— Перед твоим возвращением я открыла контракт и… не смогла подписать.

Дедушка стиснул зубы.

— Я не так тебя воспитывал, — отрезал он.

— Эти же слова ты когда-то сказал моей матери?

— Рина не сумела взять ответственность за свою жизнь на себя.

— Думаешь, я тоже не сумею?

— Ты получила хорошее образование, ты дисциплинированна, собрана. Ты можешь стать, кем захочешь, в отличие от нее.

— Я хочу стать собой, — произнесла я, наблюдая, как до дедушки постепенно доходит смысл сказанного. — Так же, как хотела моя мама.

— Она мертва, — сказал Ёси, отступая от меня. — Она оставила тебя расти без матери.

— Я намерена встретиться с ним, — повторила я.

Лицо дедушки погасло, каку человека, потерпевшего крах.

— Ты не успеешь добраться туда вовремя.

Я припомнила детали короткого телефонного разговора с женщиной из Министерства юстиции и прикинула срок, за который они уведомляют родственников жертвы о выходе заключенного на свободу. Не может быть, чтобы я опоздала и Каитаро уже отпустили. А еще через секунду стало ясно — мой дедушка блефует. Он тоже понял, что я раскусила его.

— Они не разрешат тебе встречу. Что ты хочешь сделать? Прикинуться его адвокатом?

— Мне нет нужды прикидываться адвокатом.

— Хм, вот ведь ирония судьбы, — усмехнулся дедушка, — твое образование пришлось как нельзя кстати.

— Я не собираюсь прикидываться его адвокатом, — уточнила я.

— У них строгие правила. Только родственникам разрешено навещать заключенных.

— Какую классификацию ему присвоили? — Дедушка не ответил.

Интересно, промелькнула у меня мысль, не получал ли Еси все эти годы отчеты о поведении Каитаро. От того, как ведет себя заключенный, зависит уровень его классификации. Чем она выше, тем на большее количество Писем и свиданий заключенный имеет право. По новым правилам, дедушка, как «исключенная сторона», может получать такие отчеты.

— Его кто-нибудь навещал? — зашла я с другой стороны.

— Нет, — буркнул дед.

Мы стояли посреди кабинета в нескольких шагах друг от Друга, не в силах переступить невидимую черту.

— Никто, ни единого человека?

Дедушка посмотрел на меня усталыми глазами:

— У него нет семьи. Больше нет.

— Где он?

— Сумико, не делай этого! — Сейчас он уже умолял.

— Где? — повторила я.

— В Тибе^[111]. — Дедушка уставился в пол, чтобы не видеть меня. — И что ты скажешь? Какое ты имеешь к нему отношение? — спросил он, когда я направилась к двери.

Вопрос застал меня на пороге. Я подумала о человеке, любившем мою маму. О человеке, который убил ее. И обернулась к Еси:

— Он должен был стать моим отчимом. Я — член его семьи.

СУДЬБА

В поезде до Тибы я не могла усидеть на месте, поэтому бродила по вагонам или стояла на площадке между ними. Прислонившись плечом к двери, я слушала перестук колес и всем телом ощущала покачивание поезда, а в оконном стекле покачивалось мое отражение — невысокая хрупкая девушка в кожаных ботинках и длинной темно-синей тунике, перетянутой ремешком на тонкой талии. Мои руки лежали на стальном поручне, укрепленном под окном, я так крепко сжимала его, что ногти впивались в ладони, словно этим прикосновением я пыталась удержать себя в реальности, как якорь удерживает лодку, сносимую течением.

Когда мы с дедушкой катались на лыжах в Японских Альпах^[112], нам часто приходилось ездить на местных электричках. Они двигались так медленно, что вы успевали рассмотреть теснящиеся по берегам речушек заросли бамбука. Стебли покачивались на ветру, словно пышные страусовые перья. А в этом поезде мир казался смазанным, будто расплывшийся акварельный рисунок. Вдали сверкали шапки гор, похожие на жемчужины, нанизанные на туго натянутые телеграфные провода. Одинокие домишки, разбросанные вдоль насыпи, и зеленовато-желтые поля сливались в сплошную цветную полосу. Проносящийся за окном пейзаж устремлялся назад, в Токио — город, частью которого была я сама. Вот только для меня пути назад не было. Но чем ближе мы подъезжали к Тибе, тем сильнее становился мой страх — угловатый и липкий, он поднимался из глубины души. Поезд замедлил ход. Мир вновь обрел четкость, проступившую в контурах платформы и здания вокзала.

Я нервничала, подходя к воротам тюрьмы. Говоря с дедушкой, я не пожелала и представить себе, что мое свидание с Каитаро может не состояться. Но вдруг Ёси окажется прав? Порядки в тюрьме действительно строгие. Я, конечно, могу утверждать, что в некотором роде прихожусь родственницей заключенному, однако достаточно ли этого, чтобы мне разрешили увидеться с ним? И все же двадцать лет назад этот человек вошел в мою жизнь — я считала, что такая связь дает мне право на встречу с Каитаро Накамурой.

Сейчас действует то же правило, что и в прошлом: когда заключенный впервые переступает порог тюрьмы, администрация составляет список возможных посетителей. Человека, чьей фамилии в этом списке нет, не допустят к нему.

Руки у меня дрожали, пока я возилась с замком сумочки и доставала удостоверение личности. Водительские права застряли в кармашке кожаного портмоне, и мне пришлось выдергивать их скользкими от пота пальцами. Я поклонилась охраннику, тот жестом приказал подождать, а сам направился к будке, притулившейся возле тюремной стены. Я издали наблюдала, как он снимает телефонную трубку и, держа перед глазами мое удостоверение, вслух читает все, что на нем написано. Затем охранник помолчал, слушая своего собеседника, и снова заговорил. Давно хмурившееся небо пролилось дождем, в воздухе повисла влажная морось, почти туман. Охранник повесил трубку и, ускорив шаг, вернулся ко мне.

— В данный момент заключенный находится на работе, — приблизившись, сказал он. — Но у нас есть помещение, где вы можете подождать. Около получаса или чуть больше.

Он указал на само здание тюрьмы: внушительное строение из красного кирпича времен эпохи Мэйдзи^[113]. Я с таким напряжением готовилась преодолевать препятствия, придумала столько убедительных аргументов (и даже прихватила свой новенький адвокатский значок), что не сразу поняла его. Охранник нетерпеливо качнул головой и смахнул краем рукава мелкие капельки влаги со щеки.

— Госпожа Сарашима? — повторил он. — Вы должны будете заполнить опросный лист.

Дождь начал сеять быстрее и гуще. Охранник покосился на небо, потом взял меня за локоть и потянул за собой под ярко-желтый навес лавки, где торговали всякой всячиной, сделанной руками заключенных. Там он протянул мне бланк и ручку.

— Пожалуйста, заполните это. Вы должны точно ответить на вопросы.

Я взяла бумагу, все еще несколько обескураженная.

— Он внес мое имя? — запинаясь, спросила я. — Я числюсь в списке его посетителей?

Охранник сузил глаза.

— Ах да, извините, — поспешно добавила я, склоняясь над бланком. Тут были вопросы, касающиеся моих анкетных данных, на них я отвечала быстро, почти не задумываясь, пока не дошла до пустой рамки с надписью: «Укажите тему разговора с заключенным». И ниже — мелким шрифтом: «Пожалуйста, не отклоняйтесь от указанной темы, иначе ваше свидание будет прекращено».

Я задумалась, перо зависло над бумагой, а затем написала три слова: «Рина, моя мама».

Охранник забрал у меня бумагу, пробежал глазами, молча кивнул и побежал обратно к своей будке. Я осталась одна под навесом. Взглянув на часы, я заметила, что на стекле поблескивают мелкие дождевые капли, край рукава куртки тоже промок. Я поежилась и решила зайти в магазин. Внутри было прохладно — работал кондиционер, и я начала мерзнуть больше, чем на улице. Магазин пустовал, ни продавца, ни покупателей, только заставленные товарами шкафы и полки.

Каждый заключенный обязан работать. Даже смертники, дожидающиеся исполнения приговора, даже сидящие в одиночных камерах — эти работают, не выходя из них. Остальные трудятся на тюремной фабрике, которая получает от различных фирм заказы на производство сумок с символикой организации или палочек для еды. Также заключенных обучают ремеслам. Их изделия и были представлены в магазине.