«Пожалуй, такой исход был неизбежен. Фатум. А ведь я так обрадовался, когда понял, что ты не стремишься стать публичной персоной… Впрочем, работа за стойкой – тоже вид публичности».

Я не понимала, о чём говорит Йен, но мне это не нравилось. Коты на капоте прекратили вылизываться и напряглись; потом один юркнул под машину, а второй – за мусорные баки.

«Туда».

Спрятаться за помойкой? Салли, я всё понимаю, но от неё несёт, как…

Додумать я не успела, потому что совершенно отчётливо услышала в проходе между домами, из которого только что сама и вывалилась, шаги. Размашистые, торопливые, тяжёлые – и звонкие, точно подошвы были подбиты железом.

Кот за мусорным баком шипел и дёргал хвостом.

Может, позвонить в дверь? В любую квартиру, наугад? Попросить вызывать гвардию?

«Хватит метаться, солнце моё. Ты не сумеешь убежать – так прячься».

В горле у меня точно воздушный шарик надулся. Я прижала подмышкой сумку с ноутбуком и присела на корточки за машиной, за колесом, пригнула голову… Шаги приближались, металлический дребезг становился отчётливей. Сколько их, двое? Почему за мной? Из-за того, с лошадиным лицом?

Подкатила тошнота; я скрючилась на земле. Ничейный кот перетаптывался рядом, выгибая спину, и таращил глаза.

А потом из проулка показались двое.

Мне из-под машины видно было только их ноги в тяжёлых ботинках, размера этак пятидесятого. Брусчатка крошилась и трескалась под каблуками, как осенний ледок. Послышалось что-то вроде сопения или тихого присвиста, а потом неживой голос приказал:

– Там, за автомобилем. Выходи.

Я сжалась в комок.

«Пихни кота».

Советы Йена временами казались очень странными, но сегодня он просто бил рекорды. Хотя…

Лёгкий тычок в бок – и котяра серой молнией проскочил под машиной, едва не влетел в подбитые железом ботинки, вздыбил шерсть, попятился и драпанул к дереву. Через несколько секунд о его присутствии напоминало только неестественно плавное и размеренное, как маятник, покачивание ветвей. Изъеденные осенью листья медленно опускались на землю. Я затаила дыхание, пытаясь не думать, исчезнуть отсюда… Несколько секунд не происходило ничего, только сердце у меня таранило грудную клетку. А потом две пары ботинок развернулись и двинулись обратно к проходу между стенами, постепенно ускоряясь. Окованные металлом каблуки глубоко вгрызались в брусчатку, словно с каждым шагом два великана делались всё тяжелее и тяжелее. Но это было уже не так страшно; главное, что они удалялись – надо признать, что затея с котом имела смысл.

Сумка с ноутом, про которую я совершенно забыла, соскользнула с плеча и тюкнулась в брусчатку.

Глухо звякнула на дне связка ключей.

Двое в железных ботинках развернулись прямо на ходу, взметнув каблуками фонтаны каменной крошки, и зашагали обратно, расходясь под углом.

«Огибают машину, чтобы мы не сбежали… Умно, умно. Владелец этих кукол довольно умел».

Йен ещё трепал языком, но я не слышала; не могла. В висках стучало так, что все прочие звуки откатились назад, за невидимое стекло; щёки горели, ресницы практически слиплись от слёз. Время замедлилось – или это я начала воспринимать всё иначе?

Меня идут убивать.

…сейчас убьют-убьют-убьют…

Бежать?

Они быстрые. Шаг широкий. Не успею.

Ломануться в дверь? А если закрыто, что тогда?

Заговорить? Убедить, чтоб отпустили?

Позвать на помощь?

Заорать про пожар?

…чтоделатьчтоделатьчтоделать…

«Дай мне».

Нет, Салли, я не понимаю, что…

«ДАЙ МНЕ».

Мир вывернулся изнанкой; у каждой вещи был свой резерв; враг, который огибал машину справа, шёл немного быстрее, потому что был чуть легче, и в этом крылась уязвимость. Салли дышала совсем рядом, за плечом; я отступила, оставаясь на месте; она шагнула вперёд.

Мы поменялись местами.

…Салли не просто тренировала моё тело каждое утро – она подгоняла его под свои стандарты. Так, чтобы сейчас, не напрягаясь, скользнуть вокруг машины, поднырнуть под руку гиганту – боги и демоны, он правда оказался огромным, метра два ростом – и выскочить у него за спиной. Гигант начал разворачиваться, перенося тяжесть на правую ногу – и Салли заметила это, уловила момент уязвимости, дисбаланса; с её точки зрения враг вообще двигался чудовищно медленно и неуклюже. Она резко и сильно ударила ему каблуком по опорной ноге, по коленной чашечке сбоку.

Тот, второй, всё ещё огибал автомобиль с другой стороны и ничего не знал.

Гигант припал на одно колено и начал заваливаться – по инерции, на развороте, винтом. Салли крепко ухватила его кудлатую голову, напрягая руки так, чтоб крутануть её в противоположную сторону…

«Ты обещала!»

Голос Йена был страшным.

– Я помню, – спокойно ответила Салли. – Йен Лойероз, эту смерть посвящаю тебе.

И – свернула гиганту шею.

…я отключилась в какой-то неуловимый момент: вот раздался хруст, который не столько слышался, сколько ощущался, вот Йен захохотал, как безумный, вот в меня – в нас? – что-то хлынуло, и оно было ярким, горячим и нежным. А потом восприятие снова сделало финт. Меня выкинуло вовне – намного дальше, чем прежде, и я ощутила Салли рядом с собой, такую маленькую, холодную, колючую, как стальной чертополох. А моё тело, податливое, как пластилин, приняло новую форму – вытянулось вверх, раздалось в плечах…

– Наконец-то, – вздохнул Йен, стряхивая пепел с отворота своего рукава. – О, Великий Хранитель, наконец-то.

Он перешагнул через труп и вытянул руку вперёд, без труда ловя в ладонь лицо того, второго, более сильного, громоздкого, но менее увёртливого. Ростом Йен лишь немного ему уступал. Я слабо, приглушённо ощутила, как что-то горячее перетекло в мою… в его… в нашу руку прежде, чем враг осел кучей хрустящей глины и ржавого металла; и очень ярко – радость.

От эйфории Йен был практически пьян; его физическое состояние ощущалось приглушённо и до меня – точнее, до того сгустка сознания, которым я стала – доходило с запозданием. Точно во сне, когда ты по очереди действуешь от лица всех персонажей сюжета, но при этом чётко разделяешь себя – и их.

Вот только зыбкие фигуры из снов в реальности не существовали, являясь лишь порождением затуманенного разума, а Йен… Йен был настоящим.

Он неторопливо, со вкусом потянулся, жмурясь. Я видела и чувствовала его со всех сторон одновременно, словно выражение «ощупывать взглядом» перестало быть метафорой. Мягкость белого пальто из очень тонкой шерсти, и то, как плотно облегали ногу сапоги на небольшом каблуке, и нежность шёлкового платка, который ластился к шее… У Йена было приятное, одухотворённое лицо, тот самый слегка наивный изгиб полных губ, который так ценится у актёров в амплуа художников, поэтов и прочих людей искусства, не слишком обременённых моралью. Короткие волнистые волосы были чудовищного зефирно-розового цвета, а глаза… глаза оказались светлыми, яркими и совершенно дикими.

– Чудесные ощущения, – прошептал он и, прищёлкнув пальцами, материализовал для себя цилиндр, разом прибавляя ещё сантиметров двадцать к росту. – Жаль, что эффект временный, и придётся сделать рокировку через часок-другой, но не всё сразу. Дорогие мои, как вы смотрите на то, чтобы заняться серьёзным делом? Например… – и он сделал паузу, облизнув губы и закатив глаза – …вернуть моё настоящее тело.

Меня – даже в нынешнем неопределённом состоянии – продрало холодком. Не от манер Йена, нет, за столько лет можно и привыкнуть, и не от перспектив.

А от того, что я уже заранее была на всё согласна.

Мне стало тревожно; вместе с тревогой пришёл звон, состоящий, кажется, из сотен неприятных звуков, вселяющих смуту в разум. Вой пожарной сигнализации где-то неопределённо далеко; скрежет отросших ногтей по исчёрканной мелом грифельной доске; гадкий комариный зуд, переходящий в грозный гул пчелиного роя; визг шин; металлический дребезг огромного, сложного механизма; верещание стоматологического сверла… И здесь, в невесомости, неопределённости вне собственного тела, где я зависла, от этого звона было не скрыться. Мир вокруг на долю секунды стал болезненно чётким – со всех сторон разом ко мне ринулись иглы-образы, пронзили насквозь – а затем расплылся липким бесцветным туманом. В безотчётном стремлении спрятаться от накатившего ужаса я попыталась прижать ладони к ушам и зажмуриться, начисто забыв, что у меня сейчас нет ничего – ни рук, ни ушей, ни глаз…