Она выглядела как сильно – до размывания текстур – отретушированная фотография, и это пугало.
– Семья Датура выражает протест, – произнесла она грудным, хрипловатым голосом девицы из кабаре. – И я, Франческа Датура, требую лично, чтобы Росянка и её грязная сообщница понесли наказание за убийство моей дочери, а также вернули марионетку, похищенную с нашей фабрики.
В общем, это было вполне ожидаемое заявление, но всё равно в груди у меня похолодело от тревоги, а Салли крепче сжала тесак, пристально и очень спокойно разглядывая матриарха клана Датура.
– Ваше замечание законно, однако не является предметом данного разбирательства, – после короткого совещания ответила одна из «статуй» в масках, кажется, первая. – Если было совершено преступление – обратитесь к садовнику, и он определит справедливое наказание. Желаете ли добавить что-то к сказанному?
Франческа Датура, вероятно, желала, но худощавый юноша в чёрном костюме-тройке склонился к её уху и что-то прошептал; она выслушала и качнула головой:
– Нет, мы не желаем.
– Желают ли обвинённые взять слово?
Наверное, секунда у меня ушла на то, чтобы осознать: во-первых, «обвинённые» – это мы трое, во-вторых, Тильда, похоже, собирается что-то ляпнуть в ответ, а социальные навыки у неё всё же недостаточны для того, чтобы обмениваться ехидными уколами на чародейском суде.
– Желают, – быстро откликнулась я. Йен взглянул на меня с любопытством, однако мешать не стал. – Под «марионеткой», видимо, подразумевается Салли. Но она не кукла – она живой человек с настоящей душой. Салли действительно служила когда-то семье Датура – до самой своей смерти. До самой смерти, – повторила я, повысив голос. – Разве можно от кого-то требовать больше?
«Статуя», точнее, «вершитель справедливости», явно была не такой уж беспристрастной, какой пыталась выглядеть. И, похоже, симпатизировала нам, потому что ответила, хотя могла и промолчать.
– Верно. Смерть отменяет любые обязательства. И если женщина, названная «Салли», действительно обладает собственной волей, то она имеет право уйти из клана, когда пожелает, и это не будет «воровством». В Запретном Саду рабства нет.
Взглядов, направленных на меня, стало ещё больше, однако я ощутила прилив уверенности: у нас явно были здесь союзники, и больше, чем мы предполагали.
И в неожиданных местах.
– Что же касается смерти Николетт… – В горле на мгновение пересохло при воспоминании о приказе убить заложников. – Во-первых, мы не нападали, а защищались, в основном – от кукол. Во-вторых, убийца Николетт до сих пор находится на территории семьи Датура.
Повисла интригующая пауза. Ну, мне она нужна была для того, чтобы успокоить сбившееся дыхание и бешеное сердцебиение, а вот чародеев тишина явно подогрела. «Вершители справедливости» снова посовещались и отрядили представителя, который любезно попросил:
– Поясните, пожалуйста. Вы обвиняете одного из членов семьи Датура в убийстве наследницы?
– Без понятия, кем убийца был при жизни, может, и членом той же семьи, – честно ответила я. – Это была одна из потерянных душ, которые взбесились после того, как Николетт приказала убить заложников… моих родителей. Наверное, души отреагировали на моё состояние… Не знаю. Мне тогда было очень плохо.
– Ты не отдавала душам приказ атаковать Датура, – негромко, но отчётливо заметил Йен, и это скорее напоминало утверждение или подсказку, чем вопрос.
– Нет, – подтвердила я.
– Урсула Мажен, вы действительно медиум класса лантерн, способный видеть потерянные души? – раздался наконец вопрос, интересующий, кажется, всех.
Источник голоса я определить не смогла, но, наверно, это был кто-то из «вершителей справедливости», поэтому и ответила, обращаясь к ним:
– Да, это правда. Что же до потерянных душ… – я сощурилась, сознательно проваливаясь на другой уровень восприятия, и пустая прежде Арена стала гораздо более людной – в широком смысле. – Вот эта женщина с длинными чёрными волосами, в белой рубахе, которая бродит по вашему помосту – вероятно, одна из них. Правда, обычно они, э-э, не такие антропоморфные… Интересно, это потому, что она принадлежала чародейке с сильной волей?
Строго говоря, мне вовсе не обязательно было об этом упоминать. Но не одному же Йену выпендриваться!
Представление, кстати, имело успех. Нет, я давно подозревала, что в каждом серьёзном чародее живёт маленький ребёнок, который очень боится, что вот прямо сейчас рядом с ним бродит страшная невидимая бука, но получить подтверждение своим мыслям оказалось весьма приятно. Горячие обсуждения завязались практически в каждой ложе, включая Датура, запакованных в офисные костюмы – кроме, пожалуй, того худощавого молодого человека, который недавно осадил Франческу. Йен довольно жмурился, как пригревшийся кот – видимо, его воцарившийся бардак более чем устраивал.
Чего нельзя сказать о Крокосмии.
Он терпел достаточно долго, ожидая, пока все успокоятся, но потом не выдержал и громко напомнил:
– Я уважаю требования семьи Датура, однако мы собрались здесь с другой целью. Потому тратить время на обсуждения, не имеющие отношения к сути дела…
А Йен, похоже, только и ждал удачного повода, чтобы зацепиться и контратаковать.
– Почему же не имеет отношения к делу? Очень даже имеет. Насколько я помню, главная претензия состояла в том, что Хорхе вторгся на территорию другого садовника без предварительного уведомления…
– Он атаковал меня и заточил в свою грёбаную книжку! – рявкнул Крокосмия. – А потом ворвался в мои владения! Напал на моих людей!
– Неужели без причины? – мягко поинтересовался Йен. – Смею напомнить, что я был свидетелем происходящего, поскольку в то время смотрел на мир глазами Урсулы. И знаете, почему она вообще обратилась к Хорхе – по моей, не скрою, рекомендации? Её близкий друг был убит. Любовник – взят в заложники. Тётка – атакована куклами. Мать и отец – похищены. И знаете, кто сделал всё это, кто подставил Запретный Сад, столкнув его с миром простых смертных? Садовник, Эло Крокосмия. Как там он говорил? «Если тот, кто должен следить за порядком в Запретном Саду, сам оступается, то это влечёт за собой гораздо более тяжёлые последствия, нежели прегрешения обычного чародея»? Что ж, я целиком и полностью согласен – и требую наказать Эло Крокосмию. А Хорхе Альосо-и-Йедра должен быть оправдан. Он всего лишь преследовал преступника. Кто мог знать, что им окажется другой садовник?
Последние его слова утонули в выкриках, шёпотах, переговорах и возгласах, слившихся в монолитный громкий шум, как в театре во время антракта.
Что ж, по крайней мере произвести неизгладимое впечатление нам удалось.
Несомненный успех.
А Йен в этом бедламе оставался абсолютно спокойным, холодным даже, хотя глаза у него сияли как два фонаря. И я, оглядываясь назад и прокручивая в памяти всё происходившее здесь с минуты нашего появления, внезапно осознала: да он же просчитал это. Пусть не с точностью до реплики, но направление беседы, отступления, ловушки, вмешательство Датура и нетерпение Крокосмии. Просчитал – и использовал, чтобы контратаковать в тот момент, когда этого не ожидает никто.
Включая союзников.
А самым удивительным была реакция толпы.
Фактически чародеи, которые собрались здесь – все пятнадцать тысяч, или сколько там их помещалось на трибунах, представители от каждой сколько-нибудь значимой семьи – пришли, чтобы понаблюдать, как казнят одного из садовников. Достаточно древнего, чтобы успеть насолить слишком многим; достаточно законопослушного, чтобы он позволил себя прикончить, когда до этого дело дойдёт. Когда наша компания ворвалась на Арену, нас попытались убить – ведь мы нарушили привычный ход вещей, обманули ожидания, причём действо уже приблизилось к кульминации… Йен сперва показал силу, потом намекнул, что не собирается использовать её против толпы, затем выдал несколько шуток, позволяя смеяться над собой – и в то же время влезая в доверие ко всем, к каждому, словно бы по-дружески обнимая за плечо и подмигивая интимно: ну как, приятель, скажи ведь – весело?
