Если перестанет устраивать жизнь в корпоративной квартире Славы, уеду в любой момент. Теперь пришло мое время. Я сама строю свою жизнь. Сама!

Но прежде мне нужно завершить еще одно дело. Важное и очень мерзко-противное.

Глава 25

В квартиру неплохо купить небольшие мелочи. Тут царит спартанская обстановка. Нет, все чисто, красиво, но бездушно. Казёнка какая-то. Только выбирать мне теперь не приходится. Что есть, тому должна быть благодарна.

Слава звал к себе, предлагал лучшие условия. Отказалась, конечно. Сколько можно зависеть от мужиков. С меня хватит. Наелась по самые ноздри. Всю сознательную жизнь я кому-то постоянно должна. Выполняю прихоти, вхожу в положение, пытаюсь быть хорошей дочерью. А когда мне жить свою жизнь?

Я безусловно благодарна Воронову, но вступать в ту же лужу на переменном этапе не намерена. Устала от любых отношений, поэтому сорри, но нет. Хочу побыть одна. Расставить в голове все по полочкам, понять, чем хочу заниматься, где могу реализоваться и все такое.

Пока ворочаю в голове мысли, брожу по квартире, отмечаю необходимые покупки. Холодильник неожиданно наполнен продуктами. Овощи, зелень, мясо, рыба. В шкафу нахожу пасту, пластины для лазаньи и рис. Посуда тоже имеется. Стоит в коробках. Все абсолютно новое. Пф-ф-ф… Подготовился.

- Да, мам, – принимаю звонок.

- Немедленно. Сию секунду ко мне. Быстро! – чеканит ледяным голосом.

Ясно. Не успела переночевать в новом жилище, как мать узнала, что я ушла от Барского.

Мне понятна ее ярость. Мать не любит, когда что-то идет не по плану. Она четко структурированная женщина, маниакально нацеленная на результат. Развернетесь хляби небесные, но Аделина Доронина цели достигнет в любом случае. Плохо, что не знает, что только не теперь.

- Я планировала приехать вечером.

- Сию секунду. Нам есть что обсудить, дрянь ты такая. Сволочь неблагодарная.

- Мам, прекрати. Где папа?

- Папа? – неестественный смешок рвет перепонку. – В больнице. С сердечным приступом.

- Поеду к нему.

- Немедленно ко мне. Я сказала!

Мгновенно закипаю. Мне сколько лет? Три? Два? Кажется больше. Какого рожна? Отнимаю трубку от уха. Упираюсь рукой в край стола и пытаюсь отдышаться, чтобы не наговорить гадостей. Пусть хоть какая, но она мать, я не могу позволить себе гору ненормативной лексики в ее адрес. Но черт побери, как же хочется.

Спокойно. Я все равно собиралась. Парой часов раньше или позже без разницы. Значит отделаюсь раньше, чем планировала. Зато потом свобода. Не буду никому и ничего должна.

- Хорошо. Приеду.

Мать отключается, даже не попрощавшись. Фыркаю, качаю головой. Нужно как-то собраться, ведь скандал предстоит знатный. Освежаю лицо, натягиваю одежду. Сумка, телефон, ключи. Вроде бы все взяла. Вызываю такси и дождавшись, ныряю в салон.

Листаю телефонную книгу. От Барского ни слова. Да разве должно что-то прийти? Нет, конечно. Выбираю его контакт и удаляю. Ни звонить, ни говорить больше с ним не хочу и не буду. То, что он сделал… Люди так не поступают.

- Давид, больше ко мне не прикасайся.

- А то что?

- Не знаю. Только помни, что еще один шаг ко мне и ты пожалеешь.

С меня стекает грязь. Одежда порвана, волосы растрепаны. Белья нет. Я грязная. Грязная и нагло безжалостно использована.

- Приведи себя в порядок.

- Не хочу. Ты животное, Давид. Брал, насиловал, унижал. Есть в тебе что человеческое?

- Поэтому текла каждый раз? Потому что я животное?

- Я хочу, чтобы ты знал. Если я любила тебя, то теперь нет. Барский, ты уничтожил все, понимаешь?

- Иди, Дин, – устало машет рукой. – Завтра поговорим.

Никакого завтра у нас не случилось.

Дверь когда-то родного дома открыта. Мать сидит в кресле с видом человека, у которого рухнул весь мир. Подпирает виски и болезненно морщится. Подхожу ближе, присаживаюсь на стул. Нечаянно скребу тяжелой ножкой по натертому полу. Мать возмущенно вскидывает брови, очень выразительно и без слов указывает на оплошность. Забыла. Не трогать, не царапать, не бить.

- Мам, давай без истерик.

- Что?

Видит Бог, я хочу по-хорошему. Не с пустыми же словами пришла. Хочу предложить вернуть прошлую команду, что работала на отца. Я сама готова говорить с каждым. Это единственный путь, где можно встать на ноги и занять прежнее положение. Всего-то нужно людям дать нормальные условия, лучше, чем были. Ничего страшного нет в том, чтобы признать неправоту.

Но мать видимо считает иначе.

- Не кричи, пожалуйста. Давай спокойно.

- Не кричать? Хорошо, – хруст суставов сводит зубы. Она продолжает заламывать пальцы. Абстрагируюсь как могу. – Когда поедешь домой?

- Я разве не дома?

- Ты дурочка? – визг на весь дом заставляет выглянуть в проем двери нашу условную гориничную. Мать ярится еще больше. Она ненавидит, когда, как она говорит, обслуга лезет куда не просят. – Пошла вон, старая дура! Достала идиотка. Держу только из-за мужа. Привык он, видите ли, к няне. Да ей сто лет!

Ни в какие ворота уже. Вскакиваю, бегу к старенькой Елене Ивановне. Быстро обнимаю и шепчу на ушко извинения. Обещаю забежать после и от греха подальше, провожаю ее в половину, где обитает персонал.

- Как ты можешь на нее кричать? Она же в возрасте.

- И что? Отправлю в престарелый дом, пока отец в клинике. Толку от нее никакого.

- Мам!

- Зубы не заговаривай, – вновь каменеет. Злым взглядом буквально насквозь пронзает. – Возвращайся к Барскому. Проси прощения за выходку. В ногах валяйся. Умоляй. Унижайся. Что хочешь делай, но ты должна заслужить его милость.

- Милость?! Милость?!!! – меня сейчас вырвет желчью. Нет не из-за Барского. Из-за того, что мне говорят в эту минуту. Как нужно меня не любить, чтобы такое советовать. Даже не советовать, а ставить перед выбором. Пусть негласным, но все же. Я же в каждой букве слышу приказ. Все нутро против загорается. Начинает колотить в буквальном смысле слова. Я им что собака? – Нет!

- Да! – орет мать. – Неблагодарная сука! – на пол летит чайная пара. – Что ты наделала? Годы жизни под хвост вонючему псу. На что ты нас обрекаешь? На нищету? Бездарная девка! Все впустую. Сколько в тебя вкладывала, как старалась вырастить достойную, а ты?

- А что я? Не получилась, как ты? – мне плевать теперь на все. Раз так все поворачивает, то скажу тоже. – Не вышла мордой? Нет, погоди. Мордой как раз вышла. Ах, да. Мозги другие. Я не смогла жить, как ты. Без любви. Без гармонии. Без дурацких приоритетов, что так необходимы вашей долбаной светской жизни. Да вы все купаетесь во вранье. Все! Гнилые надушенные люди. Тлен свой дорогими ароматами прикрываете, а сами смердите.

- Дворовая девка! Вся в свою породу. Сколько в тебя не вливай, все мимо. Дура.

- Что?

Какая порода? Я не понимаю. Недоуменно смотрю на мать в ожидании пояснения. Она расправляет складки идеального домашнего наряда. Щелчок золотой зажигалки и тонкая струйка дыма. Она курит?!

- Последний раз спрашиваю. К Давиду вернешься? Убедишь его простить тебя?

- Нет. Я же сказала. У меня теперь новая жизнь.

Мимику матери описать трудно. Кажется, что все демоны ада играют симфонию на красивом породистом лице. В один момент оно становится отвратительной восковой маской, но эта женщина всегда умеет взять себя в руки.

- Хорошо, – ледяное мертвое спокойствие. – Только знай. Двери моего дома для тебя тоже закрыты. С этого момента ты нам никто.

- Прекрати, – усмехаюсь, нахожу в себе резерв. – Я твоя дочь.

- Ты не моя дочь и никогда ей не была. Мы тебя удочерили. У мужа была покойная сестра. Она скончалась при родах. Позор семьи, приблудила тебя от большой любви с нищебродом, – пожимает плечами, – мой муж захотел тебя забрать. У нас сегодня вечер правды, не так ли? Так вот я тебя растила, как будущий дивиденд, но ты не сработала. Вот, лови, – в мои руки летит папка. – Там свидетельство об удочерении и бумаги о разводе. Барский постарался. Отныне ты свободна. А теперь проваливай и не смей появляться в нашей жизни.