Владение рабами изменило Генри Трейси, ожесточило. Так считала его жена. Но он-то сам знал, что в нем жила темная сила, которая разъедала душу, требуя выхода обиды и унижения, которым его подвергли во многом по вине жены. То, что вина Элизабет была ее бедой, Генри уже не волновало. О том, что его женитьба позволила ему войти в круг тех, кого он считал хозяевами жизни, со временем также утратило свою силу, как и повод быть с женой поласковее.

Генри не сразу решился на телесные наказания рабов, но увидев, уже не мог остановиться. Он вдруг ощутил в себе странное и приятное чувство, похожее на оргазм после владения Элизабет в моменты, когда ему удавалось настоять на ее супружеском долге. Близость больше напоминала насилие и Генри невольно связал воедино негативные ощущения, которое испытывал, видя брезгливую покорность жены и бессильный гнев скованных цепями рабов.

Сначала его это испугало, уж больно необычные ощущения. Потом все повторилось и он уже стал искать повод, чтобы придраться и найти новую жертву. Генри осознавал, что растит в себе демона и не гордился этим, а просто сдался на милость, признав его победителем. В поражении он видел своего рода месть «благородной святоше» Элизабет, которая и в грязи не забудет про свою «голубую кровь» и знатное происхождение.

Генри не афишировал своих наклонностей, считая, что его демоны – это его личное дело. Начинающий плантатор наблюдал за экзекуциями, стоя за занавеской в своем доме у окна, откуда было видно, что происходило у столба для наказаний.

– Что там? – спросил однажды Дик, теребя отца за штанину, в надежде, что его возьмут на руки и покажут, кто кричит.

– Ничего. Иди к матери, – Генри даже испугался, что сын поймет, что он тут делает, хотел отослать его, но потом передумал. Рано или поздно, ему придется продолжить начатое. Чем раньше он познакомится с этой стороной жизни на плантациях и привыкнет, тем лучше.

Он подозвал сына к себе. Дик приблизился, все еще обиженный, что отец отмахнулся от него. Потом они стояли вместе до тех пор, пока Генри с ужасом не заметил, что сын держится ручкой за штанишки.

– Что ты делаешь, негодный мальчишка! Убери немедленно руки и никогда так больше не делай!

Маленький Дик смутился и повиновался, спрятав руки за спину.

– «Боже, неужели он в меня? А в кого же еще? Отлично. Раз ребенок, ангел безгрешный, испытывает то же, значит и я не исчадие ада», – внутренний монолог стал определенной вехой в судьбе семьи Генри Трейси. В созданной им атмосфере рос не обычный ребенок, а то самое исчадие ада, которое сначала разъело душу отца и теперь взялось за ребенка, изгоняя из него ангела раз и навсегда, не дав ни одного примера сострадания и любви или хотя бы заботы о ближнем.

С тех пор миновало много лет. Но Дик вспомнил об этом именно сейчас, когда смотрел на несчастную, перепуганную рабыню. Он вырос и стал богатым плантатором, но на всю жизнь запомнил свои ощущения, которые испытал в тот самый, первый раз, стоя с отцом у окна. Сердце Дика Трейси забилось сильнее, губы задрожали и рука сама потянулась вниз.

Воспоминания погрузили Дика Трейси в транс, он не осознавал, что делал. Бенун, которая в тот момент была, как натянутая струна, наблюдала за ним, готовясь принять неизбежное. Движение руки хозяина не ускользнуло от ее внимания. Бенун поняла, что близится то, чего она всегда с ужасом ждала и посмотрела своему мучителю в глаза. Ей стало холодно, бил озноб от мысли, что сейчас произойдет – все это она прочитала в глазах мужчины, который стоял перед ней. – Все понимаешь, так даже лучше, – произнес Дик, облизнув пересохшие губы, – не придется уговаривать. Подойди! Бенун не шелохнулась. – Оглохла? Я сказал – подойди. Ну, же, входи в свою роль, Жозефина и мы позабавимся. Ты же не хочешь, чтобы я приказал тебя высечь? Это ничего не изменит. После этого будет все тоже самое, только еще больнее, это я тебе обещаю. Ноги Бенун подкосились и она упала на колени. Эта униженное положение пробудило в ней гордость и придало сил. Девушка попыталась встать, но запуталась в платье. – Хорошо, я сам подойду к тебе, раз ты так хочешь, – Дик, не сводя с нее глаз, в которых была только похоть, медленно встал и подошел.

Перед лицом Бенун медленно высвободил то, что уже доставляло ему неудобство, находясь в стесненном состоянии и срывающимся от захлестнувших эмоций и предвкушения, голосом приказал: – Ну, черномазая обезьяна, ты знаешь, что делать…

В этот момент случилось неизбежное: то ли от долгого ожидания, то ли от переизбытка желания, тело среагировало должным образом и «плотина прорвалась».

Бенун ощутила на лице «горячее тепло» и волна жгучего отвращения захлестнула ее сознание. Ее стошнило на ковер прямо под ноги Дику Трейси.

Она почти ничего не ела и ковер не пострадал, при том, что Дик «испортил» его намного больше и не только его – девушка в оцепенении смотрела на пятна, которые изуродовали ее красивое платье. Она ощутила омерзение и стыд. Мысль, что скажет по этому поводу Лусия, была неуместной, но Бенун зацепилась за нее, чтобы не дать ярости овладеть собой и не накинуться на этого отвратительного человека прямо сейчас и вцепиться ему в горло.

Она стояла на коленях, не поднимая глаз и ждала, что будет дальше, готовая ко всему. Если бы она сделала это, то увидела бы лицо сатаны. Внешне напоминающее человека, существо, смотрело на нее сверху вниз, скривив губы в оскале, который мог испугать любого.

***

Она не помнила, как ее выволокли в коридор, сорвали с нее платье и потащили на улицу.

Бенун швырнули на землю, затем связали ей руки и ноги так, что столб, возле которого она лежала, торчал по середине. Освободиться из такого положения было невозможно, как и поменять положение. Разложенные специально острые камни больно впивались в тело, причиняли боль при малейшем движении. Бенун была совершенно раздета, но не чувствовала ничего, ни жары, пока солнце не исчезло за горизонтом, ни холод, превративший ее в застывшую мумию.

Она не чувствовала себя живой и ее мало заботило, доживет ли она до утра, главное, что ее наконец оставили в покое. Однако через пару часов тело Бенун уже «кричало и молило» о пощаде. Судьба Бенун была решена.

Бесконечные судороги причиняли дикую боль. Она пыталась изменить положение, но веревки впивались в кожу, натирали ее до крови и через некоторое время на этих местах уже были кровоточащие раны, куда набивались полчища мух.

Она продержалась еще несколько часов и наступил спасительный обморок. Но и там, в глубине боль не оставляла ее. Мучительная жажда оживила воспоминания о родном доме. Потом пришла жажда…

***

Она стояла на берегу небольшого рукотворного пруда с кристально чистой водой, которая поступала из подземных источников, наполняя его даже в самый знойный период.

Этот пруд был подарком ее бабушки родному племени. Она уговорила совет старейших, что такой водоем племени не помешает.

– Тебе реки мало? – спрашивали они с недоумением.

– Река – хорошо. Но она, если вы помните, мелеет каждый год. Воды племени не хватает. К тому же у наших соседей воды нет совсем, они страдают еще больше в своих горах. Вам не надоело ссориться с ними каждый год из-за каждого глотка?

– На все воля духов!

– Разве? А что, если духи позаботились не о нас, а о животных и эта вода для них? А мы захватили этот источник жизни только потому, что готовы убивать за воду тогда, как они в засуху не прольют и капли крови у водопоя?

Аргумент показался убедительным, хотя и необычным. Но и бабушка Бенун была на особом положении благодаря своим способностям и, еще больше, своим знаменитым на всю Африку предкам по женской линии – колдуньям, которые были на короткой ноге со всеми духами, великий и всемогущий клан абоса, многоликих и единых в облике Матери Теней.

Тревожить Мать Теней из-за плохой погоды было глупо и опасно, никто не рисковал, обходя дом бабушки Бенун стороной.