Не дождавшись ответа, Лариса Георгиевна переступила порог. Тесная прихожая почему-то пахла хвоей. На рогатой вешалке весьма мало одежды, зато на ней висят какие-то ленточки и колокольчики. Лариса Георгиевна увидела розовую куртку Насти и ее аккуратно поставленные под вешалку сапоги.

Дверь в спальню – пригласительно открыта. Лариса Георгиевна заглянула. Небольшая кровать, застеленная тускло-серым узорчатым покрывалом, пузатый сундук под окном, письменный стол в углу, над ним полка с книгами.

В гостиной – высокое дубовое кресло, обитое грубой тканью, явно расписанной от руки: медведями, оленями, зайцами и лисицами. У окна – столик на резных ножках. Голая столешница выскоблена добела. На полках, шкатулки, плетенные из бересты, рядом костяные амулеты из оленьих рогов, подвески с витиеватой резьбой.

– Наталья Сергеевна? – негромко позвала Лариса Георгиевна.

Собственный голос показался глухим, далеким. Внезапно накатила дремота, то ли от усталости, то ли от гипнотического пения:

«Матерь деток пасет.

Матерь стадо ведет,

Матерь несмышленышей

Бережет.

Матерь спать повалится,

Да не спит она, все глядит она,

Не грозит ли где деткам маленьким

Вражья рать.

Вот и детки спят, и ребятки спят,

Ножки вытянув, лежат…»

Фоном слышалось тихое жужжание. Вроде назойливое, невыносимое, но, если постоять, послушать… Невероятное блаженство накатывает, и легко на душе становится.

Очарованная необычными звуками, Лариса Георгиевна откинула полог из шкур, скрывавший вход в еще одну смежную комнату. Наталья Сергеевна в длинной замшевой рубахе склонилась над Настей. Дочь лежала на лавке с закрытыми глазами, а директриса подносила к ее голове, рукам, ногам очень странный предмет. Эластичную веревку типа тетивы, на которой раскручивалось деревянное колесико.

Вот откуда этот звук, похожий на жужжание мухи!

– Наталья Сергеевна, что вы делаете? – встревоженно прошептала Лариса Георгиевна.

– Это шувва, – очень тихо ответила директриса. – Звук проходит через организм и меняется там, где есть какой-нибудь сбой.

– Зачем?

– Настя попросила.

– Моя дочь не верит во все это…

– Вы так считаете?

Директриса положила Насте на бледный лоб темную руку в грубых металлических кольцах. Настя медленно села. В ее глазах колыхался туман.

– Настюша! – испугалась Лариса Георгиевна.

Ох, куда смотрят бдительные мамочки! Питерский директор подростка потерял, а что делает с детьми всеми любимая Наташа?

– Мама, какой хороший сон я видела, – вдруг сказала Настя.

– Что ты видела, деточка? – очень ласково спросила Наталья Сергеевна.

– В березняке у озера были вспышки. Потом я пошла к костру. А Петухов растаял. Только в этот раз мне было совсем не страшно.

После небольшой паузы Наталья Сергеевна, откашлявшись, сказала:

– Пойдемте, я вас травяным чаем угощу.

– Нет, нет, – запротестовала Лариса Георгиевна. – Мы, пожалуй, домой.

– А что? – возразила Настя. – Куда нам торопиться?

– Действительно, – улыбнулась Наталья Сергеевна. – Вы такой чай никогда не пробовали и не видывали. Усталость, тревогу, как рукой снимет.

– Что ж, давайте, – нерешительно произнесла Лариса Георгиевна.

Директриса пропустила гостей вперед, и тотчас задернула полог. Лариса Георгиевна и Настя прошли на кухню. Самая обычная кухня в самой обычной офицерской квартире, каких в городке полно: шкафчики, обитые пластиком, холодильник, плита, электрическая мини-печка. Наталья Сергеевна вошла спустя несколько минут. Теперь на ней был домашний стеганый халат. Зажгла газ, поставила на конфорку синий эмалированный чайник – точно в таком же Лариса Георгиевна и сама кипятила воду каждый день! С верхней полки навесного шкафчика директриса достала берестяные коробки с травами.

Лариса Георгиевна села на табуретку, Настя на стул с резной спинкой. За окном в свете фонаря блестел темной бронзой мокрый ковер палой листвы. Чайник свистнул. Директриса разлила по кружкам горячий настой трав, медленно истекавший завитками пара. Лариса Георгиевна вдохнула пряный запах летней тундры. Как же хорошо после перегруженного событиями дня сидеть на этой крохотной кухне, пить горьковатый чай, слушать тихий гипнотический голос и верить, что с Настей не случится плохого.

Наталья Сергеевна откуда-то достала большую, очень красивую плитку шоколада.

– Это привез из Финляндии Тойво, – сообщила она, надрывая обертку.

Настя чуть не подпрыгнула при виде плитки: молочный с миндалем! Такие лакомства семья Каратаевых могла себе позволить изредка, в праздничные дни. Отломив дольку, дочь с удовольствием отправила её в рот.

Из-за пережитого на городской площади стресса, Лариса Георгиевна испытывала дикий голод. Нестерпимо хотелось сладкого.

«Сахар – белая смерть, сахар – белая смерть», – проносилось у неё в голове.

Но она не сдержалась и позволила себе всего дольку. Нежный мягкий шоколад таял на языке. Лариса Георгиевна отломила еще. И еще…

– Ой, извините, – спохватилась она, вдруг увидав пустую обертку. – Мы с Настей съели, кажется, всю плитку…

– Не беспокойтесь, я шоколад не люблю. Главное – Настя довольна и хорошо себя чувствует. Она подверглась воздействию плохих процессов, но это не сказалось на здоровье, я проверила. Ей опасность больше не угрожает.

Кому же тогда? Пропавшему Петухову? Питерскому красавчику? В голове Ларисы Георгиевны крутилось множество вопросов. Но уместно ли будет наседать на Наташу?

– Такое на площади днем творилось…, – задумчиво произнесла она, поглаживая теплую кружку.

– А что произошло? – встряла Настя.

– Мамы старшеклассников едва не устроили самосуд над приезжим директором, – пояснила Наталья Сергеевна.

И Лариса Георгиевна поняла: сейчас или никогда!

– Может я лезу не в свое дело, но почему вы заступились в Администрации за этого человека? Напавших на него мам можно понять, в субботу он потерял Петухова, на следующей неделе потеряет еще кого-нибудь…

– Мамы ошибаются, – спокойно ответила Наташа. – Новый директор тоже жертва. Но вижу, их двое…

– Объясните…

– Нам нельзя терять Александра Евгеньевича. Того, кто выдает себя за него, надобно опасаться.

Во дворе, замкнутом с четырех сторон крашеными в грязно-желтый цвет пятиэтажками, холодная морось оседает на выцветшей детской горке, на крыше игрового домика. Под порывами ветра мотаются качели, засыпанные листьями. Резные нарты, устланные рыжими шкурами, стоят полозьями на мокрой асфальтовой дорожке. Рядом распряженные олени выщипывают клочки волглой травы. Самый мощный, белоснежный, поднимает голову, царственно увенчанную короной рогов. Вдруг солнце просквозило в облаках. Рога оленя блеснули золотом.

Что это!..

Порыв ветра бросил в лицо Ларисе Георгиевне мелкий мусор. Она сморгнула. Нарты и олени пропали. Может прадед Павлика, и правда шаман?

В таких подъездах обычно пахнет кошками и кухней, а в этом – удивительно свежо. Лариса Георгиевна, сдвинув рукав плаща, посмотрела на часы. Стрелки сходились на четырех. Она поспешила на пятый этаж, нажала на кнопку звонка. За дверью послышались торопливые шаркающие шаги. Замки захрустели.

– Спасибо, что пришли, – очень тихо произнес Павлик. – Проходите.

Лариса Георгиевна вытерла ноги о лоскутный половичок и шагнула в заставленную книжными шкафами прихожую. Потянулась к молнии левого сапога.

– Ради бога, не разувайтесь, – засуетился Павлик. – Идите в комнату, прадед вас с утра ждет.

– Вы ему сказали?

– Сам узнал.

Большая комната, в которой обитал старый Мыкла, была вся застелена поверх ковров рыжими меховыми одеялами. Обычная мебель, два потертых кресла, диванчик, когда-то полированная, теперь потускневшая стенка.

– Это ты с моим Пасей работаешь? – донеслось из дальнего угла.

Там, прямо на полу, на шкурах, сидел, поджав под себя ноги, темноволосый гладколицый мужчина, которому на вид нельзя было дать больше сорока. Это дед Павлика?