– Ну, вот, а ты боялась, – произнёс Данил, едва они покинули кабинет. Вид у него был довольный, как у кота, который только что нализался сметаны. – Даже «четыре» поставила. С фильмом ты, конечно, придумала здорово. Спасибо. А то бы она меня точно взглядом испепелила. – И в благодарность он принялся боксировать в воздухе так, словно отгонял невидимых врагов.

На бокс Данил записался три недели назад. Тот жутко ему нравился, потому что помогал:

а) снять напряжение;

б) выплеснуть негативные эмоции.

Пока Данил занимался только с грушей, но уже приходил на занятия с рассечёнными костяшками. И Агата расстраивалась всякий раз, когда думала о том дне, в котором ему придётся встретиться с настоящим соперником.

– К обществознанию хотя бы подготовься, – проговорила она, старательно пряча довольную улыбку в складках снуда и натягивая пуховик цвета морской волны. Тот ей купили всего неделю назад, и Агата страшно им гордилась, вешала исключительно на «плечики» и до смерти боялась испачкать. Белая шапка с помпоном, белоснежные кашемировые перчатки и белый-пребелый снуд дополняли её образ и делали похожей на Снегурочку. Мать и Аля в голос кричали каждое утро, что в этом всём она просто красавица, и, казалось, в целом свете только один Данил не замечал такой очевидной вещи.

***

Новый год они встречали втроём: Агата, её мать и Вадим. Аля обычно ночевала у них три-четыре раза в неделю, для этих целей была даже выделена отдельная маленькая комнатка, но на праздники всегда отпрашивалась. Агата никогда не задумывалась, с кем проводит рождественские каникулы её няня, но сегодня вдруг пообещала себе обязательно это выяснить. Наверное, так сказывалось одиночество, которое в последние дни девочка ощущала особенно остро.

С переездом в их дом Вадима Анна Георгиевна сильно изменилась. Похорошела и как будто помолодела. Стала спокойнее, сдержаннее и добрее. Перестала носить мешковатые, серые кофты и даже дошла до салона красоты и сделала маникюр и причёску.

В сентябре матери Агаты исполнилось сорок. Она была красивой, высокой женщиной с такими же ярко-голубыми глазами, как и у дочери. Жир лишь едва-едва начал касаться её боков и талии. На лбу и в уголках губ ещё не прорезались морщины, и виднелись только те, что располагались вдоль нижней линии ресниц и назывались «гусиными лапками».

В конце декабря Анне Георгиевне наконец выдали свидетельство о расторжении брака, и она, нарядившись в ярко-красную тунику и чёрные обтягивающие легинсы, задорно отмечала сразу два праздника.

Агата считала, что мать переменила любовь. На самом деле всё было куда проще. В лице Вадима Анна Георгиевна нашла крепкое мужское плечо, на которое смогла наконец опереться. Он взвалил на себя часть её проблем и в кои-то веки позволил почувствовать себя женщиной. Хрупкой и слабой. Хотя бы в некоторые моменты жизни.

Вадим был на два года старше Анны Георгиевны. Спокойный, внимательный и немногословный, Он предпочитал слову дело и всегда выполнял то, что обещал. Агата мало что о нём знала, но, судя по тому, как он быстро перебрался к ним жить, собственной квартиры у него не было. Зато были бывшая жена и десятилетний сын, которому он платил алименты.

Краем уха Агата слышала, как утром он разговаривал с этим самым сыном, обещая заехать первого января и привезти гостинцы. Её отец не звонил уже третий год и давно позабыл про подарки на праздники.

На Новый год Вадим преподнёс Анне Георгиевне золотой браслет, украшенный тремя топазами. «Слава Богу, не кольцо», – выдохнула в ту минуту Агата. Ей же он подарил белого плюшевого медведя с красной бабочкой на шее. «Ещё бы Барби притащил», – скорчила рожицу девочка, но игрушку всё же приняла, хотя и поставила её в самый дальний угол комнаты.

Праздничный стол, как обычно, ломился от кушаний. Уехав отмечать праздники с кем-то другим, Аля успела за день наготовить на целый полк. Настругала тазик «оливье», зафаршировала перцы, уложила слоями «селедку под шубой», и, конечно же, испекла любимый Агатин кекс со смородиной. Анна Георгиевна не уставала удивляться, откуда их домработница, повар и няня по совместительству, привозила эту ягоду вёдрами, но, казалось, запас чёрной смородины у Али неиссякаем.

Весь вечер Агата ждала поздравления от Данила. Последние три недели они особенно хорошо общались, и девочка всем сердцем желала, чтобы сегодня он о ней не забыл. Но за час до полуночи ей пришло только сообщение от Никиты, которое она удалила тут же, чтобы не засорять память.

Ровно за пять минут до боя курантов Агата заметалась по дому. Она никак не могла найти спички, чтобы сжечь листочек с желанием и растворить пепел в бокале с апельсиновым соком. Але звонить было уже поздно, и тогда, услышав первый удар, Агата зажмурилась и, не дыша, шёпотом произнесла самую заветную для сердца фразу:

«Хочу, чтобы Данил стал моим парнем…»

Январь две тысячи девятнадцатого выдался аномально тёплым и слякотным. Температура днём колебалась от минус двух до плюс двух градусов. Ручьи бежали, как в марте, а пешеходы напополам с машинами месили на дорогах жидкую, кашеобразную грязь.

В жизни Агаты ничего не менялось. Она вышла на тренировки третьего января. Ольга Викторовна своим воспитанникам спуску не давала. Впереди маячили новые соревнования в другом городе, и она, как и Никита, мечтала привезти оттуда новое золото. Агата на мечты тренера и партнёра плевала с высокой колокольни. Именно в эти каникулы она впервые начала задумываться о том, нужны ли ей танцы вообще. Они забирали слишком много времени и не доставляли большого удовольствия. В их семье танцевать хотела Анна Георгиевна. Но её отрочество выпало на тяжёлые «девяностые». Тогда вальсировать было некогда, и Анна Георгиевна вовсю воплощала давнюю мечту сейчас. Правда, не в себе, а в дочери.

Все школьники вышли с каникул четырнадцатого января. Агата и Данил приступили к занятиям пятью днями раньше. В первый же день Данил клятвенно пообещал Анне Георгиевне взяться наконец за голову и выполнять все домашние задания честно и добросовестно. «Мне нужен хороший  аттестат», – с чувством произнёс он. Анна Георгиевна чуть приподняла брови, усмехнулась, но вслух ничего говорить не стала. Она давно не верила словам и обращала внимание только на поступки, отчего, наверное, и сошлась с Вадимом.

Хватило Дани ровно на неделю. После семи безупречно прожитых дней он сдулся, как воздушный шарик, и опять принялся придумывать отговорки. То забыл тетрадь, то не записал нужные номера, то потерял выданную карточку. Агата хмурилась, учителя ругались. Бедный Алексей Николаевич приезжал поговорить об успеваемости сына чуть ли не каждую неделю. Больше всех напирала Инна Владимировна, и, когда Данил перепутал Лесковскую «Леди Макбет Мценского уезда» с «Леди Макбет» Шекспира, её терпение окончательно лопнуло. Инна Владимировна топала ногами и брызгала слюной. Данил молчал, устремив глаза в пол. Учителям он никогда не дерзил и вину свою признавать умел. Жаль только, делать с этим ничего не пробовал.

Агата с досадой смотрела в свою тетрадь. Литературу она считала мелочью. Намного больше её волновали русский язык, математика и физика. При абсолютно правильной разговорной речи Данил писал с такими ошибками, что даже Агате иной раз хотелось выколоть себе глаза. «Посиди и подумай», – часто шептала она ему во время каких-нибудь проверочных, но Данилу постоянно нужно было куда-то бежать. И всё же на «три» русский он знал. На «три» он не знал алгебру. В прошлом полугодии этот предмет ему пришлось пересдавать дважды, и Агата обливалась холодным потом всякий раз, когда думала о майской аттестации.

Рисовать он не бросил и с геометрией по-прежнему справлялся на «ура».  Агата часами могла смотреть на его рисунки, тем более теперь, когда он рисовал при ней и иногда даже для неё. Правда, в основном это были картины, изображающие пейзаж за окном или какую-нибудь страну, о которой рассказывала учительница географии.