— А никуда ехать не нужно! Первый маршрут начинается здесь, неподалеку, на Пушкинской.
— Вы что хотите сказать: под центром Ялты есть готский подземный ход?
— Потише, прошу вас, — заозирался Альберт Иванович. — Ну конечно есть! Почему бы ему не быть? Ведь Ялта — порт, известный в древности под названием Джалита, стратегический пункт. В такие места обычно и ведут подземные коммуникации.
— Все равно не могу, Альберт Иванович. Это же займет много времени.
— Ялтинский маршрут занимает около часа. Как обидно, что вы не можете! Как раз сегодня нам никто не помешал бы. Музей закрыт на санитарный день.
— А при чем здесь музей?
— По уникальному совпадению, — зашептал Пепеляев, — подземный ход выходит на поверхность на территории нынешнего Историко-литературного музея. Я его и нашел, когда работал там.
— У нас ведь есть час? — обернулся Алексей к Черепанову.
— Да есть, в принципе, — пожал плечами тот, удивленно глядя на Звонарева. — Для вас так важна эта экскурсия?
— Это необычная экскурсия, понимаете, — тоже понизил голос Алексей, — закрытая! По тайным подземным ходам готов. Вы слышали о готах? Они, оказывается, здесь жили полторы тыщи лет, говорили на своем германском диалекте. Альберт Иванович написал о них диссертацию. Да не защитил.
— Ну что ж, давайте, если не более часа. Я, разумеется, пойду с вами. Это можно? — осведомился Сергей Петрович у Пепеляева.
Тот помялся, потом кивнул.
— Только обещайте мне хранить об увиденном полное молчание. В случае огласки у меня могут быть неприятности.
— Обещаю, если там никого не убивают и не грабят, — улыбнулся Черепанов. — Телефон в музее есть?
— Конечно.
— Тогда пошли.
— Э-э… минуточку, — задержал их Альберт Иванович. — Хотелось бы сразу урегулировать вопрос оплаты. Я обещал Алексею скидочку как студенту до десяти рубликов. Мне неудобно обижать вас, брать больше, поэтому, так уж и быть, давайте тоже десять.
Сергей Петрович открыл рот. Цена экскурсии и его поразила, хотя получал он, конечно, куда больше, чем Звонарев.
— Ничего себе “со скидочкой”! Анекдот! Дерете, батенька, с проезжающих! Теперь я понимаю, почему надо хранить молчание! Скажешь кому-нибудь, так не поверят!
— На курортах все дорого, — виновато улыбнулся Пепеляев. — Впрочем, вы можете отказаться.
— Поэтому я и не езжу на ваши курорты, — ворчал Черепанов, доставая бумажник. — Облапошивание простаков!
Однако теперь он уже не смотрел на Пепеляева с недоверчивым прищуром, как прежде. Ухватки спекулянта заставили, очевидно, Сергея Петровича отказаться от мысли, что перед ним коллега Кубанского, “Ленина” или человека в “аляске”.
Алексей тоже расплатился, и они двинулись в сторону Пушкинской. Альберт Иванович шел впереди, длинные полы его дохи развевались, как знамена.
— Сейчас вот он “сделает ноги”, и плакали наши червонцы! — продолжал бурчать Сергей Петрович.
— Да что вы, он же местная достопримечательность! Куда он денется? Он каждый день сидит вот здесь, перед сувенирным магазином, на экскурсии людей зазывает. Точнее, никого он не зазывает, читает себе исторические книжки.
У чугунной ограды музея, особняка в стиле “модерн” с большими овальными окнами, Пепеляев остановился, поджидая их.
— А где же остальные? — спросил Звонарев.
— Сегодня только вы. Мертвый сезон, — объяснил Альберт Иванович, открывая калитку.
Они прошли во двор, мимо афиши “Преступления инквизиции”. На двери музея действительно висела табличка “Санитарный день”. Пепеляев постучал в окно. Выглянул сторож, бледный пожилой человек в фуражке с голубым околышем. Увидев Альберта Ивановича, он кивнул и пропал. Через минуту дверь открылась.
— Прошу, — пригласил Звонарева и Черепанова Пепеляев.
* * *
Они вошли в полутемное маленькое фойе, заканчивающееся лестницей на второй этаж. Припахивало плесенью и еще каким-то особым музейным запахом — то ли чернил, то ли химического клея. Сутулый вахтер со связкой ключей молча стоял сбоку от входа, выражения его лица в тени от козырька не было видно. Альберт Иванович с ходу сунул ему в руку смятую купюру.
— Тапочки надевать будете? — тихим бесцветным голосом осведомился сторож.
— Нет, Исаич, мы в запасник, — ответил Пепеляев.
— Могу я от вас позвонить? — спросил Черепанов.
Исаич посмотрел на Пепеляева, тот кивнул.
— Пожалуйста, — вахтер указал на свой стол у стены, где горела настольная лампа и в ее желтом круге блестел черный телефонный аппарат.
Сергей Петрович подошел, набрал номер.
— Дежурный? Это Черепанов из Москвы. Сообщений для меня не было? Если появятся, звоните в Историко-литературный музей на вахту. Да, я здесь. Всё. Вы, любезнейший, позовите меня к телефону, если мне позвонят из военной прокуратуры, — повернулся он к сторожу, положив трубку.
При упоминании о прокуратуре на длинном, но почти лишенном подбородка лице Исаича мелькнуло смятение.
— Вообще-то сегодня санитарный день… — пробормотал он. — Не положено… Альберт Иваныч!…
— Исаич, не гони волну, — негромко сказал Пепеляев. — Все схвачено. Позвонят — позовешь. Если, конечно, найдешь нас, — многозначительно добавил он.
— Что значит: “если найдешь”? — удивился Черепанов.
— Я вам потом объясню, хорошо? Пойдемте. Исаич, открывай.
Сторож хмуро выбрал из связки ключ и, шаркая ревматическими ногами, поплелся на второй этаж. Здесь он отпер дверь с надписью “Служебный вход”. Звонарев с Черепановым вслед за Альбертом Ивановичем вошли в темный коридор.
— Я же говорил: мы идем в подземный ход! — зашипел Пепеляев, когда дверь за ними захлопнулась и проскрежетал в замке ключ. — Как он позовет вас оттуда? Вы что думаете: он знает, куда идти?
— Не нравится мне это, — сказал Алексею голос Сергея Петровича из темноты. — Какая-то авантюра. Может, пойдем отсюда, пока не поздно?
— Товарищи!… — простонал Альберт Иванович, который шарил по стене в поисках выключателя. — Ну что вы, как дети? Не в притон же я вас какой-то веду, в самом деле!
— Сергей Петрович, ведь всего час! — поддержал Пепеляева Звонарев, которому все это — темнота, разговоры шепотом, обстановка секретности — живо напомнили детские экспедиции по чердакам и подвалам, где предположительно таились сокровища.
Зажегся наконец свет. Вокруг всё было загромождено прислоненными к стенам пыльными полотнами в рамах и без оных (большей частью посредственные крымские пейзажи), скульптурами в лохмотьях паутины, какими-то здоровенными ящиками с надписью “Не кантовать!” и пухлыми, забитыми Бог весть чем папками. На полу у противоположной стены стоял писанный маслом портрет какого-то крючконосого худого старика с горящим взглядом, в расшитом халате и круглой черной шапочке на голове.
— Это что — мистический портрет из повести Гоголя? — пошутил Алексей.
— Как? — не понял Пепеляев.
— Ну, помните, в “Портрете” у Гоголя художник Чартков покупает на развале картину, изображающую какого-то восточного ростовщика?… Она все путешествовала от человека к человеку.
— А-а, — засмеялся Альберт Иванович. — Почти угадали! Это Соломон Крым, премьер-министр Крыма в 1918 году. Автор неизвестен. Кстати, вот этот мужчина, похожий на Ленина, — Пепеляев указал на другой портрет, поменьше, — министр юстиции в правительстве Крыма Владимир Дмитриевич Набоков, отец знаменитого писателя Набокова. Как сами понимаете, по идеологическим соображениям оба портрета не годятся для основной экспозиции. Впрочем, в официальных местах этот портрет Соломона Крыма не висел никогда. Дело в том, что премьер здесь изображен в караимском наряде. Караимы, как вам, наверное, известно, это такая крымская народность, исповедующая разновидность иудаизма. Их столица, горный город неподалеку от Бахчисарая, так и называлась — Чуфут-кале, что в переводе с крымско-татарского означает “Иудейский городок”. Так вот: Соломон Крым был караимом, и караимские купцы решили ему сделать подарок, когда он возглавил отложившийся от большевистской России Крым. Они заказали портрет премьера и торжественно вручили ему с адресом. Но купцы явно перестарались, попросив художника изобразить своего знатного сородича в караимском наряде: Соломон Крым, всячески заигрывая с крымскими татарами, вовсе не хотел афишировать своего происхождения. Кстати, это не единственный портрет в этом запаснике, заказанный караимами. Есть и более крупные фигуры. — Альберт Иванович, поднатужась, отвернул от стены высоченную картину в богатой резной раме. Это был портрет государыни Екатерины II в полный рост. — Со времен Екатерины Великой, — продолжал Пепеляев, — не было царя, который не удостоил бы своим посещением Иудейский городок, кроме одного — Павла.