Затем началось туристское паломничество. С первым летним теплом идут и идут по шпалам с рюкзаками, наезжают отовсюду, в том числе и с благословенных югов, ставят палатки на берегу где-нибудь подле тоннеля или галереи, чтобы красота постоянно была перед глазами, живут неделями, умильными вздохами освобождаясь от копоти городов и “перестроек”. Теперь здесь едва не в каждом распадке понастроены турбазы и базы отдыха, но какой же уважающий себя турист полезет в дорогие стены, если под небом благодать изливается на него днём и ночью, в дождь и ветер. И полнят души, укрепляют дух, считывают письмена красоты и чистоты с рукотворного и нерукотворного, сошедшихся воедино в объятиях вечности.

Ныне Кругобайкалка — историко-культурный и инженерно-ландшафтный памятник федерального значения. Звучит. К юбилею железнодорожники принарядили её, обновив вокзалы на Байкале и в Слюдянке, вернув им свежесть первоначального вида. Рядом с мраморным зданием слюдянского вокзала — бюст М. И. Хилкову, радетелю и заботнику Кругобайкалки в самые горячие её годы. На станции Байкал встал на путях, словно с неба спустился, вагон-церковь; отсюда с мощами иркутского святителя Иннокентия, обретению которых исполнилось двести лет, двинулся он в Иркутск, а затем по Транссибу на БАМ.

Как это всё кстати и как хорошо!

И возвращённый на Кругобайкалку в голове туристического поезда паровоз с басистым гудком — тоже справедливая дань тому времени, представляющемуся теперь былинным, когда Россия вздымала немереные богатства на востоке в собственную славу и мощь.

Было такое время!

В заключительных номерах минувшего года журнал начал публикацию воспоминаний известного политика, члена Совета Федерации Николая Ивановича Рыжкова. В последние годы советской власти Н. И. Рыжков возглавлял Совет Министров СССР. Он был одним из главных действующих лиц переломной эпохи и нередко выполнял роль своего рода политического противовеса таким руководителям, как М. Горбачёв, А. Яковлев, Э. Шеварднадзе, Б. Ельцин. Прекрасное знание атмосферы Кремля периода упадка, замыслов стратегов Политбюро, закулисных перипетий — всё это позволило автору создать содержательное и одновременно увлекательное повествование о катастрофе СССР.

Первую часть мемуаров, рассказывающую о “горячих точках” конца 80-х — Тбилиси, Фергане, Баку, — Николай Иванович озаглавил “Истоки разрушения”. Во второй части, публикацию которой начинает “Наш современник”, речь пойдёт о роли руководителей страны в развале Советского Союза. Автор назвал её “Разрушители Державы”.

В предыдущих очерках, как могли заметить читатели, рассказано о круто замешанных на местном национализме разрушительных событиях, происходивших в 1986-1990 годах в ряде союзных республик.

Конечно, отдельные всплески национализма, сколь бы значимыми они сами по себе ни были, не могли сыграть решающей роли в уничтожении великой Державы. Более того, дальнейшие события, происходившие в некоторых республиках, имели, скажем прямо, вторичный характер, ибо главный импульс к разрушению СССР был дан в центре, в Москве.

Как и почему это историческое по масштабу и последствиям преступление произошло в столице России? Что за силы проявились на волне перестройки? К каким методам прибегали их лидеры для достижения зачастую сугубо личных целей, прикрываемых, естественно, дымовой завесой якобы народных интересов? Об этом размышления очевидца и участника тогдашних бурных событий.

В октябре 1987 года состоялся очередной пленум ЦК КПСС. Проходил он в Кремле, в специально выстроенном для таких мероприятий зале. Сейчас он называется Мраморным залом Кремля, здесь оглашаются ежегодные Послания Президента страны Федеральному Собранию РФ.

Пленум был рядовым, проводили его в соответствии с нормами устава партии, и каких-либо отклонений от традиционного хода заседания не ожидалось. Как всегда, открывая его, генеральный секретарь ЦК КПСС М. Горбачёв предложил для обсуждения повестку дня. Учитывая, что членов ЦК заранее информировали о ней, это было сугубо ритуальное действие. Когда же Горбачёв — также по заведенной схеме — спросил, кто против или воздержался, с первого ряда (члены Политбюро на пленумах сидели за столом президиума, а кандидаты в члены и секретари ЦК — в первом ряду зала) поднялся Б. Ельцин и предложил рассмотреть заявление о выводе его из кандидатов в члены Политбюро, коим он был.

Для всех членов ЦК, даже входивших в Политбюро, это было полной неожиданностью. Естественно, мы тут же спросили Горбачёва, о чём идёт речь. Из его невнятного ответа стало ясно, что, находясь в отпуске на юге, он действительно получил от Ельцина такое заявление. По установленному порядку генеральный секретарь обязан был проинформировать об этом Политбюро с тем, чтобы выработать коллективное мнение по данному вопросу, и в случае, если Ельцин свой документ не отзовет, поставить вопрос на обсуждение пленума, ибо только он, пленум ЦК КПСС, имел право избирать и освобождать членов и кандидатов в члены Политбюро, а также секретарей ЦК. Горбачёв этого не сделал, он скрыл от своих партийных товарищей факт существования такого заявления, что стало, как показало время, первым звеном в длинной цепи тяжелейших событий не только в партии, но и в стране.

Б. Ельцин с 1968 года был на партийной работе, сначала — в качестве заведующего отделом Свердловского обкома, а позднее — и его первого секретаря. Ко времени описываемых событий он уже почти два года проработал в должности первого секретаря Московского горкома КПСС, стал кандидатом в члены Политбюро. В столице о нем сложилось довольно противоречивое мнение. Многие обратили внимание на радикализм в его действиях, особенно в кадровых вопросах, на разухабистость заявлений, от которых за версту несло явной саморекламой, или, как нынче говорят, популизмом — необходимость борьбы с привилегиями и пр. Вместе с тем настораживало явное отсутствие интереса к повседневной, будничной работе. Тем не менее правительство страны, да и ЦК поддерживали его в стремлении решить жизненно важные для Москвы вопросы.

Выступление Ельцина на пленуме обросло в дальнейшем легендами, о которых не стоит даже упоминать. На самом деле это была путаная и невнятная речь, если её вообще можно было назвать таковой. Как он сам позднее сказал в своей книге-“исповеди”, выступление было резким и не очень уместным.

Отклики, а точнее, отповеди посыпались как из рога изобилия. Мне нет необходимости останавливаться на них. На второй день после пленума был опубликован список выступающих, а через несколько лет и стенограмма этих речей. Что же повлекло столь бурную реакцию верхушки партии, будь это московские или региональные руководители? Казалось бы, сама партия в лице её лидера и Политбюро продекларировала “гласность” и уже стояла на пороге “плюрализма”, — и в то же время партийные руководители так болезненно отнеслись к выступлению, далеко не программному, одного из своих же коллег о его неудовлетворённости методами работы руководящих работников ЦК, особенно секретаря Е. К. Лигачёва.

Бурное обсуждение и абсолютно бессмысленное избиение “ослушника” дали обратный эффект: как водится на Руси, возник миф о народном герое — гонимом “защитнике угнетенных”.

Естественно, возникает вопрос: как выступление Бориса Николаевича, неглубокое, имевшее явно личностный характер, могло вызвать такую реакцию? Этот феномен нельзя рассматривать в отрыве от реального положения, сложившегося в партии и стране. Ощущалось глухое брожение, которое и подхватило рождающегося диссидентствующего лидера.

На мой взгляд, проведение пленума в проработочном ключе было большой ошибкой, показало незрелость высшего руководства страны, в первую очередь членов Политбюро и секретарей ЦК. Верхушка партии, которая сама стала инициатором “либеральных” изменений, в том числе и в партийной жизни, не должна была допускать подобного “судилища”.