— Я буду с тобой. Никогда не оставлю, и всё у нас получится. Это только кажется, что всё черным-черно. Я не помню, но кто-то из великих сказал, что самый тёмный час — перед рассветом. Не надо расшибаться в самоубийство. Давай успокоимся и обо всём подумаем. Твоего папу спасут, всё хорошо будет!.. Просто к операции готовили, так делают иногда: не всё, как в сериалах,— бывает, и время нужно: снимки, анализы и все такое… Успокойся, я буду с тобой. Не уйду и не брошу — никогда! Пойду за тобой куда нужно, удержу, упасть не дам, люблю потому что. Не плачь, мы будем бороться, мы сможем, всё хорошо…
Его речь постепенно наполнялась какими-то банальными глупостями, но Жанна уже не пыталась вырваться. Она уже как-то сама непроизвольно обняла парня и, прижавшись ещё теснее, уткнулась лицом в грудь, плакала не сдерживаясь. Миша гладил рукой по её спутанным рыжим волосам и продолжал бормотать что-то успокаивающее. Это длилось множество томительных минут может десять, а может, и все сорок.
С неба стал срываться мокрый снег, почти сразу переходящий в дождь. Холодные капли вывели Жанну из медитативного оцепенения, она неожиданно оторвалась от его груди, глубоко вздохнула и произнесла заикаясь:
— И-и-ик… это и-ик… не ци-и-цитата, э-это пословица.
— Что-что? — не понял Миша
— Англии-и-йская пословица про час,— пояснила подруга.— The darkest hour is before the dawn, кажется, или как-то так.
— Может быть,— кивнул парень.— Пойдём под козырёк, а то дождь капает.
— Плевать, с тобой и так тепло,— отмахнулась Жанна.— Не хочу заходить, пока Гидра там, а то опять сорвусь. Понимаю, что перебор, но не в силах остановиться. Юля у мамы операционисткой работала, в декрет месяц как ушла, не родила ещё. Её напарница маме позвонила, когда мы в такси ехали. Почему? Почему так?..
— Никто не знает,— вздохнул Миша.— Давай просто с тобой постоим, мне тоже с тобой тепло.
Свободной рукой парень изловчился и всё-таки набросил на голову Жанны её отороченный мехом капюшон. Она уже не плакала, просто стояла молча, уткнувшись лицом в его грудь.
— Ты правда веришь, что всё получится? — на секунду отпрянув, спросила девушка.
— Обязательно,— улыбнулся Миша.— Ты не упадёшь, пока я тебя держу.
Он сунул руку в карман, достал телефон, осторожно набрал номер Елены Андреевны и коротко спросил:
— Галина Григорьевна ещё там?
— Я сейчас вызвала такси, до дома её провожу. У вас всё хорошо?
— Да, вы уедете, и мы тогда зайдём. Сейчас лучше не пересекаться.
— Конечно, ты прав. Будь осторожнее, ладно?
— Обязательно!
Лена убрала телефон и оглянулась на завуча. Та сидела, уставившись в одну точку, без пальто и с закатанным рукавом руки, в которую медсестра только что вколола какое-то успокоительное. Ей предлагали остаться в больнице, но Галина Григорьевна отказалась, почему-то сославшись на кошек:
— Они две там… бедные… одни, совсем одни, две… совсем!.. Я одну на лоджии оставила… она замёрзнет… Никак… никак нельзя!..— продолжала она бормотать, когда врач уже отошёл.
Когда подъехало такси, Елена Андреевна подхватила коллегу под руку и осторожно помогла добраться до машины, а потом сама села рядом с ней. Таксист включил тошнотворный шансон, но Лена была даже рада, потому что музыка заглушила испуганное, безумное бормотание завуча. Они быстро доехали по пустынным улицам, миновав уже расчищенный перекрёсток на Ленина, где о страшной аварии напоминали только осколки стекла.
У подъезда Лена расплатилась и помогла Галине Григорьевне подняться на нужный этаж. Уже у самой двери в квартиру завуч будто пришла в себя, резко обернулась, схватила Елену Андреевну за руку и заговорила, глядя прямо в глаза:
— Все ненавидят и шепчутся, все!.. Все проклинают, проклинают! — теперь можно, теперь не страшно уже. Никто не поверит, что Лёша хороший был!.. Хороший, совсем хороший, вот только слабый, слабый совсем. Никто и не поймёт никогда, никто… Он пил, напивался, потому что совесть мучила. Не мог так жить — и бросить не мог; страшно ему было, вот и не мог. Теперь проклянут все! Не поверит никто!.. А он хороший! Это я, дрянь такая, его довела…
— Поверят, успокойтесь. Это случайность,— поспешно ответила Лена.— Все люди хорошие, нету плохих. Просто жизнь нас курочит по-всякому. А с рожденья — хорошие все.
Глава 46. И снова третье сентября…(вместо эпилога)
…Я календарь переверну,
И снова третье сентября.
На фото я твое взгляну,
И снова третье сентября,
Но почему, но почему…
— Ну почему, ну почему…— подвывала Галина Григорьевна вслед за музыкальным центром.— И снова третье сентября-я-я-я…
— О господи! Галочка, ну хватит уже, ну что за безвкусица… в самом деле,— проскрипела недовольным голосом Виктория Филипповна.— Выключите немедленно!
— Простите, просто муж эту песню очень любил,— поспешно извинилась завуч.— Мы как раз с ним в сентябре расписались, как-то всё сразу совпало, ну и сегодня третье, как раз крутят везде… Ладно, не важно, в общем. Давайте выпьем ещё! Кто из нас тут самая молодая? — Лена, наливай!
Сидевшая у окна Елена Андреевна поспешила выполнить просьбу и разлила по бокалам какое-то дорогое красное вино, название которого даже не смогла бы прочесть, оно было написано по-французски. Они сидели на кухне у Виктории Филипповны и в узком кругу торжественно отмечали окончательный выход на пенсию легендарной математички.
— Давайте выпьем ещё раз за ваше здоровье, Виктория Филипповна! — объявила Галина Григорьевна. — Страшно подумать: пятьдесят один год в школе проработать! У нас в стране половина людей столько не живёт. Жаль, что вы в прошлом году не рассказали, мы бы юбилей отметили: пятьдесят лет работы, полвека! — это же колоссально!
— Ой, да скажешь тоже!.. Ну к чему эта мишура! — возмутилась пожилая учительница.— Да я бы и дальше трудилась, если бы не эти лестницы проклятые. Дома-то есть лифт, а вот в школе никак. Буду только на дому теперь с одарёнными заниматься, к олимпиадам готовить. Конечно, и из обычных ребят очередь стоит, но я с банальностями ЕГЭшными не хочу возиться. Вот на мехмат кадры готовить — это другое дело. Я за вас хочу выпить, за молодых, вот за Леночку особенно. На вас одна надежда, чтобы школа не рухнула.
— Ну, вы преувеличиваете,— смутилась Елена Андреевна.— Я — учитель совсем средний, не может школа на мне держаться. Мне и строгости с дисциплиной не хватает. Вроде и взрослая тётя, а иной раз веду себя как дитё: осенью по лужам прыгаю и листики собираю.
— Дело своё любишь и детей, а это — главное,— вмешалась Галина Григорьевна.— Не то что эта поросль зелёная, которая к нам после выпуска пришла. Взяли мы двух девочек математику преподавать, они летом дипломы получили. Им же плевать на всё! На уме — одни гульки да как за богатого замуж выскочить. Я не знаю, что они вообще в школе делают.
— Не ворчи, Галочка, не ворчи,— назидательно произнесла Виктория Филипповна.— Втянутся — постепенно привыкнут; ничего, все молодыми были. Ветер в голове — это замечательно. Хорошей учительница становится только когда из декрета выходит. Я за столько-то лет заметила уже… Вот Леночка — тому пример, чего там далеко ходить. Как там твоя доченька?
— Всё хорошо, не болеет,— отозвалась Лайка.— В следующем году в первый класс пойдёт. Уже усиленно готовится, кота учит читать буквы. Тоже учительницей хочет стать.
— Ох, не дай бог! — каторга такая,— усмехнулась Виктория Филипповна.— Пусть лучше балериной мечтает, так красивее получится. Про отца не вспоминает?
— Ну так… иногда, но не часто. Хорошо, что он у нас не появляется. Я его давно не видела — может, он из города уехал…
— Алименты хоть платит? — поинтересовалась Гидра.
— Я не подавала,— смущённо ответила Лена.— Пусть и тяжело дочку тянуть, но лучше так. Мама нам из деревни продуктами помогает и вообще… Хочу его навсегда из жизни вычеркнуть, будто и не было никогда.
