— А я не с пустыми руками. — Жестом фокусника материализую пред её изумлённым лицом заботливо раздобытые Вовой цветы. — Надеюсь, среди них есть твои любимые.

Клянусь, на миг в её квадратных глазах загораются все миллиарды звёзд, что нам сейчас светят!

— Только одну чашку, Хаматов! — сдаётся она. — И держи руки при себе.

— Так-то они у меня заняты, — намекаю, что неплохо бы убрать букет в воду. Обещаний нарочно не даю, я всё-таки человек слова…

— Минутку. — Женя забирает цветы. На мгновение зажмуривается, вдыхая запах. — Не уверена, что в доме есть ваза. Пусть пока побудут здесь.

Молча смотрю, как она бережно складывает свою ношу в старую лохань с водой. У меня такая же, стоит на солнце для полива рассады.

Флирт с училкой то ещё мероприятие. Павловна немногословна. Мечтательно улыбается и постоянно косит глазами в сторону цветов. Я мелкими глотками цежу чай, перебираю в уме темы для пристойной беседы и не могу придумать, как бы ещё чуток задержаться. Желательно до утра.

— Уже поздно, — с нажимом говорит она. Словно ножом по яйцам режет!

— Послушай, Павловна. У меня нет никаких специфичных наклонностей, чтобы смущать ими приличных дам. Я обещаю не форсировать. Хватит меня шарахаться. Просто расслабься. А хочешь, я помассирую тебе плечи? Массаж, конечно, любительский, но со снятием напряжения в нужных точках, как по учебнику. Только плечи! Если сама не захочешь большего. Или шею. У меня пальцы нежные, синяков не останется. Ты удивишься, до чего гармоничными бывают соседские отношения.

— Хм... озабоченный массажист... Я принципиально остерегаюсь таких. Но ты другое дело, разумеется. Особенно наедине, под покрывалом ночи, — иронично улыбается мне эта невозможная вредина. — За цветы спасибо, Хаматов. Остальное — ты уж прости, не со мной…

— Женя, где логика? Ты ко мне домой приходила?

— Да.

— Из моих продуктов, на моей плите, в моей посуде готовила?

— Ну и что?

— Ну и вот… Личное пространство — вещь интимная. Ты постоянно в него вторгаешься, а меня, как пса блохастого, дальше порога не пускаешь.

— М-м-м… Справедливо, — говорит она серьёзно, с полминуты подумав. — Ладно, Хаматов. Твоя правда. Но я сама буду решать, когда говорить «стоп».

Зря я надеялся, что Женя подпустит меня к своему телу. «Интимное» в её понимании душа. Мы, как подростки, делимся какими-то фактами о себе: любимая музыка, книги и прочая лабуда.

Ничего такого, в общем, не происходит. Ни жарких поцелуев, ни даже массажа. Только невидимые глазу искры потрескивают в воздухе. Но небо полно звёзд, пахнет ночными фиалками и поют сверчки. К рассвету обязательно что-нибудь бы вспыхнуло. Если бы не ударивший по глазам свет фонаря и старческий, противный вопль из-за забора:

— Это мои цветы?! — и сам же себе отвечает: — Радость всей моей жизни… Редчайшие виды!

— Уже не ваши, — рявкаю ревниво.

Вернуть цветы, которые я подарил? Она что, издевается?!

— Всё правильно. Ты их украл, бандюга! Так и знала, что только твоих рук дело… Всё подчистую, гад срезал!

Ох, как она не вовремя! И ещё сильнее меня этим накаляет.

Прямо чувствую, как терпение моё лопается...

Глава 28

Глава 28

Женя

Удивительный сегодня вечер. Мне никогда не дарили таких красивых букетов. Ворованных — тем более. Ещё немного непонятно: я кто — свидетель или соучастник?

А как перед бабушкой Юльки Ларионовой неловко! Она только выглядит как божий одуванчик. Жёсткая бабка. Ни бандит, ни батюшка с кадилом — ей никто не указ.

Не в силах выразить горе, она срывает платок с седой головы. Подбегает к лохани и тычет в Хаматова крупным бутоном. Как заточкой.

— Это Блек Баккара — сложный гибрид. Чёрная, как дно котла в преисподней! Богиня среди роз! Могла цвести и цвести, а вы её... в корыто!

Другой бы со стыда уже под землю провалился, а Павлу хоть бы хны. Украл и украл. Ситуация штатная.

— Мать, ближе к делу, хватит причитать. Чего ты хочешь, денег? Скажи сколько.

— Какие деньги, ирод?! Есть у тебя совесть?

— Мне что теперь, посадить их обратно?

— Ты мне поогрызайся!

Не стерпев измывательств, Хаматов отбирает у бабульки «гибрид» и ревниво возвращает к собратьям в лохань.

— Тогда жду предложений, желательно быстрее. Разойдёмся полюбовно. Не драться же из-за такой фигни, в самом деле.

— Ой, лопни глаза моего покойного Прохора, ещё «полюбовничать» о чём-то с тобой!

Сосед в ответ играет желваками. Невозможно понять по его пантомиме, какой посыл он ей намерен транслировать.

— Тогда приношу извинения, раз ничего не надо.

— Когда я такое сказала? Мало того что вор, ещё и жулик!

Господи, как неловко вышло…

— Давай для начала хотя бы вернём женщине цветы.

Я не знаю, как ещё разрешить этот конфликт, поэтому хватаю Павла за предплечье. Он стряхивает мою руку.

— Не лезь, я сам разберусь, — выдыхает он медленно и шумно, не сводя с неё глаз. — В последний раз спрашиваю, чем я могу расплатиться?

— Расплачиваются в магазине, а ты обобрал одинокую старую женщину. Давай-ка не зли меня, сам предлагай.

— Пойдём-ка…

— Куда? — вырывается бабушка, но Хаматов мрачно тащит её к тропинке.

— Отведу тебя домой. По дороге ещё раз поговорим про совесть. Жень… — Оборачивается он ко мне у самой калитки. — Извини, что испортил такой прекрасный вечер.

— Спокойной ночи, — даю понять, что этот самый вечер бесповоротно окончен.

Бабушка Вовкиной зазнобы живёт на соседней улочке. Я допиваю вторую чашку чая, а Павел всё не возвращается. Наверное, никак не придут к компромиссу. Сам виноват. Это же надо было додуматься!

И конечно, с такой насыщенной жизнью сил долго ворочаться совсем не остаётся. Сонно моргаю, а в следующий миг уже звенит будильник. Ночь пролетела, как будто и не ложилась. Отчаянно зевая, собираюсь на работу.

При помощи кофе и сахара, три к одному, относительно привожу себя в чувство. Цветы у кровати напоминают, что чем всё закончилось, я не узнала. Получилось ли у них договориться?

Прямо сердце не на месте. И машины Хаматова во дворе уже нет. Спросить не у кого.

По пути в школу вижу Ларионову. Она как раз выходит со двора. Но окликнуть девочку не успеваю. Из-за куста сирени выныривает Дулин и неуклюже забирает у неё рюкзак. Ухажёр, блин...

Обычно мне приятна школьная романтика. Но конкретная пара вызывает неясное раздражение. Как будто паршивец у меня из-под носа девчонку уводит!

Понимаю, что младший Хаматов сам виноват. Что ему стоило проявить к ней внимание? Не так, как обычно — обзываться и дёргать за косы, а подойти и тоже сделать что-то приятное? Болван. Через пару лет будет локти кусать.

А Вова что?

А Вова пролетает мимо них на велике, выхватывает из руки соперника рюкзак в цветочек и, вместо того, чтоб самому доставить ношу в класс… швыряет добычу в соседний колодец!

— Юля — Дуля! — смеётся на всю улицу, довольный, что опять довёл до слёз Ларионову.

Пока Дулин (нет бы догнать и задать обидчику трёпку), её успокаивает, я кое-как, с третьей попытки, цепляю ведром и достаю на свет божий несчастный рюкзак.

— Всё промокло, — всхлипывает Юля, встряхивая тетрадь с поплывшими чернилам. — Учебники… Проект! Я столько его готовила, терпела этого Сатану, старалась. Евгения Павловна, вы теперь поставите мне двойку, да?

— Не волнуйся, я вообще не буду ставить оценку, — улыбаюсь как можно мягче.

— И тут он вышел сухим из воды, — бурчит девчонка, с неприязнью глядя вслед Вове.

Ой ли...

На мой урок поганец не приходит. Стыдно, наверное. Как они всё-таки с отцом похожи! Сначала как вытворят что-нибудь! Потом думают.

Домой возвращаюсь позже обычного. Иду по дороге, а щёки горят. Не знаю, как бабушке Юлиной в глаза теперь смотреть. Живут они вдвоём, помочь некому. Представляю, сколько трудов стоит пожилой женщине в одиночку ухаживать за таким розарием.