— Григорий рассказывал про сватовство, — я уставилась в потолок, словно припоминая, — он был о Вершкове нелестного мнения, может быть, это мнение — следствие соперничества из-за меня… Но Вершков все же богат и титулован, я бедна и простая дворянка, мне сложно понять ваши помыслы, князь.
Неплохо у меня язык подвешен, когда мне нужно уболтать человека из наивысшего общества, но даже гордость не повод сидеть с настолько самодовольным лицом, Вера, держи марку. Князь, воспользовавшись шансом, вызвал слугу, и тот, шевеля усами, налил еще чаю. Я сжала кулаки — твое сиятельство, у меня не лопнет по швам гордость тебе плеснуть, и дело не в шовинизме, но если ты не умеешь завязывать себе штаны, попроси хоть кого, у кого руки растут из нужного места!
Усатый Казимир меня злил. Возможно, я смертельно устала и каждого лишнего человека тянуло удавить. Казимир, не подозревая за мной никакого коварства, скрылся, Вышеградский перевел утомленный взгляд на меня.
— Покойный Вершков мог передать титул племяннику, а предпочел внебрачного сына — предполагаю, племянник сам отказался, поскольку долги Вершкова много больше, чем долги Григория. Имение заложено несколько раз, сумма залога давно превысила стоимость, если я верно помню, к осени имение вернется в казну… если ничего не изменится.
Моих поверхностных знаний истории государства и права, а также местной истории, не хватало. Даже с учетом того, что здесь общество развивалось иначе, в том числе из-за отсутствия войн, революций, восстаний и цареубийств, и многое было реализовано проще, чем в знакомой мне хоть кое-как истории моего мира, я не понимала, о чем он говорит.
— Дед Вершкова получил титул за заслуги перед империей, имение как обеспечение титула выделено из казенных земель, крестьяне тоже казенные, — объяснил князь, видя мое замешательство. — Нынешний князь Вершков лишится не только денег, но и титула. Брак с кем-то вроде моей сестры мог спасти положение.
Что же, в этом есть свой резон, и я посочувствовала Вершкову. Не особо, без души, но я не хотела бы оказаться на его месте. Но зачем ему я, зачем ему двор, не может же он хвататься за соломинку в лице изгнанной с позором нищей вдовы, или я чего-то не знаю.
А я не знаю, и что самое скверное, этого может не знать и князь.
Я помолчала, раздумывая, стоит ли давить на Вышеградского или он поведал мне и без того более чем достаточно. Если — когда — я продолжу общение с ним, хочу я этого или нет, он вспомнит еще что-то важное, мельком, вскользь, то, что существенным он сам не считает.
— Театр, князь, помните? — перевела я тему так внезапно, что князь чуть тарталетку не уронил мимо тарелки. — Григорий потребовал долговые расписки, чтобы вы ни на что не претендовали. Он брал в аренду театр на год, ставил свои пьесы…
Я убеждена, что так и было, иначе незачем арендовать помещение. Конкуренция сожрала и перемолола все, что написал Григорий, в театре этого времени она зашкаливающе высока. Люди будут платить, лишь когда я отсеку от аудитории лишнее. Гендерное и возрастное разделение искусства — маркетинг, и как много людей сколотили себе капиталы, превращая доброе-вечное в востребованный продукт. На встречи с читателями являлись почтенные старички и уставшие полные дамы, приводившие с собой фактурных, харизматичных исполнителей. Авторы обоих полов писали для обоих полов под мужскими и женскими псевдонимами, актеры играли роли одухотворенных писательниц любовного фэнтези, суровых фантастов-многосерийников, бывших прокуроров, ныне клепающих повести про ментов, и юных красоток, прославившихся янг-эдалт.
Выйдет ли из Вышеградского автор романов?
— Вам нравились его стихи, Вера Андреевна, — князь поднялся, и я напряглась — куда это он, я не договорила. — И для вас он писал их так, как ни для кого.
Или за минувшее время стерлась боль предательства и уцелело в памяти только хорошее, или князь решил для себя закрыть эту книгу и никогда ее больше не открывать. Еще вариант — он стихи своего бывшего лучшего друга не слушал, и правильно поступал, надо признать.
— Я должен вернуть вам то, что ваше по праву, — с этими словами он открыл роскошное бюро красного дерева, и оттуда посыпались исписанные листки. Часть слетела на пол, князь поморщился, я вскочила и принялась собирать их один за другим.
Это правильный жест вдовы — так виделось князю. Я же хватала жемчуг, бриллианты, золотые крупицы. Князь собрал все, что не успело разлететься, сложил, и я пристроила свою стопку рядом. В ушах мягко шумело море из-за моих резких прыжков.
— Вы все еще любите его, Вера Андреевна, — покачал князь головой, прижав обе стопки ладонями, будто не собираясь мне их отдавать, и мне показалось, что за простой констатацией скорбного факта стоит нечто большее.
Но нет, у меня нет предпосылок считать, что князь был влюблен в курочку Веру.
— И если меня это не удивляло до того как… — он не закончил, убрал с бумаг руки. — То после того, что я узнал о вас, на что вы оказались способны… Я поражен. Словно две разные женщины.
Вот это паршиво, паршиво, паршиво, паршивей некуда, лихорадочно подумала я, не поднимая головы от бумаг и загадочно пожимая плечами. Не потому что князь заорет «да ты, мерзавка, пришла из другого мира, сжечь тебя сию же минуту, ведьма». Потому что Вышеградский открыл заново для себя ту, которую знал как облупленную, и это открытие пробудило в нем то, что мне бы не надо.
Пусть мне нравится его взгляд, хочется думать, что наваждение пропадет, когда передо мной снова окажется титулованный задавака.
— Я сейчас попрошу Казимира забрать у сестры остальное, — добавил князь, делая вид, что прежняя реплика не прозвучала. — Ей нравились повести Григория.
Моя дивная, нахальная, недалекая курочка! То, что ты прочитаешь потом, понравится тебе еще больше, или я не Вера Логинова, которая знала о массовой литературе все. Есть столько прекрасных жанров, которые в этом мире никто еще не изобрел, и авторы их не предъявят никакие претензии, ибо они не родились, а позже все новое станет забытым старым.
— Вы можете быть уверены, князь, что в следующем году я начну погашать все долги, — сказала я. — До вас уже долетели вести о том, что я сделала.
Вышеградский болезненно поджал губы.
— Я не могу вас осуждать.
Да ты только позавидовать можешь.
Он все-таки протянул руку к звонку, и я приготовилась лицезреть Казимира, но дверь распахнулась, едва Вышеградский отнял руку, и с криком «Папенька!» вбежала очаровательная малышка, а я села — удачно, что мне прямо под зад подвернулся стул.
Князь побледнел как смерть, хотя казалось бы, что удивительного, что у него растет дочь, а я пыталась сообразить, вижу ли я то, что есть на самом деле. Мои дети похожи на моего мужа, никто из них, разве что маленький Гриша, не унаследовал от меня ничего характерного.
Маленькая княжна была точной копией Лизы.
— Вера Андреевна, — выдавил князь, бледнея дальше некуда и осторожно стараясь отнять от себя малышку, я замотала головой. Чушь какая, он считает, что я кинусь в истерику, слезы и сопли? Из-за того, что, как признался сам князь, у покойной уже княгини с моим тоже уже почившим мужем не было разногласий?
— Ваша дочь, — кивнула я, готовая вмешаться, если Вышеградский расстроит девочку. — Как ее зовут?
— Как и мать. Мария, — князь все же умудрился поставить кроху на пол, и она обидчиво надула губки. — Поздоровайся с Верой Андреевной, Мария.
Малышка повернулась ко мне и изящно сделала книксен. Из нее лепят титулованную особу с рождения — а в мое время королевские дворы один за другим отрекались от сотворения венценосных кумиров. Что-то в этой новой политике есть человечное.
— Ты очень красивая, Мария, — улыбнулась я, сползая на пол и присаживаясь, чтобы быть наравне с девочкой. — Меня зовут Вера, и у меня тоже есть дети. Вы могли бы познакомиться и вместе играть.
Мария подумала и еще раз присела.
— Вы… не шутите, Вера Андреевна? — донесся до меня глухой голос Вышеградского.
