Утром я получил небольшой нагоняй. Взволнованный Коленька перед сном, естественно, рассказал бабушке и дедушке о своем намерении поехать в Казахстан, поведав о верблюдах, лошадях и возможности завести нескольких жен. Давясь от смеха, родственники доложили о моих шалостях родителям, а те, в свою очередь, не в силах сдержать улыбки, провели профилактическую беседу. Мне пришлось просить прощения у Коленьки, но тот был смертельно на меня обижен, и вопрос получения вожделенного автомата, судя по всему, был снят с повестки.

Полковник завел свою «Волгу» и отвез нас на Красную площадь. Первым делом мама потащила всех в ГУМ. Идея была крайне неудачной. Дело в том, что основная масса наших денег уже была обменена на восточногерманские марки. Тратить небольшие запасы оставшихся рублей в самом начале путешествия было довольно рискованно: кто знает, какие могут приключиться неприятности. Поэтому, проходя мимо витрин и стеллажей ГУМа, мама стоически повторяла: «В Германии я куплю такую же, но лучше и дешевле». Пережив невероятные потребительские испытания, она все-таки приобрела венгерскую «губнушку» в качестве компенсации за страдания. Покинув величественный ГУМ, родители решили погулять по Москве.

Мы пристроились в конце длинной очереди. Перед нами стояла группа детей из Средней Азии, туристы из Болгарии и еще сотни разных людей.

– А почему такая длинная очередь? – спросил я. – Дефицит дают? Мороженое или «Пепси-колу»?

– Тихо ты. Мы в Мавзолей идем.

Хорошо, пусть будет мавзолей. Я, правда, не знал, что это такое, но такая очередь не будет стоять ради какой-то ерунды. Стоп! Нам же в школе говорили! Это же Мавзолей Ленина. Я же октябренок! Эх, значок дома оставил!

Разношерстная очередь продвигалась быстро, и через полчаса мы вошли в небольшое помещение, где лежал маленький ухоженный старичок. Он не был похож на тот могучий памятник в сквере у нашей школы, но я все равно его узнал. Сделав скорбно-возвышенное лицо, как в фильмах о войне, я торжественно и вдохновленно прошел вокруг саркофага. Мы вышли на улицу.

– А почему Ленин здесь лежит? – спросил я.

– А где же ему еще быть? Понимаешь, он ведь – основатель Советского Союза, – отец присел на корточки передо мной. – А здесь он лежит, чтобы люди помнили о нем и его великих делах.

Я понимающе кивнул и весь день ходил под впечатлением от посещения Мавзолея, тайно мечтая о том, как расскажу всем одноклассникам об увиденном. Они будут поражены, удивлены и станут страшно завидовать. Я хотел было еще раз встать в очередь и вновь посмотреть на Ленина, но родители меня отговорили.

Оставшийся день мы бродили по Москве. Удивились у Царь-пушки, поохали возле Царь-колокола, покатались на речном трамвайчике и по инициативе мамы обошли все местные магазины. Москва была прекрасна: огромные здания, чистые улицы и улыбчивые люди со всего света. В первый раз в жизни я увидел здесь африканцев. Так и хотелось подойти к одному из них и сказать: «Приятель, обещаю: Советский Союз больше никогда не позволит возродить рабство». А он бы понимающе кивнул и крепко пожал мне руку.

Ближе к вечеру родственник забрал нас на своей «Волге» и отвез домой. Взрослые собрались на ужин и весело разговаривали. Мы с Колей тоже присутствовали за столом. Папа по своему обыкновению шутил и травил байки.

– Наши родители – все политические. Ходят на собрания и выборы, смотрят международную панораму. Мы с женой – профсоюз. Трудимся, получаем путевки и премии. А Витька у нас – анархист.

Взрослые рассмеялись.

– Папа, а Ленин тоже был анархистом? – серьезно спросил я.

На кухне стало тихо, женщины переглянулись, папа поперхнулся, а отставной полковник сурово посмотрел сначала на меня, потом на него.

– Нет, Ленин был верным… ленинцем, – обескураженно ответил папа.

– А почему ты меня тогда анархистом назвал? Я, между прочим, сегодня в Мавзолее был, – авторитетно заметил октябренок в моем лице.

– Анархист – это человек, который не признает порядка. Помнишь, ты двойку за поведение получил, когда девчонкам юбки задирал? Вот. Ты поступал, как форменный анархист, – выкрутился папа.

Полковник улыбнулся.

– Тогда ты меня таким словом больше не называй. Я – октябренок, и девочкам юбки задирать больше не буду, – я серьезно посмотрел на папу.

– Не зарекайся, – папа чуть было не начал опять шутить, но под внимательным взглядом полковника быстро спохватился. – Конечно, сын. Больше никакой анархии и задранных юбок!

Полковник одобрительно покачал головой.

Вообще, московские родственники были очень милыми, гостеприимными людьми. Мы помирились и даже подружились с Колей, и вечерами, свободными от прочесывания Москвы, играли в его игрушки. Валентина каждое утро и вечер накрывала нам вкусные завтраки и ужины, а суровый на первый взгляд отставной полковник оказался добрым дедушкой, рассказывавшим анекдоты и истории о своей молодости. Правда, я не всегда понимал их смысл из-за обилия незнакомых слов: самоходка, самокрутка, махорка, горбатый, ишак, клизма и тридцатьчетверка. Выяснилось, что он тоже бывал в Германии, но почему-то рассказывал не о магазинах и универмагах, о которых так мечтала мама, не о пивных реках из фантазий папы, а о суровых боях, танках, самолетах и Жукове. Правда, по вечерам полковник ненадолго становился злым и едким: он включал телевизор и начинал с ним ругаться.

– Ну, Миша, ну ты – пи@дабол. Хуже Троцкого. Перестройка у него! Что ты делаешь? Куда ты страну толкаешь? Эх, Сталина не хватает!

О чем речь – мне неведомо. Видимо, Сталин – это какой-то очередной дефицит, раз его не хватает. Перед глазами встает картинка: утро, магазин, у прилавка толпится народ.

– Почему Сталина опять не хватает? – спрашивает полковник с авоськой.

– Не завезли, – слегка по-хамски отвечает надменная продавщица.

– А когда будет? Все время обещаете, а его нет! – шумят люди.

– Не знаю. На склад не завезли. Вообще в городе нигде нет, – работница торговли корчит кислую мину. – Хватит уже сюда ходить! Я слышала, что его вообще перестали выпускать. Устаревшая модель. Говорят, что никому не нужен.

– Как же никому? – от возмущения на секунду у полковника спирает дыхание. – Вот нам здесь всем нужен! Он всей стране сейчас необходим!

– Нужен! Отдайте его! На самом деле у них есть! Это заведующий Миша припрятал! – кричат люди.

В магазине появляется наряд милиции с новенькими резиновыми дубинками.

– Граждане, не надо скандалить и возмущаться. Расходимся. Ходят тут, права качают…

На следующее утро мы вновь приехали в большой просторный аэропорт. Привычная уже суета, спешащие пассажиры и красивая песня о городе, который мы покидаем: звонкий голос Муслима Магомаева разносится по огромному зданию, проникая в каждый его уголок:

«Песня плывёт,

Сердце поёт,

Эти слова,

О тебе, Москва!»

Большой белоснежный лайнер вновь понес нас на запад. Под крыльями – живописные узоры лесов, рек и деревушек. Очень скоро самолет сел в древнем Львове. Нас встретил мамин брат, папин деверь и мой дядя – Сергей. Он тоже был военным. С мамой он поцеловался, папе пожал руку, а меня потрепал по голове и «дежавюшно» пообещал блестящую карьеру в войсках. Потом на старом армейском «бобике» мы поехали по древней львовской брусчатке, ощущая задницами каждый ее выпуклый камушек.

В большой квартире дяди нас встретили его красивая жена Галина, дети: старший Дима и младшая Лена (мои двоюродные брат и сестра), а также семейство каких-то друзей, Красановых или Круасановых, которые тоже здесь были проездом. Мы раскрыли чемоданы и стали раздавать подарки. Говорят, что Москва портит людей. К помидорам она тоже была безжалостна: во Львове они уже не выглядели такими жизнерадостными и загорелыми молодцами, как при отлете из Алма-Аты. Шоколадные конфеты, на манер змей, попытались сбросить свою сладкую «кожу». Зато патиссоны держались огурцами. Да и «дедушко-бабушкинские» 200 рублей ничуть не изменились. Мне показалось, что дядиной семье они даже больше понравились, чем все наши кондитерско-овощные подарки.