Мотнув головой, открываю глаза. Ниже пояса всё ноет. Скривившись, поправляю брюки.

– Можешь забыть об этом, – говорю вниз. – Тебе теперь светит только правая рука под воспоминания.

Делаю пару глубоких вдохов и поднимаюсь. Надо отнести истории обратно в архив. Номер Марины я себе сохранил на всякий случай. Названивать ей смысла нет, но пусть будет.

Мелькает мысль всё-таки быстро смотаться к Ане домой, но я не успеваю даже толком это обдумать – меня вызывают вниз, в отделение один за другим начинают поступать пациенты. Спустя час приходится срочно отправляться в операционную, а не успевает бригада отдышаться после одной экстренной операции, как мы тут же влетаем в следующую, ещё хуже.

Только сейчас, оставшись без своей постоянной ассистентки, я в полной мере осознаю, насколько незаменима она в отделении. Мне это и раньше было известно, но теперь… Аня знает всех смежных специалистов, всех резервных доноров, держит в памяти кучу номеров телефонов – да, всё это есть в соответствующих списках, памятках и документах, но пока их найдёшь.

К концу дня я уже с трудом разговариваю – голос хрипит, потому что всё время приходится повышать тон. Врачи и медсёстры сегодня косячат нещадно. Или не сегодня, а всегда – просто раньше все эти мелкие вроде бы проблемы решала Аня?

За окном уже темнеет, когда я, наконец, добираюсь до кабинета. Падаю на диван, прикрыв глаза рукой. Отдохнуть не получается – спустя пять минут слышу стук в дверь.

– Что? – хотел рявкнуть, но сил не хватает, и вместо этого выходит почти стон.

– Никита Сергеевич, – в кабинет заходит Надежда, держит в руках чашку, над которой поднимается парок, – хотела спросить у вас, выяснилось ли что-то?

Ставит передо мной на стол чай.

– Спасибо, – говорю тихо, тянусь за чашкой, делаю глоток горячего напитка и вздыхаю: – Садитесь.

Старшая медсестра выдвигает стул, присаживается, смотрит на меня внимательно.

– Мне… ничего не удалось узнать, – произношу упавшим голосом. – Я звонил подруге Анны и ещё одному человеку, её пациенту, они сдружились в последнее время. Вы, может быть, помните его? Соболевский, лежал у нас не так давно.

– Помню, – Надежда кивает.

– Ну вот, на звонок он не ответил и не перезвонил. Я, конечно, ещё попробую до него дозвониться… Марина, подруга, ничего не знает, – медленно кручу в руках чашку, поднимаю глаза. – Надежда Константиновна, вы ведь дружите с Анной Николаевной, она вам ничего не говорила? Может быть, упоминала что-то вчера?

– Нет. Вчера ей стало плохо, – медсестра задумывается, качает головой. – Она сказала, что давление, но всё было почти в норме. После этого мы и не разговаривали больше, рабочий день закончился, она быстро уехала.

Внутри сжимается. Я могу предположить, почему ей стало плохо. Но…

– Я к ней домой, – быстро встаю.

– Что вы будете делать? – Надежда бледнеет.

– Чёрт, я не знаю! Но что, если она потеряла сознание или… – не хочу думать об этом, но проверить надо все версии.

Сажусь в машину, завожу двигатель и, не давая себе даже задуматься, еду знакомым маршрутом. А что я буду делать, если она дома? Например, со своим этим… Богатырёвым? Невольно сжимаю зубы так сильно, что челюстям становится больно. Буду решать проблемы по мере поступления.

Торможу перед Аниным подъездом, выхожу из машины, смотрю на окна квартиры – тёмные. Хрен знает почему, но я уверен, что ей не стало плохо или ещё что-то в этом духе. Код на входной двери помню, поднимаюсь на нужный этаж, звоню в дверь. Тишина. Звоню ещё раз и вдруг слышу мяуканье… Дарси!

Аня не смогла бы оставить кота одного надолго! А значит, нужно подождать – кто-то должен прийти. Подумав, решаю не сидеть в подъезде. Во-первых, не подросток, на подоконнике ютиться. Во-вторых, народ сейчас нервный, вызовут полицию, буду потом объясняться…

Спускаюсь, паркуюсь так, чтобы видеть окна, и остаюсь ждать. Спустя какое-то время мне приходит в голову, что сидеть я могу долго – не факт, что кто-то придёт именно сегодня и именно вечером. Но как представлю, что поеду домой, в пустую квартиру, становится до того тошно, что вопреки всякой логике остаюсь на месте. Здесь у меня сохраняется хоть какая-то иллюзия, что Аня не исчезла насовсем.

Чёрт знает, может кто-то там, наверху, решает сжалиться надо мной, но спустя полтора часа я вздрагиваю, увидев зажёгшийся в окне свет.

Дёрнувшись, открываю дверь и чуть не вываливаюсь из машины. Бегом заношусь в подъезд и взлетаю к квартире. Выдыхаю, успокаивая дыхание, и звоню.

Мне открывают сразу же. В дверях стоит незнакомец, вроде бы он только что заходил в подъезд, я отметил его краем глаза. И это не Богатырёв! Того я отлично помню! Не успеваю хоть что-то сказать, как мужчина, прищурившись, выдаёт:

– Здравствуйте, доктор Добрынин.

– Что вы тут делаете?! – я с трудом держусь, начинает пульсировать в висках. – И откуда…

– У меня для вас сообщение от Германа Эдуардовича.

Смотрю на него, тяжело дыша. Ничего не понимаю, какая здесь связь?

– Соболевский велел передать, – продолжает он, – чтобы вы ехали домой. В ближайшее время вы её не увидите.

Глаза заволакивает красной пеленой, я сжимаю кулаки, но мужчина поднимает руки.

– Я бы вам не советовал. Успокойтесь. Вы ничего этим не добьётесь, только хуже сделаете.

Фраза действует, как ведро ледяной воды на голову.

Делаю пару вдохов и выдохов. Этот… кто бы он ни был, прав. Я уже наломал дров, потому что не выяснил толком, что произошло.

– Что вы здесь делаете? – повторяю свой вопрос, справившись с голосом.

– Пришел присмотреть за котом, – пожимает плечами мужчина.

– Как вы узнали, что я буду тут?

– Я не знал, – отвечает ровно, равнодушно. – Мне просто сказали передать то, что вы уже слышали, в случае, если встречу вас здесь.

– Аня… – сглатываю, сердце вот-вот выскочит из груди, – она в порядке?

– Я даже не знаю, о ком идёт речь, – он смотрит на меня спокойно и разворачивается. – Мне пора.

– Стойте! А Герман Эдуардович…

– Со всеми вопросами можете позвонить ему сами.

Как будто он возьмёт трубку! Теперь можно не сомневаться, кто полностью в курсе происходящего. Я медленно спускаюсь на улицу. Обращаю внимание, что свет в окне гаснет, спустя минуту выходит и мой недавний собеседник. Кивнув мне, идёт к неприметной машине и уезжает.

А я, устроившись на сиденье, решаю набрать Соболевского. Поздно прятать голову в песок. Аня ему всё рассказала, это явно он помог ей уехать. Пусть скажет мне всё, что думает – я заслужил, я только… только хочу узнать, что с ней всё хорошо!

Но телефон молчит. Звоню дважды, жду до последнего – безуспешно. Откидываюсь на подголовник, слегка ударяюсь затылком пару раз. Тут же слышу звук входящего сообщения, судорожно проверяю мобильный.

Герман. «Уехал в санаторий на несколько дней. С вами, молодой человек, поговорим, когда вернусь». Меня передёргивает от обращения и от угрозы, прекрасно читающейся между строк этого обещания. Да уж, стоит готовиться к тому, что меня размажут по стенке, морально... И начинают уже сейчас – он не может не понимать, что я звонил узнать про Аню. Но совершенно точно ничего не скажет.

Со вздохом завожу машину и еду домой.

Следующие два дня погружают меня в филиал ада на земле. Оказалось, я так привык к постоянному присутствию Ани, что теперь, что бы ни делал, кажется, будто она незримо находится поблизости. Либо кто-то из врачей напоминает мне: «Это, – что бы это ни было, – делала Анна Николаевна». Либо я сам ловлю себя на мысли, что хочу сказать: «Найдите Анну Николаевну».

– Когда вернётся Анна Николаевна?..

– За этим надо к Анне Николаевне, я не знаю…

– А вот Аннушка Николаевна сказала, что это лекарство слишком дорогое, его можно заменить…

– А можно мне к Анне Николаевне, она меня вела в прошлый раз?

Я проглядываю очередную историю болезни. Всё отделение зашивается, палаты забиты, поэтому подстраховываю работающих на износ врачей. Передо мной сидит милая девушка, которая попадает к нам второй раз за полгода. «Везучая», ничего не скажешь.