— Не знаю, — честно ответил Владимир. — В Галерную гавань и на Васильевский остров он вряд ли вернется. Единственная зацепка — химикаты, что он использует. Ты списал их названия?

— Да, конечно!

— В таком случае нам нужно быть наготове, когда кто-нибудь попробует приобрести большую партию нужных веществ…

— Но это же десятки аптек и лабораторий, не говоря уже о том, что часть химикатов он получал тайком с заводов! — воскликнул Павел.

— Спасибо, а я-то думал, что хоть в этот раз будет просто! — проворчал Корсаков. Чтобы скрыть раздражение и не ляпнуть еще лишнего, он уставился на передовицы принесенных Шарлем газет, пробегая взглядом заголовки. Внезапно его лицо озарила довольная улыбка.

— Посмотри-ка сюда! — воскликнул он и бросил Постольскому одну из газет с разделом частных объявлений.

— Которое из… — начал было поручик, но осекся, пробежал одно из объявлений глазами и прочитал вслух: — «Санкт-Петербургское оптическое научное общество приглашает всех желающих на публичную лекцию…»

— Не знаю, как ты, а я бы на месте Трутнева не удержался от возможности повидаться с людьми, насмехавшимися надо мной, и наглядно продемонстрировать, насколько они заблуждались, — невинно заметил Владимир, откидываясь на спинку кресла.

Для публичной лекции организаторы выбрали один из лекционных залов центрального рисовального училища барона Штиглица, что в Соляном переулке. Не сказать, что мероприятие оптического научного общество вызвало невероятный ажиотаж. Более того, оглядывая аудиторию, Корсаков пришел к выводу, что значительная часть собравшихся — и есть члены общества. Оставшуюся составляли студенты, интеллигенты из мещан, да единичные представители дворянства и купечества, решившие приобщиться к науке (а точнее — сделать вид, что приобщаются).

Отсутствие энтузиазма среди зрителей легко объяснил приглашенный лектор. На кафедру взобрался почтенный старец в сером сюртуке с длинной бородой-лопатой и пенсне на кончике носа. Аудитория замолчала — не из почтения, а из необходимости. Лектор начал что-то тихо бубнить себе под нос — настолько тихо, что тихое вежливое покашливание с задних рядов умудрялось перекрыть его голос. Корсаков улавливал лишь отдельные знакомые слова и фамилии, вроде «Ньютона». На попытке чтеца объяснить опыт Юнга, сопровождаемой рисованием мудреных формул на доске, Владимир впервые клюнул носом.

Поборов сонливость, Корсаков вновь принялся оглядывать полупустую аудиторию. С противоположного конца зала тем же самым занимался Постольский. Фотографической карточки Трутнева им раздобыть не удалось, поэтому приходилось ориентироваться на описания, данные хозяевами ателье, где он работал. Роста высокого, телосложения худощавого, волосы светлые, растрепанные, глаза карие. Отличительные приметы студента назвать не удалось никому. Вот и выглядывали теперь Владимир и Павел среди юношей кого-то, похожего на Трутнева. Пока — неудачно. Из подходящих по возрасту студентов, как назло, в зале сидели сплошь брюнеты и шатены. Никто не пытался заглянуть в аудиторию посреди лекции. Никто не пытался развернуть треногу с камерой в темному углу. Корсакову начинало казаться, что он ошибся, и Трутнев либо не знает о лекции, либо не считает нужным поквитаться с ведущими столичными оптиками.

На что Владимир вообще рассчитывал? Современные камеры сложно назвать карманными. Это массивные деревянные коробки, устанавливаемые на крепкие штативы. Незаметно такую не пронесешь, не установишь и фотографию не сделаешь. Так что же, он ошибся? Или что-то упускает из виду?

Почтенный старец, меж тем, завершил свой часовой монолог. Публика не спешила шуметь и расходиться. Не из интереса, конечно же — большинство присутствующих просто дремали, уронив головы на столешницы окружающих кафедру трибун. К лектору подошли лишь сидевшие на первых рядах соратники, принявшиеся торжественно жать ему руку.

— Ну, что? Мимо? — поинтересовался подошедший к Владимиру Постольский.

— Очевидно, — ответил Корсакова. — Но попытаться стоило. Давай-ка, раз уж мы здесь, пообщаемся с этим непревзойденным оратором. Вдруг, он помнит Трутнева.

Постукивая тростью, Владимир сбежал по ступенькам вниз, к кафедре, и подошел к лектору, которого, ожидаемо, не осаждала толпа восхищенных слушателей. Пришлось самому нацепить маску щенячьего восторга.

— Позвольте выразить свое почтение, — объявил Корсаков и слегка поклонился. — Ваша лекция невероятно увлекла меня!

— Как чудесно! — сказав это, лектор буквально расцвел. — Так радостно увидеть среди подрастающего поколения интерес к нашей сложной науке. Что же вас заинтересовало больше всего?

Корсаков, которому в августе исполнилось тридцать, как-то отвык относить себя к подрастающему поколению. В еще больший ступор его грозил вогнать вопрос о наиболее интересной теме лекции. Однако на глаза Владимиру бросилась стоящая за лектором доска со схемами, поэтому он всплеснул руками и сказал:

— Вот эта часть! Опыт… эээ… Юнга. Удивительно, что еще в средние века ему удалось вывести столь сложные формулы!

— В средние века? — брови лектора поползли вверх. — Молодой человек, этому опыту меньше ста лет!

— Да? А казалось, он с нами уже целую вечность! — отмахнулся Корсаков. — Но, вообще-то, новые открытия случаются буквально каждый день. Я слыхал об одном студенте, Сергее Трутневе, который совершил настоящий прорыв в фотографической науке. Это ведь тоже, отчасти, оптика?

— Да, конечно, мы внимательно следим за новинками светописи. Но, увы, мой юный друг, названное вами имя мне ничего не говорит.

— Как же так? Он предлагал использовать фотографический затвор повышенной скорости для запечатления обскурных феноменов…

— А, ну да, ну да, что-то припоминаю, — закивал почтенный старец. — Сам я его работ не читал. Знаете ли, годы не те. Зачастую, отзывы от общества пишет один человек. Кажется, Валентин Тимофеевич Рудин, мой младший коллега, должен был оценить его изыскания.

— А где сейчас Валентин Тимофеевич? — спросил Корсаков.

Лектор огляделся, пытаясь найти подопечного взглядом.

— Надо же, вот буквально минуту назад был здесь. Должно быть, вышел куда-то.

— Благодарю вас! — Корсаков энергично потряс руку ученого и направился к выходу из аудитории. По дороге к нему присоединился Постольский.

— Не знаю, в курсе Трутнев или нет, но из всего общества ему нужен один человек, — пояснил на ходу Корсаков. — И он как раз только что вышел из аудитории.

— Думаешь, ему угрожает опасность? — спросил Павел.

— Не знаю, но хотелось бы переброситься с ним парой слов. Ты пока осмотрись здесь, а я погляжу, нет ли его на улице.

Корсаков выступил на крыльцо академии. Соляной переулок считался довольно респектабельной для столицы улицей, поэтому публика здесь прогуливалась весьма опрятная. Справа прозвенели колокола барочной Пантелеймоновской церкви на одноименной улице, упирающейся в Мойку. Налево шумел перекресток с Рыношной улицей. Сам переулок бежал за ней дальше, аж до самой Сергиевской.

На крыльце задумчиво переминался с ноги на ногу один из мужчин, поздравлявших лектора. Видимо, ждал экипажа. Корсаков решил попытать удачу.

— Позвольте вопрос, сударь? Вы, случаем, не Валентин Тимофеевич Рудин? — спросил он.

— Нет, вы обознались, — ответил мужчина. — Но не огорчайтесь. Рудин стоит во-о-он там. Франт, позирующий у церкви, видите?

Корсаков проследил за взглядом собеседника — и на секунду замер. Торжественно одетый усатый господин лет сорока (не удивительно, что лектор обозвал его «младшим коллегой») о чем-то беседовал с молодым человеком. Блондином. Долговязым. Высоким. Рядом с которым стояла на треноге фотографическая камера. Молодой человек вежливо указывает рукой в сторону. Усатый господин кивает и отступает. Молодой человек ободряюще улыбается и лезет под черную вуаль, прикрывающую заднюю часть камеры.

Корсаков рванулся с места. На ходу он перебирал варианты действий. Оттолкнуть Рудина? Или Трутнева? Или сбросить на землю камеру? Нет, все не то! Не дай Бог студент успеет сфотографировать Рудина. Или в кадр попадет кто-то еще.