— Нет, не шучу, — я опять улыбнулась Марии, желая добиться от нее ответной улыбки, но не получилось. — Дети — благословение. Дети — счастье. Я живу ради моих детей, убеждена, что и вы, князь, тоже. — Я быстро покосилась на него — стоит как памятник. — Не имеет значения, как сложилась жизнь или же обстоятельства. Поверьте. Я знаю.

Никто лучше меня этого не знает. Никто, и если вдруг выяснится, что все мои дети приемные… ничего не изменится. А вот отказ Вершкову заиграл другими красками, тот своим происхождением, сам не ведая, плюнул Вышеградскому в лицо и попал, что примечательно.

За дверью на кого-то прикрикнул Казимир, влетела красная от стыда молодая полная нянька, забрала Марию, и я поймала все же застенчивую улыбку, адресованную мне.

— Пошел вон, — буркнул князь.

Казимир невозмутимо развернулся и вышел. Зачем звал, возможно, подумал он, а может, у Вышеградского неуравновешенные выходки не единичны, что я о нем знаю, в конце концов.

Князь убрался к окну и застыл. Скорее всего, ему так удобнее проживать неприятнейшие эпизоды своей жизни.

— Вы знали, Вера Андреевна? — спросил он, не поворачиваясь ко мне. — Григорий вам рассказал?

О том, что сделал наследницу своему лучшему другу? Ребенок это прекрасно, но у тебя, твое сиятельство, терпение как у пожизненно приговоренного. Пока тебя не кольнуло то, что свет тебе не простит, ты сносил от моего мужа любое свинство. Зачем он при такой жене как Вера потащил в постель княгиню, зачем?

Идиот.

— Нет, разумеется, — я села, и потом, я хотела есть. — Удивлена ли я? Не слишком… Не знаю, зачем Григорий… — какое слово употребить? Как легко с моими мужичками! — Увлекся вашей женой при живой мне, но… мы с вами оскорблены оба. Я ровно в той степени, что было странно об этом узнать.

Точно ли все так, как мне рассказал Вышеградский? Если он сам спровоцировал эту дуэль, каким образом, уж не знаю, чтобы, пока подрастет княжна, свет забыл, как Григорий выглядел? А как быть с моими детьми?...

А если…

А если это и было причиной избавиться от меня и моих детей?..

Глава двадцать пятая

— Почему вдруг Вершков, Вера Андреевна? Вы о нем вспомнили…

Вышеградский осторожно ступал на тонкий лед, неуверенно возвращался к началу нашего разговора, пытаясь меня отвлечь от мрачных мыслей о неверности супруга. Невдомек ему было, конечно, что мне куда актуальнее снова трепать злополучного Вершкова, чем обсуждать измену моего покойного мужа с покойной тоже уже княгиней.

— Я разыскиваю всех его знакомых, князь, — с притворным, но вполне убедительным смущением ответила я. — Не все столь же чутки, как вы, чтобы понять, что я хочу собрать у себя все творения мужа…

Я страдальчески прикусила губу, изображая вдовьи муки, и смотрелась я выигрышно, потому что — мои глаза, мой рассудок, я бы не выдержала и страницы этой мути осилить, не будь я книжным магнатом в прошлой жизни. Как княжна могла это читать, она же должна получить неплохое образование, пусть и домашнее, или я все еще по наивности отпускала кредиты уровню образованности дворян.

Прокатит у меня ложь или князь не настолько дурак?

— Это почти исключено, Вера Андреевна, — он повернулся ко мне, и я в который раз подумала, что этот человек выглядит и кажется безобидным, а значит, с большой вероятностью это не так и мне стоит его опасаться, но: если до сих пор он не предъявил мне векселя, до сих пор не обратился в суд, до сих пор не выдал писанину Григория за свою, в чем я могу его подозревать? — Все отыщется в этом доме, вы всегда были первым и самым важным читателем, я вторым, Ольга, если того желала, третьим и последним, Григорий знал ее с младенческих лет и по-братски любил ее… Возможно, стихи сохранились не все, он пару раз сжигал их вот в этом самом камине… Казимир!

Я поморщилась по двум причинам. Первая: князь вышел из роли аристократа и повысил голос, гаркнув как заправский извозчик на шалую толпу — недосып или сдали нервы, если нервы, то почему? Вторая: опять это Тараканище, но это уже мои заморочки.

Мне хотелось уйти и обдумать все в одиночестве. В чем мне подозревать князя, ах да, он избавился от моего мужа, а затем нацелился на меня и детей, чтобы, когда придет время, без боязни за репутацию дочери выводить ее в свет. Версия конспирологическая, но я не могла отделаться от нее.

Что Вышеградский утаит от меня романы и пьесы, я не беспокоилась. Вера должна знать абсолютно все рукописи, и пусть литературный скандал вышел бы так и так вялым, князю после случившегося он был ни к чему.

Я дожидалась, пока Казимир притащит литературное наследие моего покойного мужа, уничтожая княжеский завтрак, Вышеградский опять что-то высматривал в окне. Григорий действительно не разбрасывался ни черновиками, ни чистовиками, пока Казимир выклянчивал альбомы у княжны, я быстро просмотрела то, что вынул из бюро князь, и моя догадка, довольно дерзкая, подтвердилась. У моей матери осталось то, что Григорий счел не стоящим для посторонних глаз, князю достались истории куда занимательней. Я листала тетрадки с блаженным лицом, Вышеградскому мое выражение могло показаться печально-влюбленным, те же, кто знал меня хорошо — и счастье, что в этом мире таких людей еще не было — сказали бы с полной уверенностью: Вера Логинова напала на золотую жилу.

Вот с этого романа про сиротку-крепостную, которую проиграли в карты соседу-помещику, я, пожалуй, начну блистательную карьеру автора бестселлеров. Не успела бесправная бедняжка прийти в себя от шока, как явился прекрасный спаситель с титулом и миллионами и предложил удачливому помещику партию на условиях «все мое состояние против этой девицы».

Скажите, князь, а у вас в самом деле водятся идиоты? Я подняла затуманенный взгляд на Вышеградского, я его не видела, передо мной были блок-схемы, с помощью которых опытные авторы строят сюжет, и, не имея возможности кликнуть, скопировать и передвинуть, я держала все это в голове, как савант…

— ….любимая книга Ольги, — услышала я и вздрогнула. — Я не читал.

— Угу, — буркнула я и встряхнулась. — Простите, князь, кажется, мне нужно немного отдохнуть. Ответьте мне только, вообразите, что записку, которую я показывала вам в прошлый раз, прислал Вершков. Да или нет?

Князь надолго замер, так что мне пришлось забрать у него из рук альбом, который он зачем-то схватил, и перелистать на случай, если князь в него вцепился не просто так. Все это время я косилась на князя и поймала момент, когда он наконец помотал головой.

— Не могу представить, Вера Андреевна, — признался он, и насколько я могла распознать примесь фальши, ее не было. — Вершков, как титулованная особа, разумеется, принят при дворе, но как бы сказать, считается персоной нон грата больше, чем Григорий или вы, прошу меня покорнейше простить. Никакая связь с вами, даже если бы вдруг вас приняли при дворе снова, не могла бы ему помочь занять то место, на которое он рассчитывает и которое занимал его отец.

— Что могло бы ему помочь? — выпалила я прежде, чем вообще подумала, имеет ли этот вопрос смысл и не повредит ли мне моя же дотошность. — Брак с вашей сестрой?

— Вот тут вы правы, пожалуй, Вера Андреевна.

Казимир принес на подносе около десятка альбомов, я уже не стала их изучать, и их упаковали в грубый тканый мешок, пахнущий сеном. Я пожалела, что в этом мире нет полиэтиленовых пакетов, может, мне вспомнить школьный курс химии и начать вредить природе раньше положенного срока? Но шансов на прорыв в химической промышленности было еще меньше, чем на то, что я сегодня вечером найду килограмм золота прямо под собственной кроватью.

Я приехала домой, когда Феврония укладывала малышей на дневной сон, сказала Фоме скинуть в угол мешок с альбомами и тетрадками и свалилась рядом с детьми, как была, одетая, наказав разбудить меня не раньше чем через пять часов, если не случится чего-нибудь крайне важного. Мою просьбу исполнили со всей заботой, так что когда Анфиса явилась меня будить, за окном уже темнело, а детей увели играть в кабинет.