Дженевра шумно вздохнула. Все вдруг встало на свои места: и действия Ланти, и брошенные вскользь слова. То, как он будил в ней желание и при этом злил ее.

- И… - Дженевра, не договорив и, признаться, не зная, что хочет сказать, облизнула губы.

- Проклятье должно было стать твоим, - тихо, с убийственным спокойствием отозвался Ланти. - Но я не могу этого сделать.

* * *

В комнате-пещере было очень тихо. Слышно было далекий шум водопада, треск свечных фитилей и стук двух сердце. Оба обдумывали сказанное.

Альдо, честно сказать, испытал облегчение. Столько лет носил он в себе эту тайну, а теперь признался, и стало вдруг так хорошо. Решение было принято. Проклятие нерушимо.

- Ты… все еще можешь снять проклятие… - тихо сказала Дженевра, тиская край халата.

- Нет, - покачал головой Альдо и улыбнулся. - Словно камень с души свалился, и тело стало вдруг легким, точно перышко. - Это невозможно. Условия нарушены.

- Но… - Дженевра вновь облизнула губы, и все тело Альдо как молния прошила. Невозможная женщина!

- Ты ненавидишь меня?

Дженевра покачала головой. Альдо с улыбкой кивнул.

- А я хочу тебя. Безумно тебя хочу. Видишь, два условия нарушены, так что проклятие не снять. Это изначально была обреченная затея. Стрега, наложившая его, была слишком сильно зла на меня.

Выражение лица Дженевры было странным, она что-то напряженно обдумывала.

- Не бойся! - быстро проговорил Альдо. - Я не причиню тебе вреда. Я не трону тебя. Сейчас я лишь могу передать тебе проклятье, как вирус, как дурную болезнь, а этого я точно делать не стану.

- Кто тебя проклял? Почему?

Альдо хмыкнул и упал на спину, сцепив пальцы на груди. Потолок убежища был белым, он еще не успел расписать его. Белое — это обещание, потенциал.

- Ее звали Вероника. И я поступил с ней дурно.

Альдо вдруг обнаружил, что никому об этом не рассказывал, а теперь под взглядом Дженевры не мог смолчать. И это тоже приносило облегчение. Как будто давно мучающий его нарыв вскрылся, и гной вытек.

Он родился в крошечной рыбацкой деревушке в паре дней пути от Сидоньи. Она носила название Ланти и ничем не могла похвастаться. Население — человек пятьдесят, считая грудных детей, то могут не дожить до года, и глубоких стариков. Единственный промысел — ловля рыбы. Единственное развлечение — красивая по местным меркам вдова Анна, за которой подглядывали все деревенские мальчишки. Она переодевалась нарочито медленно, давая всю себя рассмотреть, а потом распахивала ставни и с площадной бранью накидывалась на подглядывающих. Мальчишки с визгом бросались врассыпную, а Анна долго еще хохотала, и ее нагое тело белело во тьме.

Она привечала всех в деревне, принимая скромную «благодарность»: рыбу, хлеб, кусок холста, новую утварь. Тогда тоже подглядывали, дивясь, что все происходящее так не похоже на то, что делают в своей постели родители.

Жители Ланти ничего не скрывали. Церковь сгорела еще до рождения Альдо, и некому было попрекать людей за разврат, звать растлителями. Впрочем, девушек учили беречь невинность до свадьбы, пугая всякими суевериями, вроде рождающихся до брака лохматых монстров. Мальчиков наставляла та же Анна, а она, ненасытная, предпочитала тех, что постарше.

Альдо звали тогда — Башмак. Уж и не вспомнить, откуда взялось такое прозвище. Обычного имени у него, кажется, не было, во всяком случае, из-за отсутствия церкви он не проходил обряд именования. Приятелей его закадычных звали Колпак и Шкура, и, так разобраться, им еще повезло, потому что брата Колпака по неведомой причине звали — Мошонка.

Жизнь Башмака переменилась в одночасье в день, когда ему исполнилось шестнадцать. Во-первых, на него обратила наконец внимание Анна. Она явилась в полдень, взяла его за руку и повела в свой дом. И там открыла ему дверь во взрослый мир. Это было прекрасно и ужасно одновременно; веселая вдовица была неутомима. Спустя несколько часов Башмак выполз из ее дома, не вполне уверенный, хочет ли продолжать заниматься этим еще когда-либо в своей жизни. Он сидел на обочине дороги, пытаясь привести в порядок мысли, и рисовал в пыли, это было излюбленное его занятие. И в этот момент перед Башмаком возникла Судьба.

Звали судьбу - синьор Фронутти, и то был самый прославленный живописец Сидоньи.

* * *

Странно и немного страшно было слушать рассказ о чьей-то чужой жизни. И еще удивительнее было, что этот красивый мужчина — по виду настоящий аристократ — был когда-то деревенским мальчишкой по прозвищу Башмак. Дженевра пыталась представить его ребенком или подростком, но не могла.

Она сама не заметила, как оказалась в центре постели рядом с распростертым Ланти. Близость мужчины все еще будоражила ее, но не это было главное. Когда Альдо Ланти протянул руку и выдернул шпильки, распуская ее влажные волосы, Дженевра даже не вздрогнула. Мужчина подхватил ее пряди и принялся перебирать их, глядя задумчиво.

- У тебя потрясающие волосы. Никак не могу подобрать цвет… скорлупа ореха, золотой и медный отблеск, а иногда они отливают серебром. Сущая мука для художника.

- Это синьор Фронутти дал тебе имя?

Между ними возникла такая причудливая близость, то все условности вылетели из головы.

- Да, - улыбнулся Альдо. - Сперва я был «пареньком из Ланти», а потом стал Желанным и Благородным. Старик писал с меня юных принцев для своих картин. В цикле «Завоевание Кастасары» я изображен раз двенадцать, и минимум трижды обнаженным. Фронутти был большим любителем юношей, но… то ли мы, его ученики ценились слишком высоко за наш талант, то ли он был слишком застенчив, чтобы нас совращать. Думается, он всю жизнь прожил монахом.

Совратить? Дженевра залилась краской, когда до нее стал доходить смысл сказанного. Так синьор Фронутти… он…

- Я смутил тебя, фея? - хмыкнул Ланти, пальце его нежно коснулись ее щеки. - Прости. Продолжим нашу историю?

Бывший Башмак, а теперь Бьенвенуто Альдо Ланти делал успехи. Он оказался одарен как художник, умен, быстро схватывал все, буквально на лету. Вскоре он уже читал, прекрасно писал и овладел еще двумя-тремя языками. И, конечно, совершенствовал сидонский, вытравив все уродливые просторечные словечки. Он стал обходителен, и вскоре его полюбили сидонские куртизанки, некоторые из которых весьма и весьма переборчивы.

А еще в нем пробудился магический дар. Пробудился поздно, но мощно. Синьор Фронутти считал, что все дело в бедном крестьянском рационе. Он оплатил уроки придворного мага и ревниво следил за успехами своего ученика. Магия Альдо была сильна, а вот Дар подкачал. Он умел управлять животными. Отличное умение для любителя песьей или соколиной охоты, но вот художнику оно ни к ему. Альдо досадовал на свой Дар, на свои силы, и тут как нельзя кстати появилась она. Вероника.

- Стрега? - тихо спросила Дженевра.

Она сидела пугающе близко. Альдо ощущал тепло ее тела, аромат цветов и трав. Ее спокойный, внимательный взгляд согревал и успокаивал. Вот она, подлинная суть проклятья Вероники: быть так близко к самой желанной женщине и не иметь права к ней прикоснуться.

Презирая собственный запрет, Альдо коснулся девушки, потянул ее на себя, увлекая в объятья, и лицом зарылся в ее волосы. Хоть так, немного, недолго. Прохладные пальцы осторожно, робко коснулись его щеки.

- Да, она была стрегой. Самой прекрасной стрегой на свете.

Должно быть, было в его тоне что-то такое, потому что Дженевра спросила:

- Ты любил ее?

- Любил? - Альдо коснулся губами теплой, бархатистой щеки. - Нет, я не любил ее. Я был ею одержим.

Мужчина не может противиться стреге. Маг — тем более. Что-то в самой магии делает этот союз неизбежным. Но, конечно, Вероника была красива. Той особенной красотой, что отличает ее племя. Дикой, хищной, бесовской красотой иного мира. Ей повиновались, ее боготворили. Даже ревнивые и завистливые куртизанки были ей очарованы.

А еще она умела творить удивительные вещи. Она писала слова на листе бумаги, сжигала, и написанное воплощалось. Она вышивала обереги. Она рисовала узоры на коже больных, и они исцелялись. То был дар, о котором мечтал Альдо. Подлинный дар Творца.