Ёси молчал. Он потер ладонью подбородок и повернулся к книжным шкафам, возвышавшимся вдоль стен.

— Мою папку?

— Да. У тебя в офисе. Дело Каитаро Накамуры, — уточнила я, не желая оставлять недомолвок, и медленно поднялась на ноги.

— Суми, — прошептал дедушка едва слышно, словно надеясь таким образом предотвратить продолжение разговора.

Я вышла из-за стола и указала на освободившееся кресло, приглашая его сесть.

Дедушка двинулся к столу. Видно было, что он изо всех сил старается сохранить невозмутимое выражение лица. И это неплохо получалось, но, когда он сел и положил руки на подлокотники, я заметила, как сильно дрожат у него пальцы.

— Ты солгал мне.

Ёси смотрел вниз, на ковер, избегая моего взгляда.

— Всю мою жизнь ты лгал мне, — повторила я. — Твои россказни… Ты даже отвез меня посмотреть на «то самое место» на трассе Синагава. — Я осеклась на этом самом ярком эпизоде его лжи.

Дедушка качнул головой, будто все еще надеясь защититься от моих атак. Однако он понимал: увиливать бесполезно. Дед знал, какой настойчивой я могу быть. В конце концов, он сам учил меня докапываться до истины.

— Я нашел ее тело. Тебе это известно? — после долгой паузы начал Ёси. Внезапно голос деда сорвался, но он не заплакал, только щеки начали мелко-мелко подрагивать. Я вдруг заметила, каким хрупким стал мой дедушка. Кожа у него сделалась как высохшая бумага. — На ней был этот дурацкий комбинезон, заляпанный краской. — Дедушка полез в карман, достал носовой платок и принялся машинально крутить между пальцами. Я понимала, что мучает моего деда. Чувство вины. Он нес его по сей день. Вины, которую теперь разделяла и я. Если бы она не пошла тогда в пекарню, если бы я сказала ей по телефону, чтобы она поскорее приезжала в Мэгуро, что она нужна мне сама, без всяких гостинцев, — как знать, возможно, мама осталась бы жива. Ёси крепко сжал зубы и сделал глубокий вдох.

— Он стоял на коленях подле нее. — Дедушка посмотрел на меня и больше не отводил взгляда. Теперь мы говорили о человеке, которого никогда прежде не упоминали. Во взгляде моего деда не осталось и следа от прежней хрупкости и смятения, только холодная откровенность и темная, тяжелая правда.

— И ты хотела бы вырасти с этим? С этим знанием? — спросил Ёси, приподнимая двумя пальцами лежащую на столе вырезку из газеты. Теперь настал мой черед отвести глаза. Я не знала ответа.

— Мне известно, кто этот человек, — сказала я, уходя от вопроса. — И что он сделал, тоже известно. Но тебе следовало найти иной способ…

Дедушка недоверчиво фыркнул. Он смотрел на меня с родительским высокомерием, так смотрят на глупого капризного ребенка, который отказывается услышать, что ему толкуют взрослые. И хотя дед неправильно понял мою реплику, мне почему-то вдруг стало стыдно.

— Я смотрела видеозаписи допросов, — пояснила я. Его глаза расширились. — И читала документы защиты. И твои записки тоже. Ты утаил от меня эти события. Но они были и остаются частью моей жизни, и я имела право знать.

Мой дед глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

— Ты контролировал мою жизнь. Ты вложил в мою голову события, которые хотел вложить, которые были удобны тебе. — Меня охватило раздражение, я невольно повысила голос, думая о своей матери, о женщине, по которой все еще скучала. И о том, как ее дважды отняли у меня.

Вначале, получив материалы дела, я думала только о маме. Мне была безразлична судьба Каитаро. Но по мере того, как я читала документы, смотрела видео допросов, мне становилось ясно, что в каком-то смысле он знал маму лучше, чем мы, и, возможно, понимал, как никто другой. И мои мысли обратились к Каитаро и приговору, который ему вынесли. Я начала бояться за него. Мой страх рос и укреплялся с каждой новой страницей в досье дедушки.

— Каково это — убить человека? — спросила я.

— Что? Ты о чем? — Глаза дедушки сузились.

— Он ведь мертв, не так ли? Разве не поэтому звонили из Министерства юстиции? — Я стояла неподвижно, глядя деду прямо в лицо. И невольно отступила на шаг назад, когда он расплылся в улыбке. — В голове не укладывается, зачем ты… — Я не договорила, уставившись на дедушку. А он расхохотался.

На несколько секунд я лишилась дара речи, а затем неуверенно спросила:

— Или… защита справилась? Хочешь сказать, Юриэ Кагашиме удалось отстоять его?

И я снова подумала о женщине, которая однажды держала меня на коленях и угощала своим завтракам;

— А ты как считаешь, Сумико? Свою роль в этом деле ты учитываешь? — Дедушка вздохнул и тяжело поднялся на ноги.

— Что ты имеешь в виду? — запинаясь, пробормотала я. Желание подойти к нему спорило с опасением: гнев, внезапно вспыхнувший в глазах деда, удерживал меня на расстоянии.

— Как думаешь, откуда у нее взялась идея, что мы приняли его как члена семьи? Ты могла не понимать, что происходит, но именно ты сказала адвокату, что он хороший человек. Добрый друг, который любил твою маму.

— Итак, ее аргумент, касающийся любви…

— Перевесил все остальное, — закончил дедушка. — Суд поверил, что он действительно заботился о твоей матери, а также поверил в искренность его раскаяния. Они пришли к выводу, что это убийство, совершенное в состоянии аффекта, и что преступник может исправиться.

— А как же прокурор Куросава? — спросила я, думая о моей школьной фотографии, которую дедушка дал прокурору, чтобы вынудить Каитаро подписать признание.

Подумала я и об аргументах, которые Ёси представил суду, — это были действительно сильные аргументы. Но затем на память мне пришли просмотренные записи допросов и то, как вдумчиво слушал прокурор рассказ Каитаро. И отношения, сложившиеся между ними, которые я так до конца и не сумела понять. Несмотря на всю свою подготовку, я поспешила с выводами. Вместе с осознанием этого факта пришло странное чувство, насколько же странное, насколько запретное: облегчение!

«Куросава не ответил на мои письма, — сказал дедушка. — А на суде призвал приговорить обвиняемого к длительному лишению свободы.

— В таком случае что же означает звонок из Министерства юстиции?

— Что Каитаро Накамура жив и вот-вот освободится.

Мне потребовалось время, чтобы переварить услышанное. Теперь я видела дедушку совсем иными глазами: ни его авторитет, ни профессиональный опыт не помогли, ему не удалось повлиять на исход дела и пришлось оказаться в роли «исключенной стороны». И все же, как ни жаль мне было дедушку и как ни велика была наша потеря, возникшее у меня желание пересилило остальные чувства.

— Где он? — спросила я.

— Сумико, не глупи!

— Я хочу встретиться с ним.

— Послушай, он убил твою маму.

— Я хочу встретиться с ним, — упрямо повторила я. — Он может рассказать мне о маме.

С удивительным проворством дедушка подскочил ко мне и взял за руки. Кожа на его ладонях была морщинистой и тонкой, но хватка все еще оставалась сильной.

— Это я должен рассказать тебе о ней. — Он придвинулся вплотную и заглянул мне в лицо.

Я смотрела на него, пытаясь не отводить глаз.

— Я сделал все, что мог, Сумико, — сказал Ёси, крепко сжимая мне пальцы.

— Этого недостаточно.

Я покачнулась — дед внезапно отбросил мои руки и отвернулся. Но даже теперь, когда он стоял ко мне спиной, все, что дедушка дал мне, — детство, студенческие годы, его непрестанная забота и любовь, — крепкой нитью связывало нас.

— И вряд ли я смогу работать в «Номуро и Хи-гасино».

— Чепуха, — бросил он через плечо.

— Я серьезно, — мягко произнесла я.

— Не делай этого, Сумико. Если ты хочешь наказать меня…

— Не хочу.

Дедушка обернулся ко мне и горестно покачал головой:

— Но ведь ты подписала контракт…

— Не подписала.

— Это нанесет ущерб твоей карьере. Непоправимый.

— Я не хочу специализироваться в корпоративном праве.

Выражение его лица смягчилось.

— Сумико-сан, ты пережила шок. Ты сейчас сама не знаешь, чего хочешь. — Я почувствовала, как внутри нарастает напряжение, словно я проглотила деревянный кол. — Это просто горе, Суми. Ты сейчас не в состоянии рассуждать здраво.