит очень зловеще даже несмотря на солнечный свет, что заливает весь пол.