Эта история началась в тот день, когда я, хромая, вылетела из дверей квартиры, которую до этого момента считала своим уютным семейным гнёздышком. Я сама себя убеждала в этом день за днём долгие восемь лет. Нет, почему долгие? Годы пролетели быстро.

Итак, чувствуя боль во всём теле, я вывалилась в подъезд из квартиры. В голове стучала единственная мысль: «Бежать!». Даже лифт я не стала ждать, а буквально поползла по лестнице, кое-как прижимая к груди сумочку с единственной имеющейся у меня ценностью: паспортом.

Да, кто-то закатит глаза и скажет, что я лишь очередная жертва абьюзера. Тьфу, слово такое неприятное! Кто только его придумал? Нет, я жертва насилия, причём от рождения. И прежде чем мы вернёмся к моменту, когда я выскочила из своей квартиры, хочу немного рассказать о себе.

Зовут меня Фаина. Жуткое имя на мой взгляд! Полным именем меня никто почти никогда не называл. Я всегда Файка, Фая, а младшая сестра зовёт меня просто – Фуфайка. И это не название одежды, это от выражения «Фу! Файка!»

Когда я родилась, у меня была бедная, но вполне нормальная семья. Папа работал сантехником, мама дворником. Да, не самые престижные профессии. Папина, например, его убила. Не знаю, какой недалёкий человек придумал благодарить сантехников за работу водкой? Я бы его нашла и заживо закопала. Или подожгла бы, села рядом и смотрела, как он горит. Впрочем, наверное, он и так горит в пламени ада.

Пока я была маленькая (ну не совсем маленькая, а ровно настолько, насколько сохранились воспоминания) папа ещё пил немного. Бывало, он приходил с работы поддатый. Это было понятно по его блестящим глазам и приподнятому настроению. В такие дни он подходил ко мне, доставал из кармана карамельку или леденец, и чуть заплетающимся языком сообщал:

– Только тс-с-с! Маме – ни слова! – и заговорщицки мне подмигивал. Я прятала подарок и долго берегла его. Наша семья не могла позволить себе покупать сладости. К чаю у нас было варенье, иногда недорогое печенье. Поэтому любые конфеты я не съедала сразу, а берегла.

Папа пил всё больше и больше, постепенно уничтожая себя. Пил, бил меня, маму и бабушку. Впрочем, мама меня тоже поколачивала. Не слушаюсь? Подзатыльник. Громко кричу? Ремнём по попе. Разбила тарелку? Оплеуха. Да и бабушка меня никогда не жалела. Все вчетвером (сестра появилась значительно позже и почти не застала того времени) мы жили на первом этаже двухэтажного дома, в маленькой двухкомнатной квартирке, где одна комнатка изолированная, друга проходная. Кухня тоже крошечная, ну просто со спичечный коробок! И бабушка терпеть не могла нас всех. Она называла нас не семьёй, а табором, ходила всегда с недовольным лицом и много, ну просто очень много, ругалась матом. А я повторяла все её слова в садике, за что воспитательница ставила меня в угол и грозила заклеить мне рот клеем.

Надо сказать, что бабуля – отдельная тема для рассказа, но я углубляться в воспоминания не буду. Собственно, не удивительно, что её сын начал спиваться. Она и сама была любительницей «заложить за воротник». И если у папани настроение после горячительного поднималось, то у бабушки портилось. Она начинала кричать, что всех выгонит из своей квартиры, что мы все её достали. Что она в собственном доме не может пукнуть без свидетелей. Простите мне мой французский, но я практически выросла на улице и более-менее хорошие манеры приобрела, уже будучи взрослой. А здесь не могу не привести её дословное выражение.

Пока я ходила в садик, мне моя жизнь казалась нормальной. Я не думала, что бывает как-то по-другому. Но стоило мне пойти в школу…

– Приходи ко мне на день рождения! – радостно пригласила моя соседка по парте Катя, протягивая мне листочек, где она собственноручно вывела «Преглашенье» и нарисовала цветочки.

Я обрадовалась. До этого я никогда не была на днях рождениях. Только внутри нашей семьи. А это всегда проходило одинаково: немного скромной еды, типа салата и селёдки с картошкой, и много водки. Родственников у родителей не было. У папы вроде был где-то далеко, во Владивостоке двоюродный брат. О маминой родне я ничего не знала.

– Меня в капусте нашли, – ухмылялась мама. – Причём сразу взрослой!

Но я опять отвлеклась. А тот день рождения стал для меня серьёзным испытанием. Мама, услышав, что меня пригласили в гости, расщедрилась и купила большую плитку шоколада. Я такую получала только на Новый год. Как я несла её! Словно в моих руках было настоящее сокровище. С какой радостью я протянула свой подарок Кате, но…

– Спасибо, – чуть насмешливо произнесла моя одноклассница и небрежно швырнула шоколадку на стол. Там стояли плюшевые игрушки, лежали красивые тетрадки, раскраски, пара новых роскошных бантов, коробка конфет, которые я никогда не ела… Моя шоколадка на фоне таких подарков смотрелась смешно и нелепо.

Стол ломился от вкусностей. Сейчас такое на праздники уже не готовят, но тогда оливье, крабовый салат, нарезка овощей и фруктов, сыра и колбасы – это всё было вкусно, красиво и празднично. Но мне кусок в горло не лез. Помню, что даже торт меня не обрадовал.

Не знаю, специально так получилось, или случайно, но после того дня рождения меня никто и никуда больше не приглашал. Постепенно надо мной стали посмеиваться, а позже случилось непоправимое.

Когда мне было восемь, мама родила ещё одного ребёнка. Причём всю беременность она страшно ругалась с отцом, и как я поняла из её разговоров, она ещё одного ребёнка не хотела. Но сроки для аборта вышли.

После появления моей сестры, названной Мариной, отец совсем скатился и пил уже не просыхая. Вместе с ним пила и его мать, моя бабуля. И каждая попойка закачивалась скандалом. Иногда к их компании за столом присоединялась и мама. В такие дни я брала Марину, укутывала её потеплее, укладывала в коляску и выходила во двор. Я гуляла возле дома, поглядывая на окно кухни. Первый этаж, штор у нас там не было, а папа курил прямо в окно. Вот как только он переставал мелькать у форточки, так мы с Мариной и возвращались.

Марина росла капризным ребёнком. Она много орала и капризничала, будучи младенцем. И это страшно бесило бабушку. И если бы я не уходила из дома, они с отцом просто поубивали бы друг друга и нас заодно. Впрочем…

Марина заболела как-то, и мама запретила мне с ней гулять. И, конечно же, моя сестра расплакалась в самый разгар застолья. Пока я, взмокнув от напряжения, качала свою сестру, с кухни раздался мат, а потом грохот и крики. Я испугалась, но не грохота. На нашей кухне и не такое бывало. Просто крики были такие… Схватив Марину, я интуитивно спряталась с ней в шкафу, где меня позже обнаружила милиция.

Выяснилось, что папа в приступе ярости, схватил нож и убил бабушку. Мама, ставшая очевидицей этого события, заперлась в ванной, в страхе, что муж решит расправиться и с ней. Соседи, услышав крики, вызвали милицию.

Отца посадили, нас сестрой временно забрали в какой-то центр, но мне там е понравилось. Потом нас забрала мама, и потекла новая жизнь.

Она не была сильно лучше, чем моя старая. Евгения Максимова, моя учительница, зачем-то рассказала всем, что сделал мой отец, и до окончания девятого класса, со мной не то что никто не дружил, со мной старались без необходимости даже не разговаривать. Дочь уголовника – вот моё клеймо.

Классе в восьмом я стала убегать из дома. Вела вполне разгульный образ жизни. Дело не в отсутствии нормального воспитания. Хотя, может, и в этом тоже. Помню, что в те годы я просто не могла видеть мать. Она меня раздражала. После ареста папы мама стала почти всё своё внимание уделять Марине. И вся моя жизнь стала напоминать сказку о золушке: помыть, постирать, приготовить всем обед…

– Купи мне новые колготки! – как-то попросила я, показывая зацепку на старых.

– Носить аккуратнее нужно, – поджала губы мама. – Не могу! Нужно Мариночке витаминов купить. А ещё она куклу просила.