Рина извивалась под ним, не переставая выкрикивать:

— Ты ничтожество! Ничтожество!

Каитаро рывком перевернул ее лицом вверх.

— Ничтожество, но не предатель! — стоя над Риной на коленях, прорычал он.

Одной рукой Каитаро прижимал ее, а другой встряхивал запутавшуюся веревку, намереваясь связать Рине запястья. Пока он сосредоточил внимание на веревке, она извернулась и ударила его коленом в пах. Каитаро охнул от боли и отпрянул. Рина оказалась свободна. Она поползла прочь, понимая, что нужно как можно быстрее выбраться из квартиры, — борьба становилась по-настоящему опасной. Но в тот момент, когда Рина поднялась на четвереньки, пришедший в себя Каитаро накинул веревку ей на шею.

— Прекрати! — закричал он, когда, оказавшись в петле, Рина начала рваться вперед. Задыхаясь и кашляя, она пыталась сдернуть веревку с шеи, чувствуя, как ломает ногти.

— Прекрати!

Теперь Рина впилась в руки Каитаро, царапаясь, как кошка, и раздирая его до крови.

— Послушай! Просто послушай! — просил он. Кровь прилила к ее липу. Она чувствовала жар под кожей. И не могла дышать. Рина пинала и пинала его коленями, а он все туже и туже затягивал петлю. Она пыталась сделать вдох, но воздух не шел в легкие.

— Рина… перестань, пожалуйста… — доносился до нее его умоляющий шепот.

Она ослабела и затихла на полу. Хватка Каитаро тоже ослабла. Он отпустил веревку и повернул голову Рины к себе, так чтобы видеть ее лицо.

Первые несколько вдохов были похожи на всхлипывания. Но затем воздух потек в легкие, и Рина вдохнула всей грудью. Горло саднило, дышать было больно, но она дышала, жизнь вернулась в тело, а вместе с ней вернулись и силы.

— Останься со мной, «— прошептал Каитаро, склоняясь над Риной. Он гладил ее лоб, убирал упавшие на лицо волосы и, отбросив в сторону веревку, осторожно массировал ей шею.

Рина заглянула ему в глаза. Глаза человека, который лгал ей столько месяцев подряд. Она увидела в них отражение той любви, которую потеряла. И ее сердце вновь разорвалось от невыносимой тоски.

— Останься со мной, без тебя я ничто. — шептал Каитаро.

Рина смотрела, как слезы катятся по его щекам. Он был слаб той слабостью, которая отражала ее собственную беспомощность. Теперь сердце Рины наполнилось гневом: даже сейчас, после всего, что произошло, она могла бы остаться с ним, продолжать цепляться за него, вместо того чтобы быть сильной и полагаться только на себя.

— Ты мне не нужен, — процедила Рина.

Его руки, нежно гладившие ее разодранную веревкой шею, замерли.

— Я не хочу тебя! — выпалила Рина, отталкивая его. — Мне будет гораздо лучше без тебя!

Она извивалась всем телом и пыталась выскользнуть из рук Каитаро. Но тот вновь придавил ее к полу. Рина больно ударилась затылком о доски, а пальцы Каитаро сомкнулись у нее на горле, все крепче и крепче сдавливая трахею. Молодая женщина снова принялась царапаться и брыкаться. Она потеряла одну кроссовку, нога в носке скользила по полу, не давая возможности упереться, однако Рина продолжала бороться. Но силы были неравны.

Грудная клетка Рины судорожно поднималась и опускалась. Палец Каитаро сильно давил на горло. Боль вернулась. Рина снова попыталась оттолкнуть его. Тщетно. А затем перед глазами поплыл туман, кровь тяжело бухала в висках, по телу начала расползаться холодная слабость. Рина корчилась, сопротивляясь удушливой волне, которая уносила ее жизнь. Она била Каитаро ногами и руками до тех пор, пока образы в сознании не сделались такими мутными, что Рина уже не знала, происходит ли это на самом деле или это только игра ее воображения.

Каитаро плакал, захлебывался рыданиями и все сильнее вдавливал Рину в доски пола. Они лежали посреди гостиной, своей гостиной в своей новой квартире. Поверх его плеча Рина видела потолок и норен с рисунком: золотистая полоска неба, по которому летел клин журавлей.

«Вот оно, — подумала она. — Вот и все, что останется от меня».

— Сумико, — прошептала Рина. Но она больше не могла говорить, и, хотя губы двигались, изо рта не вылетало ни звука. — Суми… Суми…

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Было вычислено все, кроме одного — как жить. Приписывается Жан-Полю Сартру

СУМИКО

ДЫХАНИЕ

Весь день я наблюдала, как темные тучи сгущаются над Мэгуро. Воздух сделался горячим и тяжелым, словно густое тесто. Когда же долго собиравшаяся гроза наконец разразилась, стремительно и бурно, она превратилась в какофонию звуков — оглушительные раскаты грома и барабанная дробь дождевых капель, увесистых, как свинцовые шарики, которые прыгали по асфальту, сбивая пыль и унося мусор. А затем все стихло. Воздух стал свежим и чистым. Глядя в сад, я видела умытые дождем растения, поблескивающие в наступающих сумерках.

Когда я уселась в дедушкино кресло, город за окном уже погрузился в черноту ночи. Кресло, поскрипывая кожей, приняло меня в свои объятия. Я включила настольную лампу и оказалась в круге света, за которым висела тьма. Передо мной лежала раскрытая бархатная коробочка. Она сопровождала меня в путешествии, проделанном за последние несколько дней. Золотые лепестки, собранные вокруг крохотного изображения в центре значка. Подсолнух и весы — символ справедливости для всех. Из сада доносился ровный звон цикад. Звук плыл в воздухе — казалось, сама ночь усиливала его. То же порой случается и с нашими мыслями.

Я ждала, когда звякнет металлическая калитка, затем раздастся мягкий звук шагов на выложенной плиткой садовой дорожке, а затем я услышу, как дедушка вставляет ключ в замочную скважину.

— Суми-сан! — позвал он.

Свет, просачивающийся из-под двери кабинета, наверняка привлек его внимание.

И вот дедушка скидывает уличные туфли, переобувается в тапочки и, слегка шаркая по мраморному полу, идет на кухню. Я представляю улыбку, появившуюся у него на лице: он уверен — я работаю допоздна, изучаю очередное дело, готовясь приступить к работе в «Номуро и Хигасино».

— Ты знаешь, Суми-сан, морские ушки у них просто потрясающие. Они упаковали мне немного в дорогу.

Из кухни доносится стук тарелок. Я мысленно вижу, как дедушка расставляет посуду на столе и раскладывает веером на блюде среди кусочков льда раковины с моллюсками.

— Тебе нужно хорошо питаться, — влетая в кабинет, говорит дедушка. Он расплывается в улыбке, заметив меня в своем кресле. — Ты слишком много работаешь. Идем, ты должна попробовать! — Дедушка протягивает руку, приглашая меня отправиться вслед за ним. Вид у него свежий и бодрый, отдых на источниках явно пошел ему на пользу.

Сегодняшний Ёси Сарашима — больше не тот человек, который двадцать лет назад подготовил дело против Каитаро Накамуры. Его волосы, в то время черные, лишь кое-где перемежавшиеся сероватыми прядями, побелели. И сам он стал худым и сухим, как будто с возрастом его тело уменьшалось. Но выражение лица по-прежнему остается решительным, брови — густыми. А морщинки возле глаз и на щеках появились оттого, что он много улыбался.

Дедушка хитро прищурился и слегка склонил голову набок, делая вид, что размышляет над какой-то сложной задачей. Я давно выросла, но Ёси все еще любил посматривать на меня так, словно перед ним ребенок, которого хочется слегка поддразнить.

Его взгляд упал на бархатную коробочку у меня в руке.

Итак, они прислали значок, — довольным тоном произнес он.

— Я нашла вот это, — сказала я, откладывая коробочку в сторону и доставая лежащую под ней газетную вырезку.

Она была похожа на все те вырезки, которые дедушка делал для меня каждое утро. Поэтому, беря ее из моих рук, он не выглядел ни удивленным, ни встревоженным. А затем Ёси развернул ее и прочитал те несколько строк, которые описывали каждого из нас.

— Сумико…

— Я нашла ее в полицейском участке, в Сина-гаве. — Дедушка нахмурился. Ситуация требовала реакции, быстрой и точной. Но прежде, чем он начал говорить, прежде чем успел сочинить для меня новую сказку, я добавила: — И твою папку я тоже нашла.