Мы очутились наедине.
Никакой мебели в зале не было, что только добавляло неловкости – ни присесть, ни спрятаться, если уж совсем припрёт. Только круг посередине пола слабо светился, как в убежище у Хорхе, и возвышался над паркетом сантиметров на пятнадцать, из-за чего вообще создавалось впечатление, что места здесь мало, шагнуть некуда. Йен, впрочем, и не спешил отходить от порога, подпирая косяк плечом. Некоторое время мы пялились друг на друга, а потом я протараторила почти скороговоркой, чтобы не передумать в процессе:
– Пожалуйста-прости-виновата!
Он, кажется, перепугался больше, чем когда-либо до сих пор – как-то неловко схватил меня за руки, сжал, словно я убежать пыталась, и выпалил:
– Нет-нет-нет, солнышко, это ты меня прости, я должен был это сказать! – У него вырвался нервный смешок. – Но, похоже, слишком подбирал слова. Надеюсь, извинения ещё актуальны?
Вообще-то гармонично складывать слова в предложения – моя основная работа, я себе этим на хлеб зарабатываю. Навык с ходу подбирать остроумный ответ давно перешёл в разряд условных рефлексов и проявлялся даже в тех ситуациях, когда лучше было бы промолчать… Сейчас же наоборот – я умом понимала, что нужно что-то придумать, сообразить, как разрядить обстановку и сгладить неловкость, но в голове, как назло, стало восхитительно пусто. Все ощущения, кажется, сосредоточились в руках, точнее, в запястьях, которые Йен осторожно поглаживал кончиками пальцев, не отрывая от меня тревожного взгляда.
Вот это сочетание тепла сильных, немного жёстких ладоней и сияющих светлых глаз крышу сносило напрочь.
– М-м… Йен… – проблеяла я, как овца, и, собрав силу воли воедино, сделала разумное предложение: – Присядем и поговорим?
– М-м… – эхом откликнулся он, медленно склоняясь ко мне, но вдруг моргнул и отстранился. – Да, лучше присесть, ты права.
С первого раза у него получилась почему-то кровать – широченная такая, застеленная простынями цвета старого вина. Он чертыхнулся, потёр виски и развеял её одним резким жестом, а следом материализовал два чудовищно неудобных стула, жёстких, как бетонные блоки, и таких же холодных. Мы уселись на расстоянии в полдюжины шагов друг от друга, помолчали по-идиотски – мне на ум по-прежнему не приходило ничего толкового… Но только я готова была плюнуть на всё и сказать – забудь, и нечего забивать себе голову, как Йен внезапно вдохнул поглубже, расправил плечи и очень серьёзно сказал, сцепив пальцы куполом:
– Сразу хочу прояснить одну вещь. Я никогда и никого не принуждал к близости – ни чарами, ни как-то иначе. И то, что произошло…
– Так, стоп, – перебила его я, стараясь не вспоминать в деталях, что именно «произошло», точнее, не произошло. – Это ерунда. Свобода воли у меня по большому счёту никуда не делась, ты сам был пьян в драбадан и, что важнее, остановился после первой же… ну, ладно, примерно после третьей просьбы. Очень благородно с твоей стороны, особенно если учесть, что ты до сих пор, похоже, не понял, почему я попросила остановиться.
– Ты меня не хотела?
Мне понадобилось, наверное, полминуты, чтобы осознать смысл этих слов и сопоставить их, собственно, с самим Йеном – с двумя метрами чистого совершенства, в данный момент запакованного в довольно тонкую чёрную ткань.
В горле пересохло; целоваться хотелось так сильно, что в губах начал отдаваться пульс, а волосы на затылке словно дыбом встали.
– Нет, – откликнулась я хрипло и рефлекторно облизнулась. – Нет, я… В общем, мы как-то неудачно скинули с меня пальто, и… Ну, мама с папой…
Судя по вытянувшемуся лицу, дошло до Йена быстро.
– Урсула, прости. Я идиот.
– Честно говоря, я и не жду, что ты будешь полным совершенством – что тогда делать рядом с тобой далеко не совершенной мне? – пожала я плечами, отшучиваясь. И упрямо добавила, опустив голову: – Но извинений я от тебя жду не за это.
– О, – взгляд у него стал задумчивым. – Флёр?
– Да, – кивнула я. А потом представила, как буду выслушивать объяснения или, если совсем не повезёт, истории из далёкого прошлого, когда другая женщина была у него «и в голове, и в сердце»… Во рту появился отчётливый привкус металла – кажется, я неосознанно прикусила губу. – Но вообще-то проехали. Мало ли кто и что ляпнул. Если подумать, то свою пощёчину за посторонних женщин в нашей постели ты уже получил – вот на том и закончим, – заключила я с немного ненатуральной бодростью. И предложила: – Мир?
Честно говоря, на самом деле никакое это было не «проехали», и в сердце у меня до сих пор торчала заноза размером с корабельную сосну, но развивать тему оказалось слишком страшно. Конечно, прошло пятьдесят лет, а за полвека, проведённых в загробном мире, все чувства должны выветриться… Но что, если не выветрились? Людям свойственно забывать дурное, идеализировать собственное прошлое, облекать его в сияющий ореол – и что мне, обычной женщине, противопоставить этому сиянию?
– Мир, значит, – пробормотал Йен и окинул меня очень странным взглядом. А потом вдруг вскочил, сгрёб в объятия, крутанул, как ребёнка – и мы вместе рухнули в наколдованное мягкое-мягкое кресло, да так и застыли, прижавшись друг к другу… По ощущениям это было очень правильно, куда естественнее дурацких двух стульев в разных концах зала. – Иногда мне хочется снова забраться к тебе в голову, чтобы наверняка знать, о чём ты размышляешь с таким напряжённым лицом.
– Плохая идея.
– Я тоже так думаю, – усмехнулся он и поцеловал меня в макушку. – Прости. Я тороплю события, хотя сейчас нам стоило бы сосредоточиться на суде. Если что-то пойдёт не так, нам всем это дорого обойдётся… А у меня скверные предчувствия, Урсула.
Извернувшись, я запрокинула голову, чтобы видеть его глаза.
– Ты собираешься развернуть общественное мнение на сто восемьдесят градусов, разумеется, проблемы будут. Ничего нового.
Глаза у него потемнели, и он невесело улыбнулся.
– Знаешь, примерно то же самое я себе говорил накануне собственной смерти. И вот всё повторяется… У судьбы отменное чувство юмора, не находишь?
– Ты уже оказался сильнее смерти. – Я прикоснулась к его щеке – тёплая, гладкая… наверное, чародеям не нужны примитивные бритвы. – Почему же ты считаешь себя слабее судьбы?
Йен накрыл мою ладонь своей, а потом поцеловал – коротко, невесомо – и щекотно провёл языком вдоль линии жизни.
– Никогда не думал, что слова поддержки могут быть настолько возбуждающими.
По спине мурашки побежали.
– А что тебя возбуждало раньше? – спросила я хрипловато. И пошутила: – Надеюсь, ты не мазохист?
– Вроде бы нет, – фыркнул он и повернулся так, что теперь моя ладонь закрывала ему половину лица. – Мне точно не понравилось, когда меня убивали. Зато мне очень нравишься ты.
– Что, даже на трезвую голову? – не удержалась я.
– У тебя язык змеи, женщина, – весьма правдоподобно изобразил он Арто, и мы рассмеялись почти синхронно. – Нужны доказательства?
Вообще-то я в них очень даже нуждалась, причём в подробных и последовательных, но до суда над Хорхе оставалось меньше суток, и хорошо выспаться накануне нам бы не помешало. Да и воспоминания о неудачной попытке пока ещё были слишком яркими… Так что я с сожалением качнула головой:
– Ну-у, предположим, я тебе верю на слово. – И добавила серьёзно, неожиданно для самой себя: – Пообещай мне, что завтра больше никто не умрёт. Я не хочу никого терять. Только не так.
Йен ответил не сразу, а когда заговорил, то это было не уверенное «Да», не какая-нибудь шутка, а тихое:
– Я постараюсь.
Но такой ответ успокаивал даже больше, чем любой другой. В конце концов, чего ещё можно желать – самый могущественный чародей обещает приложить все усилия, чтобы не допустить кровопролития… Оставалось верить, что та, другая сторона тоже не горит желанием множить трупы.
Мы долго сидели вот так, вместе, в состоянии хрупкого равновесия, пару часов уж точно. Я то и дело проваливалась в дрёму; Йен гладил меня по загривку, как кошку, и иногда принимался напевать вполголоса – тягуче, сладко, мелодично и так тихо, что голос его можно было принять за наваждение. Зал точно превратился в отдельный мир, покидать который не хотелось – но пришлось, конечно. За ужином мы перешучивались, как обычно, хотя меня грызла изнутри странная тоска, словно бы предощущение неминуемой потери, а Йен явно нервничал. Тильда, впрочем, ничего не заметила и искренне радовалась, глядя на нас. Что касается Салли, то её, кажется, больше занимала полировка любимого тесака, чем любовные драмы или беспокойство о будущем – весьма разумный подход, всем бы с неё пример брать.
